Свобода и ответственность в культурно-исторической эволюции

Элементами личностного, осознанного поведения и деятельности в той или иной мере, обладают все живые существа, — как предпосылками возникновения личности на уровне общественно-исторического Человека. Все, даже элементарные проявления личностного поведения, в целом выражаются мерами сочетания свободного (спонтанного) и регулируемого (ответственного) поведения, выражающими степень активности (А) живого существа, степень его относительной независимости от среды (см. рис. 4.3).

Рис. 4.3. Социальная и личностная активность как мера свободы и ответственности человека.

Личность, воплощаемая в ее активности подобна, используя образ, предложенной в свое время Гераклитом, пламени огня, языки которого непрерывно пульсируют: личность как огонь, мерами возгорающийся, и мерами угасающий, непрерывно пылает, и, никогда не угасая вовсе, непрерывно изменяется.

Продолжая это сравнение, можно сказать, что «возгорание» личности происходит на основе того что человек, прежде всего, — активен; на фоне его активности (А) им проявляется избирательность (И), далее — самостоятельность © и, наконец, уже на фоне самостоятельного поведения, возникает способность к социальному творчеству (Т), как раз и выражающему собой меру свободы и ответственности человека.

Это соотношение характеристик личностного образования человека может быть представлено в виде четырех концентрических окружностей, где аббревиатура «аист» буквально корреспондирует с наивным, но в сущности верным представлением о возвышенном (надо полагать, — духовном и культурном) происхождении человека (см. рис. 4.4).

Важно подчеркнуть, что творчество (как свобода человека) понимается именно в социальной его определенности, в культурном его обосновании и в культурной его необходимости. Если творчество личности представить себе как бесконечно возрастающий числитель дроби, выражающей на приведенной далее схеме (см. схему 20) меру ее активности, а ответственность личности представить как величину постоянную, то при бесконечном возрастании значения числителя, активность личности должна быть равна именно бесконечности, т. е. по существу тождественна «Вселенной».

Рис. 4.4. Взаимосвязь форм социальной и личностной активности.

человека, Но реальность этой «Вселенной» проблематична, ее еще нет в действительности, она есть лишь ее абстрактная возможность, которая, в отличие от реальной возможности, — явно недостаточно обоснована.

Это означает, что культурное и социальное творчество человека не должно рассматриваться абстрактно и абсолютно, — в этом случае человек по существу представляет собой бесконечно большое множество его абстрактных потребностей, конструируемых им миров, мифов, идей, которые, может быть, никогда, не будут реализованы, если только они не станут катализаторами претворения в действительность реальных возможностей, которыми обладает человек, но, возможно, неадекватно их мыслит.

Человек как личность может быть «растворен» и «потерян» в его творчестве, если это творчество абстрактно. Вместо него возникает виртуальное пространство, заполненное неограниченными его намерениями и потребностями, его замыслами и заблуждениями.

Таким образом, человек не находит уже себя в реальной своей действительности: личность в ее неограниченном творчестве обращается в одну только ее возможность, в один только ее потенциал.

Чтобы потенциал личности был реализован, человеку необходимо актуализировать имеющиеся способности, соотнести потребности с возможностями их реального удовлетворения в общественных отношениях. Поэтому культурное творчество личности с необходимостью должно иметь признак социальности. Творчество личности в своем существе всегда должно пониматься как творчество социальное. От абстрактного понятия «творчества» в самодеятельности человека необходимо обязательное восхождение к его конкретному пониманию в виде творчества социального.

В результате последовательно социализируемого и объективируемого восхождения активность человека действительно выражается вполне определенной мерой его свободы и ответственности, что в реальности воспринимается как некоторая, индивидуально-своеобразная умеренность, оптимальность, адекватность и конструктивность поведения.

С другой стороны, дробь «свобода/ответственность» при неограниченном возрастании ее знаменателя становится бесконечно малой величиной, т. е. активность личности, чрезмерно ограниченная ответственностью, самодисциплинированием человека, обращается в свою противоположность: человек перестает быть субъектом собственного развития. Поэтому, вновь, от обратного, поведение человека определяется с необходимостью именно как соразмерное, умеренное.

Речь не идет о том, что такого рода умеренность снижается до некоторой постоянной величины, когда и «числитель и знаменатель», т. е. и свобода, и ответственность человека минимизированы в своем культурном и общественном значении, — вплоть до рабского существования человека, до идеи круговорота и циклов, определяющих его положение, — по Екклесиасту: «Суета сует — все суета! Что было, то и будет, и что делается, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…».

Нельзя согласиться и с абсолютным определением умеренности по Аристотелю, как того, что она есть «среднее»: «…Всякая чрезмерность и в безрассудстве, и в трусости, и в распущенности, и в злобности либо звероподобная, либо болезненная» (11; 201).

Аристотель задолго до логических позитивистов представил концептуальное основание их подходов в «Никомаховой этике», суть которого можно передать так: «…мысля нечто отдельным, не следует искать ему истории и развития, достаточно найти ему определение иным… Иное же также будет определено подобно и в сравнении… Мир человека упорядочен, хотя жизнь его должна проходить где-то посередине между злом и добром, и важно иметь государственный ум, чтобы в этом „порядке“ случайно ее не потерять… Чрезмерность в зле, как, очевидно, и в добре может ускорить печальный исход…».

Все это, одним словом можно определить как совершенно абстрактную, «арифметическую» логику поведения простейшего животного, — с той только разницей, что животное принадлежит природе, которой общество и культура не могут быть уподоблены. Недаром Ф. Энгельс подчеркивает, что хитрость — это «ум животных», т. е. ум внешне ориентированный, необходимый при адаптации, но недостаточный для творческого преобразования действительности.

В идеальности мира добра и зла, в мире свободы и ответственности (как преломления необходимости) нет середины. В этом мире отношений, ценностей и понятий достоинство состоит в четкой определенности. В мире человеческой культуры крайне и даже может быть смертельно опасно разыскивать «середину», ибо она неадекватна ни идеальной, ни материальной сторонам жизни человека. В идеальном мире культуры человека как в мире He-природы, чем точнее определяется (в степени точности!) отношение или идея, тем адекватнее поведение человека во всей его «непредсказуемости». Этот смысл адекватности человеческого поведения не совпадает с наивным, поверхностном и расплывчатым «пониманием» непредсказуемости, скрытом под оболочкой мудрой «умеренности», явно не приемлющей этой сумасшедшей непредсказуемости, хотя о ней с «пониманием» рассуждающей.

Как уже подчеркивалось выше, в этом плане наиболее точно суть проблемы культурного и непредсказуемого феномена личности определена С. Л. Рубинштейном, когда он подчеркивает, что личность — это максимум определенности. С этой точки зрения, умеренность или, например, скромность должны пониматься не как умелое лавирование или выбор между крайностями, а как конструктивный поиск наиболее оптимальной линии поведения, не избегающей крайностей в добре и в самоотверженности без особенных надежд на какие-либо счастливые обстоятельства, на благодарность или на привилегии.

Умеренность и скромность состоят в стремлении человеком снять ответственность за него с других людей и общества и возложить на себя как можно более посильную, чтобы тем самым на основе своей культуры ответственности приобрести культуру свободы жить своей уникальной жизнью, возвышая тем самым культуру, общество и непосредственное человеческое окружение реальным их движением вперед и вверх, хотя бы в одном уникальном факте.

Таким образом, диалектика умеренности оборачивается уникальностью человека, так что эти два понятия вместе вновь возвращают этот дискурс к целостности разумной активности человека, чуждой схоластике.

Активность разума человека, активность его культуры воспринимается, при всей скромности человека, — как свидетельство его духовной силы (мужества духа, по Э. В. Ильенкову). По этому поводу уместно также привести мнение Ф. Ницше о том, что будущее человечества связывается с возникновением человека сильного, но сила человека при этом понимается как умеренность, как способность человека владеть собой, соразмерять свои, в принципе, ничем неограниченные возможности конструирования миров с реальными условиями их воплощения в действительности (208).

В принципе неограниченное, развитие личности именно таково, если оно является духовным. Но оно с необходимостью, по собственному решению человека, ограничивается как только речь идет об удовлетворении потребностей душевных и, тем более, потребностей естественных. Последние, вообще говоря, тем более противоестественны для человека как личности, чем менее они окультурены, что имеет следствием весьма серьезные экологические проблемы, если только известная часть природы останется вовне культурного ее обоснования.

Человек как личность в своем развитии становится микрокосмом культуры и природы, ставшими в единстве в той мере, в которой возросла степень культурности человека, — единственного существа, уже вполне способного укрепить природу Земли, но, к сожалению, отнюдь не всегда реализующего эту грандиозную способность.

Поэтому нравственный облик человека приобретает научную определенность, но категории морали в культуре и в философии личности переосмысливаются как научные понятия. Например, понятия аномного, гетерономного, автономного и консономного поведения, с точки зрения науки, т. е. под другим углом зрения, одновременно являются и социологическими характеристиками человека и категориями культуральными и общекультурными, а не только специально нравственными категориями, и, разумеется, уже в несколько ином их понимании, чем у И. Канта.

Человек как микрокосом культуры уникален, но степень его культурности, свободы и ответственности возвышается именно нравственностью, которая в качестве консономии определяет оптимальность его социальной, личностной и культурной интеграции, выражающейся в духовной зрелости человека как общественного индивида.