Идеология терроризма. 
Философия

Сегодня мы философствуем в условиях чрезвычайной ситуации. Стремительно распадаются старые привычные формы жизни, а складывающиеся новые отношения людей не радуют, потому что оказываются весьма далекими от идеалов. Как, например, расценивать нарастающий индивидуализм людей, стремление к личной независимости и комфорту, разрушительным образом действующие на целостность социальной ткани? Исчезают политические, государственные добродетели. Никто уже не желает нести на своих плечах трансцендентальный груз служения отечеству. Философы со времен Просвещения говорили о достоинстве, свободе и нравах человека, но весьма мало писали о его несовершенстве. Уповая на исторический прогресс, мы просмотрели причины появления новых форм зла. Пора спросить: кто такие преступники, маньяки, террористы? Наследие ли они старого мира или порождение новых форм существования, в том числе и благ цивилизации?

Вспышки терроризма, ставшие отличительной чертой нашего времени, требуют своего осмысления и анализа, прежде всего для того, чтобы не только противодействовать террору, но и устранить саму возможность его применения. Естественно, что для этого должны быть соединены усилия как психологов и политиков, так и военных. В «мозговой атаке» на террор должны принять участие и философы. В последние годы как у нас, так и за рубежом стали появляться социально-философские исследования природы и видов, а также стратегий и тактик террора. Традиционный, «натуралистический» подход состоит в описании происхождения и эволюции террора как формы протеста тех или иных меньшинств — маргинальных личностей, групп или целых народов, права которых ущемляются большинством — господствующим классом, государством, церковью. Специфика террора усматривается в тактике «партизанской борьбы», которая не признает ни правил, ни знаков отличия, и этим ввергает в ужас профессиональных военных.

Трудности борьбы с террористами затеняют то обстоятельство, что в современном обществе они обрели новое качество. Эго уже не просто фанатики-революционеры, ведущие непримиримую борьбу за освобождение народа. Национальные, этнические, религиозные и классовые противоречия не объясняют новых форм зла, обусловленных коммуникативными структурами. Современное общество, старательно очищаемое от беспорядка, на самом деле представляет собой благодатную почву для террора в силу нескольких обстоятельств:

> с одной стороны, сложные технологические структуры подвержены сбоям, о чем свидетельствуют все более ужасные по своим последствиям технические катастрофы;

> с другой стороны, автономные индивиды, привыкшие к защите со стороны полиции, утратили не только бдительность, но и способность сопротивления на местах.

Все сказанное позволяет сделать вывод, что понимание причин террора как сопротивления демократизации и цивилизации «тоталитарных», «архаичных» режимов оказывается явно недостаточным. На основе анализа литературы, посвященной осмыслению террора, можно выявить четыре стратегии его проблематизации:

> как характеристики объективного мира (натуралистический дискурс);

> как состояния субъективной воли (критический дискурс)•,

> как понятия (спекулятивный дискурс)•,

> как формации (генеалогический дискурс).

Кажется полезным обратить внимание на специфику современного террора как медиума современных коммуникативных систем. Террор всегда сопровождается дискурсивным обоснованием и символическим пониманием. Во-первых, его причины кроются не где-то вне, а внутри самого общества, оно само находит и даже порождает своих врагов. Вступив в эру высоких цивилизаций, человечество стало бояться чужих и отгораживаться от них стенами. Во-вторых, террор во многом есть побочный продукт «лингвистики». В конце концов, разве понятия «расы» и «цивилизации» не своего рода научные мифы?

Модели политологов часто некритически наследуют ими же самими внедренные в сознание масс образы «своего» и «чужого», различия которых упрощенно представляются как этнические или политические. Фигура террориста не сводится к образу врага. Неверно полагать, что «бородатые анархисты» — это исключительно продукт пропаганды, создаваемый для доказательства необходимости увеличения репрессивных органов. Конечно, нередко дискурс о терроре используется как «диспозитив» (оправдание) власти. Но не только критико-идеологическая риторика, но и семиотическая техника анализа принуждают к абсолютизации символического подхода, в рамках которого растворяется специфика как политического, так и культурного террора. Между тем следует различать такие формы зла, как вербальное насилие или компьютерные вирусы и заранее спланированные, тщательно подготовленные акции боевиков, стремящихся не только испугать, но и убить как можно больше народа. Террор — это всегда насилие, и эффективно противодействовать ему можно только повышением способности людей к активному противодействию.

Косвенно о трансформации форм зла можно судить по дискуссиям медиков, юристов, политиков, священников, а также специалистов по этике, конфликтологии и т. п. Предлагаемые ими дополнения к традиционным нормам права и морали говорят не только о недостаточности Нагорной проповеди в новых условиях, но и о появлении новых, «стерильных» форм зла. Отмена смертной казни, перенос войн в космос, победа над массовыми инфекционными болезнями, помощь бедным и другие важные достижения доказывают наличие не только технического, но и нравственного прогресса. Человечество становится гуманнее; убийства, войны, геноцид, болезни, бедность немыслимы. Любые формы жестокости осуждаются, и во всех сферах жизни, от школы до казармы можно наблюдать становление дружеских или, по крайней мере, партнерских отношений между теми, кто приказывает и подчиняется. Но именно в свете несомненной гуманизации и рационализации жизни кажутся необъяснимыми всплески насилия и жестокости, о которых с наивным цинизмом сообщают наши масс-медиа. Этим они оправдываются перед критикой за эскалацию фильмов ужасов и разного рода кровавых триллеров. Они как бы говорят: вы упрекаете нас за бестиализирующие зрелища, но посмотрите, что творится в жизни. Что же получается: человек добр только на бумаге, а в действительности он оказывается ужасным монстром, способным на убийство? Чисто теоретически (потому что на практике это вызвало бы взрыв негодования) можно поставить встречный вопрос: а не служит ли нечеловеческое в человеке неким дополнением «слишком человеческого» ?

Немецкий философ и историк Вальтер Беньямин (1892−1940) еще в 1920;е гг. написал работу «Метафизика насилия», в которой предрек приход фашизма, считая его расплатой за демократию. Более того, различая две формы насилия — мифическую и божественную, он показал, что апелляция к ним происходит как акт учреждения права в ходе смены одного миропорядка другим. Казнь короля (или, в последние годы, суды над лидерами тоталитарных государств, вступивших на путь демократии) показывает, что для этого, по сути дела, нет правовых оснований. Король и диктатор сами учреждают законы. Их трудно осудить на основе установленного ими самими законодательства, однако было бы несправедливо применять по отношению к ним «демократические» законы. Будь то народные трибуналы, которые судили во время революции, будь то демократический суд, выступающий от имени «прав человека», все эти институты справедливости так или иначе сталкиваются с проблемой насилия, которая проявляется, в том числе, и в акте учреждения закона.