От монархического типа политической культуры к республиканскому

Свойственное нашей исторической науке в недавнем прошлом социологизаторское преувеличение роли политики в жизни общества столь же неосновательно, сколь игнорирование ее значения, выражающееся в широко распространенном в зарубежной, а в последние годы и в отечественной историографии герметическом рассмотрении развития философии, искусства, культуры в целом как замкнутого, самодостаточного движения философских идей, художественных стилей, нравственных принципов, духовных импульсов. История Нового времени показала, что существуют и такие ситуации, когда культура резко политизируется — и извне, то есть силою прямого диктата политики с обеспечивающими его репрессиями (например, в Советском Союзе и фашистской Германии), и изнутри, то есть благодаря политизированному сознанию деятелей культуры (примеры те же). Но существуют и противоположные ситуации, отличающиеся обособлением духовной и художественной культуры от политики как принципиально аполитичных, такова сущность Модернизма в буржуазном обществе, такова и широко распространившаяся позиция интеллигенции в современной России. Следовательно, роль политического фактора в культуре не является стабильной, и его конкретная сила должна выявляться изучением особенностей каждого этапа истории, в частности того, который сейчас нами исследуется. И не будет ничего удивительного в том, что переходность этого этапа в данном отношении, как и во всех других, уже охарактеризованных, отличается столкновением обеих позиций — вспомним хотя бы противостояние бонапартистского классицизма Ж. Л. Давида и чисто гедонистического рококо Ф. Буше и О. Фрагонара, или переплетение противоположных установок в творчестве одного и того же художника, скажем Вольтера или Э. Фальконэ.

Однако проблема политического аспекта культуры данного времени имеет более глубокое содержание: я имею в виду историческую смену одного фундаментального принципа организации жизни общества — монархического — другим, столь же фундаментальным — республиканским. Первый вырос из структуры первобытных обществ, в которых власть в родоплеменном коллективе принадлежала вождю, и сохранился в рабовладельческих империях древности, поднявших статус вождя до уровня царя, фараона, императора; такая социальная организация, освящавшаяся религией и узаконенная юридически, была удержана феодализмом. Парламентские структуры демократического самоуправления, — в Афинах, в республиканском Риме, в средневековом Новгороде — оказывались недолговечными, ибо политической «надстройкой», адекватной сохранявшему господство земледельческому строю общества, была именно монархия. Но как только в позднем Средневековьи и Возрождении ремесленно-торговый город обрел прочное, устойчивое существование, постепенно расширявшее свое влияние до национального масштаба, неотвратимой стала замена феодально-монархического принципа управления парламентарнореспубликанским. Неотвратимой и необходимой — потому что монархия соответствует типу общества с неразвитым личностным началом в человеке, где оно признается только в одном лице — лице монарха по рождению, «помазанника Божьего», а качество всех остальных определяется их принадлежностью к сословию, то есть безлично, имперсонально, группово, и это препятствует формированию индивида как личности, способной самостоятельно — свободно! — выбирать свои ценности и определять свое поведение; общественная же практика, основанная на ремесле и торговле, а не на земледелии и войне, порождает свободную личность, тем самым вызывая потребность в новом способе общественного самоуправления — демократическом, выборнопарламентском, республиканском.

На первых порах это были лишь собрания представителей сословий при монархе, имевшие консультативные функции и лишь в некоторой степени ограничивавшие его самовластье, но затем, даже при сохранении монархии в некоторых европейских странах, да и в Японии и ряде других стран Востока, соотношение сил императора или короля и парламента стало противоположным — царствующий персонаж не правит, а лишь оформляет сохранением традиционного этикета реальное правление демократически избранной власти; последовательное осуществление демократического строя во Франции и Германии освободилось от этого традиционалистского декора и всю полноту власти передало свободно избираемому собранию народных представителей. Таким образом, демократическая политическая культура противопоставляет ценность каждой личности культу одной личности — вот почему формирование «культа личности» Сталина и Гитлера было органичным проявлением рефеодализации социального строя, даже с элементами рабовладения (советский ГУЛАГ и немецкие концлагери), использовавшей для этой цели и религиозно-мифологические способы организации этих культов, и формы первобытно-общинного сознания (объявление политических лидеров «вождями», со всеми вытекающими отсюда психологическими и поведенческими последствиями). Неудивительно, что так трудно изживаются у нас пережитки коммунистической религии и большевистско-царистского мировоззрения, плотно наложившихся на традиционалистскую психологию крестьянина — русского, белорусского, украинского, а тем более, кавказского и среднеазиатского…

Вполне закономерно поэтому, что в культуре эпохи Возрождения политический аспект оказывался одним из необходимых компонентов и практического действия, и теоретической мысли, зачинателями которой В. Дильтей считал Н. Макиавелли и Ф. Гвиччардини, хотя данные проблемы обсуждали уже Данте и Марсилия Падуанского; на этой почве сложились и утопические конструкции Т. Мора и Т. Кампанеллы. Центральной же проблемой и на теоретическом, и на образном, и на практическом уровне были принципы взаимоотношения монархического и республиканского способов самоорганизации общества как независимого от людей, богоданного, социального порядка и свободно созидаемой самими людьми структуры самоуправления.

Таким образом, третье — политическое — измерение процесса перехода от традиционной культуры к культуре персоналистской характеризуется сменой наследственно-монархического самодержавия выборным парламентаризмом. Впервые это произошло в XVI веке в Швейцарии, где в 1530 году Женева обрела республиканское правление, затем в XVII веке в Голландии, сто лет спустя — в Новом свете. По точному заключению Л. Е. Кертмана, значение возникновения «идеала республиканского строя… в сознании людей, у которых многие поколения предков, да и они сами, жили в монархическом государстве, настолько велико, что его можно рассматривать как главное завоевание демократической культуры на заре новой истории». Чтобы понять, как нелегко давалось претворение этого идеала в действительность, нужно не забывать, что это происходило либо в освободительных войнах с иноземными имперскими режимами, либо в революционной войне с собственной монархией, а чтобы осознать переходный характер времени, в котором все это происходило, следует вспомнить, что и в Англии, и во Франции, как некогда в Древнем Риме, республиканский строй вновь вытеснялся возрождавшейся монархией; во Франции так трижды происходило в следующем веке. В Германии и в России республика пришла на смену монархии только в начале XX столетия, но в обоих случаях монархический строй временно возрождался в них под демократической маскировкой ненаследственных тоталитарных режимов.

А в тех странах, где монархия сохранялась, она уже не была в XX веке способом реального управления жизнью общества, и только в Испании восстановление монархии, благодаря уникальным качествам самого короля, стало процессом содержательным и в то же время демократичным. Все это, следовательно, не меняет того решающего обстоятельства, что становление демократического строя, практическое или хотя бы осознаваемое теоретически и утопически как явление политической культуры, было одной из траекторий нелинейного процесса становления в XVI—XVIII вв.еках нового исторического типа культуры, обусловленного обретением человеком статуса свободной и самоценной личности.

Представлю результат произведенного анализа в очередной схеме:

Схема 19.

Но в таком случае необходимо ответить на вопрос: чем объясняются все три аспекта этой «культурной революции» в истории европейского общества? Ответ дает анализ тех материальных процессов, которые начали развертываться в городах позднего Средневековья и вызвали к жизни рассмотренные выше преобразования общественного сознания и организационной деятельности горожан.