Крестъянский вопрос. 
История отечественной культуры

В этом отчасти кроется разгадка крестьянской реформы 1861 г., которая болезненно отразилась прежде всего на помещичьем сословии. «Рыдания» помещика Оболта-Оболдуева вовсе не были выдумкой Н. А. Некрасова:

«Кричат писаки праздные Кричат: «Довольно барствовать!

Проснись, помещик заспанный!

Вставай! — учись! Трудись!..".

Трудись! Кому вы вздумали Читать такую проповедь?

Я не крестьянин-лапотник — Я Божиею милостью Российский дворянин!".

Помещик зарыдал…

Слушавшие Оболта-Оболдуева «крестьяне добродушные» справедливо рассудили про себя:

Порвалась цепь великая, Порвалась — расскочилася:

Одним концом по барину, Другим по мужику!^[1]

Крепостное право было одним из печальнейших наследий, оставшихся от прошлого. Узаконенное Соборным уложением 1649 г., оно тяжким грузом лежало на российской государственности, тормозя процессы европеизации и просвещения. О необходимости упразднения его задумывалась уже Екатерина II. При Александре I и Николае I создавались специальные комиссии по крестьянскому вопросу. Одну из них, учрежденную в 1839 г., возглавил министр государственных имуществ граф П. Д. Киселев. Опираясь на закон о свободных хлебопашцах 1803 г., он указывал на необходимость, во-первых, устройства дворовых людей, во-вторых, наделения крестьян земельными участками и предоставления им права на движимую собственность и, в-третьих, организации между крепостными крестьянами сельского управления, ограничивающего произвол помещиков. Кроме этого, предлагалось законодательно определить права помещика в отношении его крестьян. Хотя проект Киселева не покушался на само крепостное право, он встретил сильное сопротивление в дворянской среде и был оставлен без внимания.

Но острота вопроса не исчезла, тем более что «развитие промышленности и фабрик, — по словам Герцена, — распространение начал политической экономии, приспособленной к местным обычаям, дали новые средства использования крестьян"'. Европеизация несла с собой не только светскую цивилизацию, но и буржуазные, капиталистические отношения.

На это указывалось в «Записке об освобождении крестьян в России» либерального историка и публициста К. Д. Кавелина (1818−1885). Крепостное право, доказывал он, давно изжило себя и таит в себе огромную политическую опасность: «Народ сильно тяготится крепостною зависимостью, и при неблагоприятных обстоятельствах из этого раздражения может вспыхнуть и разгореться пожар, которого последствия трудно предвидеть». Кавелин предлагал проведение крестьянской реформы на следующих основаниях: «1) крепостных следовало бы освободить вполне совершенно из-под зависимости от их господ; 2) их надлежало бы освободить не только со всем принадлежащим им имуществом, но и непременно с землею и 3) освобождение может совершиться во всяком случае не иначе, как с вознаграждением владельцев». Выделенный же надел должен был удовлетворять жизненным нуждам крестьян, чтобы они не впали «в крайнюю нищету» и не «обратились в бездомных и бобылей — нечто вроде сельских пролетариев, которых у нас покуда, слава Богу, очень мало»¹. Таким образом, Кавелин недвусмысленно предупреждал о недопустимости пролетаризации крепостного крестьянства ввиду той опасности, к которой это может привести.

Под давлением обстоятельств царизм пошел на реформу, издав «Манифест от 19 февраля 1861 г. о выходе крестьян из крепостной зависимости». Составителем «Манифеста» был московский митрополит Филарет Дроздов — «Филька», как его звали в народе. Отсюда и пошло выражение «Филькина грамота», т. е. темное, малодоступное сочинение. В документе констатировалось, что «государственное законодательство, деятельно благоустрояя высшия и средния сословия, определяя их обязанности, права и преимущества, не достигло равномерной деятельности в отношении к людям крепостным, так названным потому, что они, частию старыми законами, частию обычаем, потомственно укреплены под властию помещиков, на которых с тем вместе лежит обязанность устроять их благосостояние». Однако, отмечалось далее, процветавшие некогда «добрыя патриархальный отношения искренней правдивой попечительности и благотворительности помещика и добродушного повиновения крестьян» постепенно (вследствие «уменьшения простоты нравов») «ослабевали и открывался путь произволу, отяготительному для крестьян и неблагоприятному для их благосостояния, чему в крестьянах отвечала неподвижность к улучшению в собственном быте».

Между тем сущность «Манифеста» сводилась к немногим тезисам. Прежде всего, 23-миллионному помещичьему крестьянству обещались «» свое время полные права свободных сельских обывателей". Пока же дело ограничивалось предоставлением им права выкупать у помещиков усадебную оседлость и приобретать в собственность полевые земли и другие угодья. До выплаты установленных сумм крестьяне именовались временно-обязанными и должны были либо отбывать барщину, либо платить оброк помещику. При этом помещики заключали уставные грамоты не с отдельными крестьянами, а с миром, сельской общиной, чтобы заручиться с ее стороны круговой порукой. На ревизскую душу (а таковой признавался только мужской пол) отводилось 3,3 десятины; земля до ее выкупа оставалась собственностью помещика. Один из пунктов «Манифеста» гласил, «что законно приобретенные помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки; что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещиков землею и не нести за сие соответствующей повинности»^[2]. Все предыдущие годы бесплатного труда на помещика в расчет не принимались. Временно-обязанное состояние крестьян устанавливалось до 1 января 1883 г.

Заявленная «Манифестом» забота о помещике оказалась недолгой. Правительство преследовало свои сугубо эгоистические цели и изменило порядок выплаты крестьянского «долга». Помещик немедленно получал от своих крепостных людей 20% стоимости земли, а 80% за них вносило само правительство. На возврат этого «кредита» устанавливался срок в 49 лет с ежегодной выплатой 6% выкупной суммы. Это составляло 294% от размера предоставленной ссуды. Лишь в 1906 г., в обстановке первой российской революции, уплата выкупных платежей была прекращена. К тому времени бывшие помещичьи крестьяне внесли в правительственную казну 1 млрд. 570 млн руб. за землю, которая стоила 544 млн руб., т. е. в три раза больше.

Реформа 1861 г., продиктованная интересами самодержавия, закрепила и усилила крестьянское малоземелье, сохранила в изобилии остатки крепостничества, перенеся их из помещичьего быта в сферу правительственно-чиновных отношений. Наметившаяся тенденция нашла подкрепление в новых реформах 1862−1874 гг., особенно в земской и судебной, которые по сути дела легализовали в открытом масштабе правовой раскол русского общества, утвердив разные юридические нормы для «верхов» и «низов». Тем самым не только создавались «предпосылки для дальнейшего расширения пропасти между правосознанием крестьян и других сословий российского государства»^[3], но и начинала складываться революционная ситуация, подготовившая новую «русскую смуту» начала XX в.

Российская монархия, вопреки заветам Петра I и Екатерины II, так и не смогла доказать свою способность возвыситься над властным эгоизмом и действовать на основе общего законодательства и правопорядка.

• [1] Некрасов Н. А. Кому на Руси жить хорошо Л Собр. сом. В 8 тт.Т.З. М. 1965. С. 240−241.
• [2] Крестьянская реформа в России 1861 г. Сборник законодательных актов. М. 1954. С. 31,32, 35.
• [3] Леонтович В. Н. История либерализма в России. 1762—1914. М.1995. С. 201−202.