Наводящие детали. 
Встречная исповедь. 
Психология общения с документальным героем

Помню рассказ на региональной студии. Журналистке предстояло вести интервью с бывшим фронтовым полковником. Он уже много раз выступал в музеях боевой славы, был полон речевыми стереотипами и клише. Журналистка понимала, что никакого живого слова от него не услышит и ощущения того времени не возникнет. А встреча предстояла в прямом эфире. Накануне она позвонила жене полковника, и утром вдвоем с оператором они приехали к ней домой (полковник был на работе). Жена оказалась гостеприимной, со всей непосредственностью вспоминала приметы военных лет, рассказала, как каждую неделю писала мужу на фронт о повседневных делах. Тогда для писем на фронт или с фронта не нужны были даже марки. Листок с письмом складывали треугольничком и прямо на нем указывали адрес полевой почты. «Анна Семеновна, — спросила вдруг журналистка, неожиданно для себя самой, — а все ли написанные вами письма вы отослали мужу?». Собеседница задумалась. Возникла пауза. Та вздохнула: «Знаете, не все». И рассказала… Семья жила в эвакуации, где-то за Уралом. Однажды дочка потеряла хлебные карточки. Это была трагедия, сегодня ее и осознать невозможно. Карточек не нашли. Когда заплаканные дети наконец уснули, женщина налила масло в крышечку от консервной банки, опустила в него фитилек, зажгла и при мерцающем свете этой коптилки написала письмо мужу обо всем: как тяжело ей жить в этом чужом городе, сколько приходится преодолевать мелочных неприятностей, а тут еще потеряны карточки и как теперь без них жить? Написала все, что накипело. А утром проснулась, перечитала эти странички и поняла, что мужу их не отправит. И не потому, что цензура такого текста не пропустила бы. А потому что представила, как муж читает это письмо на передовой. Да и будет ли он жив, пока письмо доберется до фронта? Она сожгла листочки в буржуйке. «Вы когда-нибудь рассказывали мужу об этом письме?», — спросила редактор. «Нет, никогда, да я и не вспомнила бы о нем, если б не ваш вопрос». Тогда редактор попросила ее ни в коем случае не вспоминать об этом сегодня вечером, когда вернется муж.

Днем интервью с полковником шло в эфире. Ведущая навела разговор на письма, которые получали фронтовики — писем ждали, как манны небесной, они были связующей ниточкой с домом. «А знаете, — сказала ведущая, — ведь не все написанные вам письма жена послала, я сейчас покажу наш с ней вчерашний разговор». И включила запись.

Когда сюжет завершился, перед ней сидел другой человек. Он говорил совершенно другими словами, исчезли все наработанные интонации.

С аналогичной ситуацией столкнулся и режиссер А. Каневский. Съемка происходила в доме у бывшего танкиста, чудом спасшегося из его загоревшейся машины, подорванной немцами. Он долго полз, затем вышел из окружения, остался живым. Танкист столько раз рассказывал об этом на пионерских сборах в школьных классах, что кроме обкатанных и заученных слов ничего из него извлечь уже было невозможно. Ни живой интонации, ни яркой детали. «Ну, ладно, — вздохнул режиссер (сам бывший фронтовик), — а по ночам вам когда-нибудь снится тот бой?». Наступила пауза. Хозяин дома невидящими глазами посмотрел на присутствующих: «Снится ли мне тот бой… Вы у моей жены спросите, снится ли мне тот бой. Спросите, как я по ночам просыпаюсь от крика, от гари, от грохота, как немцы бегут с автоматами. Как она меня будит: «Ну, милый, ну хватит, довольно…».

Тут было все: и боль, и детали, и интонации.

Можно еще вспомнить об эпизоде телевизионного документального цикла «Солдатские мемуары», созданного поэтом, писателем и бывшим фронтовиком Константином Симоновым. Автор хотел, чтобы в цикле о войне вспоминали не полководцы и генералы (у них свой счет), а пехотинцы, саперы, минометчики — словом, обычные солдаты. Об эпизоде, которому и посвящалась съемка, Симонов знал заранее, но та же история — участники боевых сражений говорили о прошлом затертыми оборотами, эмоционально как бы начисто забыв о том времени, когда все происходило. Рассказывали, как утром сидели в окопе, который вырыли ночью, перебираясь с предыдущей позиции. И вдруг обнаружили, что в спешке в прежнем окопе забыта банка с табаком — единственная на весь взвод. Один из них, ответственный за эту банку, пополз назад. Ползти было тяжело, холодно, было мокро, все-таки он нашел эту злосчастную банку и пополз обратно. Но при этом напоролся на засаду, и вот тогда разгорелся тот бой, за который он получил медаль «За отвагу».

Но почему речь зашла о табаке? Потому что Симонов, исчерпав все возможности сбить собеседников с привычного им клише, спросил, а помнят ли они хотя бы — какая в тот день была погода? Участники разом оживились — погода была жуткая. Шел дождь, распутица. Зябко, холодно, и ужасно хотелось курить. Вот тут и обнаружилось, что курить-то нечего. Если бы не вопрос о погоде, вся история не была бы рассказана так живо, с такими деталями, как получилось в «Солдатских мемуарах».

Такое умение задавать уточняющие вопросы, использовать наводящие детали — крайне важное профессиональное качество интервьюера.

Герои старого американского анекдота — владельцы двух магазинов на берегу озера. Один — неудачник, у другого дела идут превосходно. И вот неудачник решил навестить соседа — отчего это у него так успешно идет торговля. Когда он зашел в магазин, хозяин как раз описывал покупателю достоинства спиннинга. Тот соглашался: спиннинг, действительно, лучше удочки — и готов был его купить. «Кстати, — сказал хозяин, — было бы лучше, если бы вы ловили не с берега нашего озера, а могли бы отплыть подальше. В центре озера спиннинг показал бы все свои достоинства. Мне привезли тут целый набор замечательных надувных лодок. Вы моментально ее надуваете вот этим насосом, сталкиваете в воду и…» — «Неплохая идея, — соглашается покупатель. — Давайте и лодку с насосом». «А как вы ее повезете в своей машине?

У вас и багажник маловат. А у меня как раз есть очень удобный прицеп, в нем без проблем поместится и лодка и спиннинг. Такой прицеп всегда пригодится". — «Да, пожалуй, давайте и ваш прицеп». «Вообще-то ваша машина, я смотрю, старовата и жрет много бензина. А мне привезли сейчас новые модели — экономичные, быстрые, никакого сравнения с прежними.». Кончилось тем, что покупатель купил еще новую машину, расплатился и, счастливый, уехал.

Пораженный неудачник восхитился талантом коллеги: «Вот это класс! Человек пришел к тебе купить удочку, а ты ему продал и лодку, и прицеп, и новую машину!». «Кто тебе сказал, что он пришел за удочкой? — возмутился тот, — он пришел за пачкой прокладок для жены, у нее начались критические дни. А я ему сказал, что в эти моменты женщины становятся такими раздражительными, их все не устраивает, они ко всему придираются, с ними так трудно иметь дело. И лучше в это время не находится дома, а, например, пойти на озеро — половить рыбу. А покупатель ответил, что у него даже удочки нет».

Этот анекдот замечательно иллюстрирует возможности наводящих вопросов.

Вспоминаю еще один эпизод из жизни Владислава Виноградова, удивительного питерского (а до того — ленинградского) документалиста. Как-то он стал участником туристического круиза. Его соседом оказался токарь-орденоносец, очень общительный человек. Тот вспоминал, как в детстве, в маленьком городке, где родился, он обожал популярную пластинку Леонида Утесова. Сколько раз впоследствии проигрывал ее в памяти, но достать пластинку своего детства ему так и не удалось. Уже в плавании Виноградов понял, что токарь — его будущий герой и, действительно, позже снял о нем короткометражку, которая так и называлась «Токарь». А перед тем как пригласить героя на съемку, Виноградов несколько недель искал по городу эту пластинку. Наконец обнаружил ее в архиве одного коллекционера и попросил пластинку на один вечер. Во время съемки, когда они встретились с токарем перед камерой, Виноградов поставил пластинку («А сейчас я дам кое-что послушать…») и включил патефон.

Зашуршала игла, и возник знакомый, чуть надтреснутый голос:

«Я живу в озвученной квартире, Есть у нас рояль и саксофон…».

Надо видеть в этот момент на экране лицо героя, чтобы понять, что значило для него это «кое-что».

«У меня есть тоже патефончик.

Только я его не завожу.

Потому что он меня прикончит, ;

Я с ума от музыки схожу".

«Кошмарр! — непроизвольно вырывается у героя, и это восхищенное восклицание стоит десятка иных моно;

ФРАГМЕНТ ФИЛЬМА «ТОКАРЬ» (продолжительность — 4 мин.).

логов. Именно в тот миг была найдена интонация фильма, та лирическая дистанция общения, которая позволила критикам писать о раскованности и артистичности героя.

«Вот такие старые записи всегда навевают хорошие воспоминания, — произносит токарь, и глаза его где-то там далеко, словно он говорит „оттуда“. — Тогда я жил в маленьком, но очень симпатичном городке, на улице с веселым, поэтическим названием Первомайская. Улица была такая маленькая, и тропка, которая вела к дому, была узенькая-узенькая».

Это воспоминание завершает ленту. Старая пластинка помогла отыскать не только тональность картины. Она подсказала ее финал.

О героях своей картины «Во имя жизни и любви» А. Каневский узнал из школьной стенгазеты, выпущенной к 9 Мая и помещенной в музее боевой славы. В газете были перепечатаны несколько страничек из писем, которые писали друг другу двое очень молодых людей.

Он и она. Познакомились до войны в клубе юных биологов при газете «Пионерская правда». 22 июня, в день начала войны, им было по 17 лет. Лев пошел добровольцем на фронт, а ее в военкомате и слушать не стали. Люба (Любовь Вадимовна) поступила работать в госпиталь и пережила всю ленинградскую блокаду. Они договорились писать друг другу каждый день и, действительно, обменивались письмами каждый день — столько, сколько длилась война.

ФРАГМЕНТ ФИЛЬМА «ВО ИМЯ ЖИЗНИ И ЛЮБВИ» (продолжительность — 20 мин.).

Это была удивительная хроника войны в частных письмах. В фильме приведена страничка из такого письма, где Лев сообщает, что на фронте он собирает гербарий и посылает любимой вот эти засушенные листки. «Если цензор отвернется, — завершает он письмо, — то я тебя поцелую». А ниже, другими чернилами, — приписка: «Целуйтесь, сколько угодно. Ваш цензор».

Когда Лев, бывший наводчик артиллерийского орудия, вернулся с фронта, он застал свою Любу в туберкулезном диспансере — на этот раз она сама была пациенткой. Сказались последствия блокады. Врачи предупредили, что жить ей осталось несколько месяцев. Бывший фронтовик выкрал Любу из диспансера, купил бревенчатый домик на берегу залива и поселился с ней там. Он поил ее каждый день парным молоком, ухаживал, как умел, вернул к жизни. Теперь у них четверо детей, которые вместе с родителями сочиняют семейную стенгазету под названием «Наши недостатки». А самый младший выпускает оппозиционный листок — «Семейный хомут».

Премьера фильма состоялась в 1985 году в ленинградском Доме кино. После окончания картины режиссер рассказал со сцены, что Лев ничего не имел против съемок, но жена была категорически против. Письма хранились в большом дерматиновом чемодане, и ей совершенно не хотелось предавать их гласности. Упомянув о сложностях по ходу съемочного периода, режиссер спросил у зала: «Прав ли я был, что настаивал на участии их обоих и их писем в создании фильма?». Ответом были бурные аплодисменты, и Любовь Вадимовне ничего не оставалось, как на сцене поцеловать своего изверга, который столько времени мучил съемками всю семью.

Фотографии, кадры хроники, письма, старые пластинки, семейные предметы — все они могут служить наводящими деталями для документалистов.