О трудностях исторического диалога
Какова была история на самом деле, замечает Гуревич, нам знать, к сожалению, не дано, потому что «реконструируя историю, мы ее конструируем». Сам Гуревич использует при разграничении понятий «исторический памятник» (monument) и «исторический источник» Сdocument) кантовские категории «вещи в себе» и «вещи для нас». Говоря о памятнике истории, он замечает, что «историческим источником, «вещью для… Читать ещё >
О трудностях исторического диалога (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Анализируя понятие «источник», Гуревич предлагает проводить четкую терминологическую границу между «предметом» и «объектом» истории, говоря, что «под объектом принято подразумевать внеположный нашему сознанию фрагмент мира. Это историческое прошлое, ««каким оно, собственно, было». Но приходится признать, что история в этом смысле недоступна нашему познанию. То, что мы, историки, изучаем, есть именно предмет, т. е. тот образ прошлого, который возникает перед нашим умственным взором, когда мы формулируем свои вопросы»[1].
Какова была история на самом деле, замечает Гуревич, нам знать, к сожалению, не дано, потому что «реконструируя историю, мы ее конструируем»[2]. Сам Гуревич использует при разграничении понятий «исторический памятник» (monument) и «исторический источник» Сdocument) кантовские категории «вещи в себе» и «вещи для нас». Говоря о памятнике истории, он замечает, что «историческим источником, „вещью для нас“, он становится лишь тогда, когда историк выделяет его из ряда этих немых „памятников“, инертных остатков прошлого, когда он задает ему определенные вопросы и тем самым включает его в структуру своего диалога с людьми прошлого. В этом смысле историк действительно создает источник для своего исследования»[3].
Однако применение кантовских понятий по отношению к памятникам и источникам истории я нахожу довольно сомнительным аргументационным ходом Гуревича. Уже тот факт, что мы в состоянии в каком-то предмете настоящего открыть памятник прошлого, свидетельствует о том, что мы не просто восприняли какой-то предмет действительности, а переработали его в своем сознании в памятник, т. е. открыли в нем след прошлого. Ведь памятники истории стоят здесь не просто так или «сами по себе», а формируются в сознании человека, который наделяют предметы настоящего определенным значением и символикой. Памятники, как, впрочем, и источники прошлого, являются имманентными объектами, т. е. объектами человеческого воображения.
Мы должны учитывать, что дифференция между «вещью в себе» и «вещью для нас» была логической необходимостью кантовской философии, в соответствии с которой внешние объекты становятся доступны человеку лишь тогда, когда он превращает их в свои внутренние объекты. Последние существуют в лишь сознании человека, которое служит условием существования этих объектов. Разумеется, объекты прошлого существовали и вне сознания человека, но для современного человека они начинают существовать лишь тогда, когда он их образно воспринимает и понимает. В эту логическую схему взаимоотношений между «вещью в себе» и «вещью для нас» понятия «памятники» и «источники» никак не вписываются.
Более плодотворной я считаю идею Гуревича, что историк, видя в источнике «запечатленную в памятнике структуру человеческого сознания»[4], подходит к нему с собственными вопросами, т. е. «сам создает источник своего исследования». В этом случае историк невольно продолжает тот диалог, который он вовсе не начинал, который он также не может и закончить, но участником которого он в настоящий момент является. Благодаря именно этому — настоящему — моменту весь исторический диалог находится «здесь» и «теперь», благодаря ему он не обрывается, а продолжается.
Любой исторический диалог строится на оппозиции фактов, потому что «„исторические факты“, о которых сообщают источники, не нейтральны по отношению к способу их фиксации…»[5]. Именно по той причине, что ни автор источника, ни историк не в состоянии фиксировать исторические факты нейтрально, а всегда делают это индивидуально, становится возможным исторический диалог, предпосылкой которого является наличие, с одной стороны, различий во мнениях, а с другой — временной дистанции между его участниками. Ведь на одном временном уровне и при полной гармонии взглядов вести исторический диалог невозможно.
Историк и источник не могут воспринимать прошлое из одной и той же перспективы. Именно по этой причине они вступают в диалог друг с другом. Разногласия в таком диалоге, практически, неизбежны. Но исторический диалог предполагает эти разногласия. Он без них немыслим. По этой причине Гуревич советует историку заранее хорошо готовиться к этому диалогу, вникая не только в детали источника, но и в тот контекст, в котором источник создавался. Если историк, например, собирается, изучать экономическую мысль Средневековья, то должен исходить из того, что Средневековье экономической мысли «в чистом виде» не знало и «все рассуждения о хозяйстве, собственности и прибыли развертывались преимущественно и даже исключительно в рамках теологического дискурса»[6]. Однако смысл диалога лежит, как раз-таки, в преодолении временных разногласий и различий, в нахождении диалогического взаимопонимания. Гуревич, анализируя понятие «источник», рассматривает его с диалогической точки зрения, мы же обратимся к вопросу об онтологическом статусе источника.