Учение К. Шмитта о диктатуре

Карл Шмитт (1888—1985) принадлежит к числу влиятельных политических мыслителей и юристов XX столетия. Одновременно он известен как один из самых спорных авторов современной эпохи.

Политическая биография К. Шмитта до сих пор остается загадкой: католик по вероисповеданию и «сторонник царства» по политическим убеждениям, главный советник правительственного кабинета Папена фон Шляйгера в период заката Веймарской республики; мыслитель, «бесконечно духовное» превосходство которого, по мнению некоторых современников, ощущал Гитлер.

Все творчество Шмитта можно разделить на четыре периода:

• 1) 1810—1919 гг. — критика правового позитивизма и политического романтизма;
• 2) 1919—1927 гг. — разработка теории сильной власти и учения о совершенном государстве;
• 3) 1927—1936 гг. — создание учения о «политическом», инициировавшее в научных кругах широко известную дискуссию о характере политической власти;
• 4) 1936—1938 гг. — находясь в скрытой оппозиции нацистскому режиму, Шмитт тем не менее продолжал разрабатывать теорию сильной власти и сильного государства. Он становится известен как автор геополитической «теории великого пространства», а чуть позже как инициатор дискуссии о характере развития государств в индустриальную эпоху.

Одними из первых работ К. Шмитта были «Закон и суждение» (1912), «Ценность государства и роль каждого» (1914). В них содержалась критика государственно-правового позитивизма, который демонстрировал негативное отношение к государству, используя типичную посылку либерального позитивизма о приоритете естественной свободы человека перед любыми институтами власти и государства. Либеральному позитивизму Шмитт пытается научно противопоставить теорию сильной власти и государства, без которых не может быть ни сильной и защищенной личности, ни подлинных гражданских прав и свобод.

С этих же позиций он углубляется в категориальный спор с нормативизмом о сути закона и нормы. Здесь же он подчеркивает, что нельзя отделять теорию от правовой практики, сложившейся на европейском континенте, и говорит о двух принципиально отличных правовых системах: англосаксонской и континентально-европейской. Исходя из этого, он полагает, что любые попытки на практике ввести в Европе (например, в Германии) правовой англосаксонский нормативизм обречены на провал, так как сложившиеся здесь представления о норме и праве противоречат англосаксонским.

Логическим развитием правового подхода Шмитта стала его концепция децизионизма. Децизионизм Шмитта — это прежде всего теория и технология государственной власти. Происхождение термина довольно просто. В немецком языке есть такой юридический термин, как — прилагательное, означающее принятие «окончательного, не подлежащего дальнейшему обсуждению и пересмотру» политического решения по тому или иному вопросу.

От него Шмитт образовал одну из основных категорий своей теории власти, существительное, означающее весь комплекс реалий, связанных с принятием окончательного политического решения по важнейшим и самым насущным государственным вопросам, затрагивающим интересы значительной части общества (решительность, политическая воля, конкретная личная ответственность принимающего решение). По мнению Шмита, понятие «децизион» характеризует состояние окончательного завершения дискуссий и баталий в политических кругах по вопросу, по которому сувереном принято решение.

В условиях острейшего кризиса, когда государственная власть крайне слаба и не способна быстро и адекватно реагировать на происходящее (именно такое положение сложилось в Германии до и после революции 1918 г.), такая теория сильной власти, способной к принятию и проведению политических решений, была крайне необходима. Выработка концепции правового децизионизма, или суверенного принятия политических и правовых решений от имени государства, стала одним из исходных положений теории власти Шмитта.

Вообще решительность, по Шмитту, лучше, чем нерешительность или неспособность к принятию быстрых и адекватных мер, особенно в ситуации острейшего кризиса, когда всякое промедление опасно. Способность и право принимать политические решения обусловливали в то же время и ответственность за него, что, по Шмитту, лучше, чем бесконечные дискуссии: будь то в парламенте, правительстве, между различными уровнями исполнительной власти, между федеральным центром и землями (регионами) и т. д. Так он обозначил основную проблему эпохи в своей работе «Политический романтизм» (1919).

Следует особо отметить, что для Шмитта романтизм и либерализм — явления столь же однопорядковые, как романтизм и коммунистическая идея. Интерпретировать это можно таким образом. Либеральная мечта об абсолютной экономической свободе без какого-либо вмешательства политических институтов — а значит, без сильного государства, без хорошо развитой системы политических сдержек и противовесов в условиях многополярности мира, расхождения государственных интересов, борьбы за рынки и т. д. — столь же нереальна, как и мечта о процветающем коммунистическом обществе в одной отдельно взятой стране или мировой революции.

По Шмитту, либерализм и социализм — те родственные друг другу крайности, которые определяют экстремальные границы существования общества. И если либерализация разбивает и «атомизирует» общество, поощряя эгоизм, стяжательство и борьбу «каждого против каждого», то без системы государственных сдержек и противовесов эта политика в странах развитого разделения труда и крупного производства в конце концов приводит к ситуации полного хаоса и острейшего кризиса. Тогда возникает острая необходимость в создании той или иной модели государственной стабилизации на базе постоянно поддерживаемого прожиточного минимума и более или менее полной занятости.

Марксисты, несомненно, не менее одиозны и откровенны, поскольку сразу же предлагают ввести в государстве простой режим правления — диктатуру. Согласно Шмитту диктатура есть логическое завершение эпохи бесконечных дискуссий и рассуждений, либерализации, реформ и непродуманных экспериментов над государством. Однако диктатура диктатуре рознь. Максимально приближая свой анализ к политической ситуации, сложившейся после Первой мировой войны в Германии, Шмитт пишет о двух формах диктатуры: комиссарской и суверенной.

В 1921 г. он окончательно формулирует свою научную теорию диктатуры в книге «Диктатура». Среди всех известных исследований по данной теме эту работу до сих пор можно рассматривать как самую исчерпывающую и фундаментальную, Книга имеет подзаголовок: «От истоков совершенных представлений о суверенитете вплоть до диктатуры пролетариата», Она состоит из шести глав. Первая — «Комиссарская диктатура и учение о государстве» — посвящена изложению ряда учений о государстве в эпоху нового времени. Шмитт сразу же делит их на две категории: государственно-правовые учения и учения о государственном суверенитете. Во второй главе — «Практика комиссариата княжеств XVI—XVII вв.еков» — содержится экскурс в эпоху становления суверенитета немецких государств. В третьей — «Переход к суверенной диктатуре в учении о государстве XVIII в.» — ставится вопрос об истоках учения о суверенной диктатуре. В четвертой — «Понятие суверенной диктатуры» — речь идет о сути и значении диктатуры. В пятой — «Практика народного комиссариата в эпоху Французской революции» — автор обращается к известному историческому опыту установления диктатуры в конце XVIII в. во Франции. Наконец, в шестой главе — «Диктатура при существующем государственно-правовом порядке» — Шмитт дает свое видение государства, где определяющую роль должен играть «правопорядок» .

Шмитт разбивает все исторические примеры на два типа: диктатура, сохраняющая status quo и существующий порядок, и диктатура — идущая от римлян, комиссариата княжеств эпохи абсолютизма и народного комиссариата Великой французской революции, описанная в общих чертах еще Боденом — была, по его мнению, «властью учрежденной», создающей новое в принятом (легитимном) политическом пространстве. Ее смысл состоял в сохранении конституции через временную приостановку отдельных ее частей. С точки зрения «теории решительности действий» это слабый вариант развития власти и права.

Напротив, «суверенная диктатура» есть «власть учреждающая», и она должна была — как, например, диктатура пролетариата в России или революционное национальное собрание во Франции—учредить новую конституцию и тем самым создать новый правопорядок. Формально это происходит абсолютно независимо от воли избирателей, так как суверенная диктатура содержательно ничем не ограничена, поскольку означает новый поворот в развитии истории государства и его права. Если комиссарская диктатура — это временная диктатура с ограниченными полномочиями, то суверенная диктатура — это фактически неограниченная власть с полномочиями как в сфере исполнительной, так и законодательной. В ней децизиониум власти выражен сильнее, и потому такая форма диктатуры, как правило, применяется в случаях радикального поворота в истории государств.

Единственный вопрос, который возникает при этом: каковы границы легальности и легитимности политической власти в эпоху диктатуры, дающие ей тот лимит доверия населения, который и поддерживает ее существование? В связи с этим Шмитт подчеркивает важность для переходного периода в любом государстве как функции комиссара — ограничителя конституции и уже существующего порядка, так и суверена, олицетворяющего новый порядок.

По мере углубления экономического и политического кризиса в Веймарской Германии, связанного с ходом либеральных реформ и их последствиями, мысль Шмитта становится все увереннее и острее. В конце 1920;х годов он пишет ряд небольших работ, которые оказываются в центре всеобщего внимания. Среди них — известная книга «Понятие политического» (1927). Вокруг этой работы было много споров и дискуссий.

С точки зрения Шмитта, в современном государстве политическое проникает во все сферы социальной жизни, будь тс экономика, культура, религия или наука. Критерий политического лишь один — он заключен в умении «различать друга и врага». Однако их понимание у Шмитта далеко от того, что обычно подразумевают под этими понятиями. Содержание данных категорий значительно глубже. В области любой социальной науки есть пара категорий, которая вскрывает самую последнюю ее истину и основание. К указанной паре категорий сводится практически все многообразие смысла и значений той реальности, которая принимается этой наукой: в этике это «доброе» и «злое», в эстетике — «рентабельное» и «нерентабельное» и т. д.

И в политической реальности существует такое последнее основание — противоположности «друг» и «враг». «Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения и различия, ассоциации и диссоциации в обществе» .

Врагом или другом может стать лишь то, что непосредственно подрывает или поддерживает основы существования народа, нации и государства (Шмитт называет их — политическое единство). Поскольку политическое непосредственно связано с основами существования всех и каждого в этом государстве, то оно представляет собой «самое сильное и самое интенсивное» напряжение и различение, какое только возможно в обществе.

На этом критерии основана «модель интенсивности» Шмитта, важная, по его мнению, для понимания современных процессов. Вопреки традиционной модели политического, структурированного по сферам (экономика, культура, религия, наука и т. д.), Шмитт выдвинул другой критерий: степень напряженности гражданских отношений, что и является базисным положением так называемой модели интенсивности. Суть ее проста: там, где люди настолько интенсивно связаны или разобщены друг с другом, что это приводит к состоянию дружественности или враждебности, там мы имеем в наличии высшую форму политического как такового, а значит, и жизненно важные интересы «своих» и «чужих». Таким образом, дружественность («друг», «свой» и комплекс связанных с ними политических, экономических и иных реалий, как то: «освоение», «присвоение» и т. д.) и враждебность («враг», «чужой» и связанный с ними комплекс «отчуждения») следовало бы назвать приоритетными политическими категориями.

Враг, пишет Шмитт, это всегда «публичный», открытый враг, а не приватный соперник, конкурент или недоброжелатель. Политический враг не всегда вызывает на личностном уровне злость или ненависть. Его стремление — ограничить или свести на нет наше собственное существование и выживание.

И политика, подчеркивает Шмитт, всегда была именно такой борьбой. А политическая борьба — нечто большее, чем конкуренция или стремление к обладанию теми или иными благами, борьба за идею или какие-либо символические скрижали. Политическая борьба включает в себя как самый крайний случай возможность физического уничтожения.

Как и все политические понятия, пара «друг — враг» имеет «политический» смысл и привязана к конкретной ситуации, крайнее развитие которой находит свое выражение в войне или революции. Вне такой ситуации это пустые и призрачные абстракции. Например, такие категории, как государство, класс, суверенитет, правовое государство, диктатура, тотальное государство и многие другие становятся абсолютно непонятными, если неизвестно, чему они конкретно противопоставляются. Они раскрываются лишь в противопоставлении двух систем, двух мировоззрений и т. д.

Если в своем развитии общество еще не достигло определенной степени политической зрелости, тогда чаще всего мы сталкиваемся, продолжает Шмитт, с еще не сформировавшимся «политическим единством» (государством). В нем, как правило, еще не развиты политические институты, и потому там часто отождествляют политическое с узкопартийными интересами. Там больше говорят о примате внутренней политики над внешней, чем наоборот. И внутренний конфликт балансирует на грани войны гражданской. Последним аргументом в политике также является деление всех на «друзей» и «врагов», но только внутренних.

В конце 1932 г. Шмитт стал одним из главных разработчиков программы введения в Германии «чрезвычайного положения», о необходимости которого тогда говорили практически все политики. С приходом к власти в январе 1933 г. национал-социалистов Шмитт пытается активно содействовать формированию политической доктрины «новой Германии». Имение факт союза с нацистами с 1933 по 1936 г. стал основным упреком в адрес Шмитта после 1945 г. В 1936 г. он был подвергну! жесткой критике в журнале Б8 и утратил свое политическое влияние на власть, однако все же сохранил за собой кафедр} и членство в прусском Госсовете.

Вообще все то, что написал Шмитт в 1930;е годы, является каким-то двойственным, чем-то средним между принятием прихода нацистов к власти и желанием развернуть государственную политику иначе, с меньшими внутренними национальными потерями. Начиная с 1936 г. опальный Шмитт фактически не меняет своей исследовательской ориентации.

Наиболее важные произведения 30-х годов — «Легальность и легитимность» (1932) и «Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса» (1938). В последнем Шмитт раскрывает образ государства Гоббса «Левиафана» как бога умирающего, как великий мистический символ, как «незверя» и как машину.

В 40-е, 50-е и 60-е годы XX в. Шмитт продолжал развивать свое политическое учение о государстве. Он констатирует что современный мировой порядок создает новую организацию «великого пространства». Системное завершение эта идея получила в работе «Номос Земли» (1950).

Еще в 1929 г. Шмитт рассматривал технику как решающий фактор XX столетия. Он утвердился в оценке ее роли в новом территориальном переделе: «техника и индустриализация… сегодня вершат судьбы нашей земли». Превосходящие по силе и радикально действующие державы вторгаются в чужое пространство, и потому будущие политические границы предугадать просто невозможно. Таково, пишет Шмитт, начале конца суверенной государственности в век техники. Вместе с этим приходит конец и эпохе двусторонней войны, теперь больше нет открытого политического противника, который оспаривает свое положение один на один со своим оппонентом. Шмитт назвал это явление «теллурической легитимностью», политико-правовые аспекты которой он пытается показать в книге «Теория партизана» (1963).

Партизан для Шмитта стал символической фигурой XX столетия. Это прежде всего Ленин, Мао, Че Гевара, которые продемонстрировали миру всемирно-историческую силу символа, овладевшего массами. Каждый из «борцов за счастье всей земли» на самом деле, пишет Шмитт, претендует «на одно из определенных мест на земле». В мировой практике возникает новая «партизанская» технология международных отношений. Ее все чаще используют и так называемые демократические государства, например США.

Партизан становится некоей третьей независимой политической силой в этом мире: то он предстает как «заинтересованный третий», который выступает арбитром в двусторонней войне и отхватывает самый лакомый кусок; то он возвещает идеологию, которая извращает борьбу народов «за место под солнцем», сводя все к некому абсолютно безотносительному к вопросам пространства мировоззрению (интернационализм, мировая революция и т. д.). Единственное, что способно усмирить партизана, это техника, которая может уничтожить его «как собаку с автострады» .

" Враг" в этом произведении предстает уже в трех ипостасях. «Абсолютного врага» по классовому и расовому признакам следует отличать от «косвенного, конвенциального» врага старого европейского права. И того и другого — от «действительного врага» — партизана, который действует как захватчик, создавая ситуацию полной легитимности участия в военных действиях на чужой земле.

Идеи Шмитта продолжают оставаться спорными. Взгляд исследователей на его творчество отличается либо крайним неприятием, либо (с теми или иными оговорками) явной симпатией к его учению. Место творчества Шмитта в политической науке до сих пор не определено. Видимо, главным камнем преткновения все еще остается его попытка приспособления к национал-социализму или, точнее, национал-социализма к своей теории.