Пути построения человеческой типологии

Понимание человеческой индивидуальности как подвижного единства индивида и личности имеет еще один важный теоретический выход — оно открывает новые пути исследования человеческой типологии.

Проблема эта давно обсуждается в науке, начиная, пожалуй, с тех отдаленнейших времен, когда в Древней Греции возникли первые классификации людей — по их социальному положению (свободнорожденные и рабы), по профессиональной принадлежности, по типу характера. С тех пор и по сей день выдвигаются все новые и новые классификационные концепции, иногда опровергающие одна другую, иногда наслаивающиеся друг на друга, иногда развертывающиеся в совершенно различных плоскостях. Однако при той терминологической неопределенности, которая все еще господствует в науках о человеке, все эти классификации объявляются типологиями личности. Мы же полагаем, исходя из всего вышесказанного, что следует различать типологию индивидов, осуществляющуюся в анатомо-физиологической и психологической плоскостях, типологию личностей, осуществляемую в социально-психологической и социологической плоскостях, и, наконец, типологию индивидуальностей, в которой объединяются и скрещиваются оба эти классификационных ряда.

Мы не станем обсуждать здесь проблему типологии индивидов, поскольку проблема эта не философская, а биологическая, психофизиологическая, медицинская. Типологическое исследование личности значительно ближе затрагивает интересы философской антропологии, которая должна найти методологические принципы типизации личности как социального феномена. В последние годы проблема эта привлекла пристальное внимание исследователей и начала разрабатываться^[1]. Тем не менее создание типологии личностей остается пока одной из нерешенных задач науки.

Представляется, что осуществленный выше анализ структуры личности может быть экстраполирован в данную плоскость. Действительно, личность становится социально типичной благодаря воплощению неких общественных отношений в ее сознании и поведении. Отсюда знаменитое определение Ф. Энгельсом реалистического метода как способа изображения «типичных характеров в типичных обстоятельствах» (3, 1, 6—7). Следовательно, типичность не есть специфически художественная категория. Напротив, типичность образов искусства возникает как отражение типичности в реальной жизни, и потому с поиска жизненно типичного начинается работа как художника-реалиста, так и социолога. В тех случаях, когда мера типичности найденного явления их удовлетворяет, художник может ограничиться его документально-точным изображением (случаи подобного рода специально оговаривал Н. Г. Чернышевский; подтверждением данного закона является, например, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, а также художественная фотография и художественные очерки), а социолог — скрупулезным анализом этого «репрезентативного факта».

Поскольку личность представляет собой в высшей степени сложную систему, типизация может осуществляться здесь в разных направлениях:

• • в направлении социально-психологическом, при котором за основу классификации берутся ценностные ориентации личности, выраженные и в ее идеологических позициях, и в ее бессознательных установках;
• • в направлении поведенческом, когда выявляется различный классовый смысл совершаемых людьми практических дел;
• • в направлении коммуникативном, предполагающем группировку личностей по тем социальным ролям, в которых они общаются друг с другом;
• • в направлении гносеологическом, которое позволяет классифицировать людей по степени их информированности о законах реальной жизни, по наличию или отсутствию у них познавательного потенциала;
• • по уровню художественного их развития;

• наконец, в собственно структурном направлении, предусматривающем разделение людей по соотношению разных видов и разновидностей их деятельности, по тому, какие из них играют роль доминанты.

Все эти плоскости классификации должны сопрягаться, скрещиваться, образуя в конечном счете достаточно обширную сеть типологических групп, перечислить которые было бы задачей весьма затруднительной, а быть может, и ненужной. Поэтому ни один аспект классификации личностей не может претендовать на исчерпывающее решение данной задачи и не может рассматриваться ни как единственный, ни как главенствующий — все зависит от того, в каких конкретных целях мы обращаемся к типологическому разделению личностей: в одном случае необходимой и достаточной окажется их классовая группировка, в другом — профессиональная, в третьем — структурная и т. д. Рассматривая же проблему в целом, мы должны заключить, что многообразие типов личности определяется взаимоотношением ее содержательной и структурной характеристик. Содержательные параметры личности крайне разнообразны, потому что каждый вид деятельности выступает, как мы видели, во множестве конкретных форм. Поэтому, например, ценностно-ориентационный потенциал личности оказывается существенно иным у политика, у священника, у педагога, у юриста, а с другой стороны — он прямо противоположен у политика буржуазного типа и у пролетарского революционера, у языческого жреца и католического патера, у проповедника эгоистической и альтруистической морали и т. д. и т. п. Отнесение личности к тому или иному классу (конечно, совершенно необходимое при определении типологии личностей) является тем не менее слишком общим, ибо тип личности, сохраняя всю полноту социальной содержательности, отличается от класса тем, что каждый класс обнимает множество различных личностных типов. Достаточно напомнить, скажем, галерею персонажей «Мертвых душ», которые, ярчайше отличаясь друг от друга, представляли провинциальное мелкопоместное российское дворянство. Приведенный пример не исключителен. Искусство очень часто сосредоточивает свое внимание на анализе локальной социальной среды, дабы в этих пределах смоделировать целую серию разных типов, ее представляющих, — так поступали, например, А. П. Чехов, М. Горький, Дж. Голсуорси, Ф. Мориак, У. Фолкнер…

Вот почему при типологическом анализе личности так важно совмещение содержательного и структурного подходов: личность является системой, и, следовательно, все ее потенциалы значат не каждый сам по себе и изолированно от других, а именно в их взаимоотношениях и взаимодействиях. Проблема заключается поэтому в том, чтобы включить содержательную характеристику активности личности в характеристику структуры, в коей каждое направление человеческой деятельности занимает особое место и особым образом соотносится с другими. Такая постановка вопроса имеет глубокие теоретические основания, будучи конкретным проявлением общей диалектической закономерности соотношения неравномерного и равномерного развития (104, 169—188).

Дело в том, что с тех пор, как социальный прогресс привел к появлению личности, и до тех пор, пока общество не будет реорганизовано таким образом, чтобы развертывание и саморазвитие личности каждого его члена стало главной целью социального бытия (что будет возможно лишь при коммунизме), личность всегда формировалась неравномерно-односторонне. Это объясняется тем, что основные виды деятельности, взаимосвязанные в структуре человека как субъекта и проецирующиеся отсюда в структуру личности, — преобразовательная, коммуникативная, познавательная, ценностно-ориентационная, художественная — никогда не были в одинаковой мере нужны обществу (или какой-то его части). В условиях классово-антагонистических отношений труд стал уделом одной общественной группы, социальноорганизаторская деятельность — другой, научно-познавательная — третьей, идеологическая — четвертой. Система общественного разделения труда приводила к тому, что человек становился «частичным», однобоко развитым и накрепко прикованным к некоей профессии (либо к безделью, которое тоже становилось своего рода профессией, равно как игра, погоня за наслаждениями и т. п.).

Как эта социально-историческая ситуация сказалась на личности, мы хорошо знаем прежде всего благодаря тому, что показало ее художественно-образное исследование и моделирование.

К. Маркс заметил однажды, что человек «смотрится, как в зеркало, в другого человека» (1, 23, 62). Образы искусства и являются такими искусственными «человеками», которые должны дополнить мир реальных людей, дабы облегчить им решение задачи — поисков других людей, в которых хотелось бы «смотреться, как в зеркало», чтобы лучше познать самих себя, чтобы «относиться к самому себе как к человеку». Художественные модели личности могут вызывать восхищение или отвращение, на них можно хотеть походить или, напротив, от них можно отталкиваться в своем поведении, но всегда и во всех случаях они должны быть социально-представительны, дабы быть интересными и поучительными. Как писал Ф. Энгельс, в художественном произведении «каждое лицо — тип, но вместе с тем и вполне определенная личность» (3, 1, 4).

Вот почему опыт художественного удвоения, зеркального отражения, а точнее — образного моделирования искусством человека может и должен быть весьма ценным для научного человекознания. Неудивительно, что психологи, социологи, публицисты часто и сравнительно широко используют накопленный искусством материал художественных образов для суждения о реальных человеческих типах. Классические примеры такого рода — анализ Н. Г. Чернышевским и Н. А. Добролюбовым образов героев русской реалистической литературы и драматургии для характеристики социальных типов — «лишних людей» и «новых людей». Политическая публицистика восприняла эту методологию «реальной критики» и часто использовала те или иные литературные образы для характеристики типических черт различных социальных групп, их общественной психологии и поведения. К примерам из художественной литературы в этом плане часто прибегал В. И. Ленин.

Историки искусства делали попытки рассмотреть развитие художественной культуры под углом зрения воссоздания на каждом ее этапе, так сказать, «героев своего времени». По И. Тэну, например, такими «господствующими типами» были нагой юноша — для античной культуры, экстатический монах и влюбленный рыцарь — для средневековой, галантный придворный — для искусства XVII в., наконец, Фауст и Вертер — для «индустриальной демократии» XIX в. (121).

В этой и ей подобных концепциях, несмотря на всю их теоретическую слабость, мы находим, во-первых, понимание связи художественной типологии и типологии реальной, жизненной, а во-вторых, понимание связи «господствующего типа» человека (и в жизни, и в искусстве) с меняющейся структурой общественного бытия и общественного сознания. Слабым же местом таких построений эстетики и критики был их эмпирико-интуитивный характер, мешавший подобным типологиям приобрести системное строение.

Между тем, когда психологи и социологи разрабатывали свои классификационные схемы, они часто опирались на опыт литературы и искусства; сошлемся хотя бы на известный труд А. Ф. Лазурского «Классификация личностей» (Пг., 1922) или на статью И. С. Кона «Люди и роли», в которой исследователь привлекает «Смерть Ивана Ильича» Л. Н. Толстого, повесть Кобо Абэ «Чужое лицо» и ряд других произведений и образов для иллюстрации того, как ведет себя реальный человек в своей социальной роли, как соотносится в его поведении его «подлинное Я» и его ролевая «маска» (64, 168).

Попробуем и мы пойти по этому пути и посмотреть, как выглядит действующий человек в зеркале искусства.

• [1] Об этом свидетельствуют, например, следующие работы: Смирнов Г. Л. В. И. Ленини проблемы типизации личности. «Вопросы философии», 1969, № 10; Его же. Советскийчеловек. — М., 1971; Корнеев М. Я. Проблемы социальной типологии личности. —Л., 1971.