Власть и насилие

Сегодня, несмотря на процесс демократизации, власть не только сохраняет свои позиции, но и, обретая новые, невиданные ранее формы, значительно укрепляет их. Традиционный подход определяет власть как:

> подчинение (власть — это возможность и способность осуществлять свою волю путем применения различных средств влияния — от авторитета до прямого насилия);

> социальное отношение (власть не субстанция, а продукт борьбы за признание);

> функцию социальной системы (власть — средство достижения взаимосвязи общества).

Традиционное понимание власти раскритиковано Мишелем Фуко. Власть — это дискурс, а король, или иной узурпатор власти, всего лишь медиум, движущийся по упорядочивающим кодам культуры. Сам по себе, без символических матриц, инсталлированных в сознание, субъект власти пуст. Власть рассматривается как форма организации социальной реальности. Системно-онтологический подход к власти представляется весьма актуальным в том отношении, что преодолевает критико-идеологическую установку, согласно которой власть всегда есть нечто сугубо негативное. Однако попытки эмансипации влекут за собой восстановление новых форм власти, более эффективных, чем прежние. В частности, и культурная политика превращается в форму управления образом жизни людей. Понятие политического получает новое значение и обретает культурологический смысл. Такой подход весьма плодотворен для понимания современных политических процессов, которые протекают в сфере «конфликтов цивилизаций» и борьбы за культурную автономию.

Гуманизм и насилие в современном обществе

Сегодня все стали заботиться о правах человека, о спасении природы и даже культивировать любовь к высокому искусству (когда прежде на стадионах собирались десятки тысяч людей, чтобы слушать оперные арии?). Однако многие современные философы указывают на опасность, подстерегающую демократические общества: размягчение телесной, природной субстанции культуры, отрыв от корней, утрата не только почвы, но и тела. Человек, живущий в стерильной обстановке (общество стало гигантским профилакторием), утратил способность сопротивляться вирусам. Стали исчезать люди, способные переживать чувство ответственности за происходящее. Души людей, дрожащих от сладкого ужаса перед экранами телевизоров, но реально не испытывающих никаких лишений, утратили способность к состраданию и солидарности.

Оргиастическое начало в культуре после Ницше стало хотя и не совсем пристойным, однако же необходимым. Освальд Шпенглер в своей главной работе особенно подчеркивал «фаустовский дух» культуры и даже видел в его угасании причину «заката Европы». Немногие историки, и среди них швейцарец Якоб Буркхардт (1818−1897), признавали неизбежность и даже пользу зла в человеческой истории и тем самым сумели выйти за рамки моральной оппозиции. Английский философ Бернард Мандевиль в своей «Басне о пчелах» (1714) указал на позитивную энергию зла: насилия, лжи, роскоши, эксцесса. Моральное равенство и справедливость приводят к застою. Общество живет за счет энергии зла. Итальянский мыслитель Никколо Макиавелли, которого причисляют к философам зла, стоит на более умеренной позиции: указывая на неизбежность зла, он наряду с ним отмечает и проявления добра. Того и другого примерно поровну в любой период истории, и они часто порождают друг друга. Добродетельные поступки могут оказаться причиной плохих последствий, например, если помощь оказывается дурному человеку, злобность которого проявляется и усиливается по мере того, как он встает на ноги. И наоборот, зло рождает ответную реакцию — мужественную борьбу, решительность, сострадание и поддержку, а они укрепляют жизнеспособность общества.

Сегодня метафизические споры не в чести, и даже манихейскую доктрину вспоминают не часто. Зато общество тщательно и всесторонне разработало меры, препятствующие проникновению зла во все более замкнутую общественную систему. Голод, болезни, неравенство, эксплуатация, кража и тем более насилие и убийство — все это не просто осуждается, но создана мощная техника борьбы со всеми этими проявлениями зла. Медицина в борьбе с инфекционными заболеваниями принимает настолько радикальные профилактические меры, что стремится избавить нас от воздействия любых патогенных микробов, разрабатывает эффективные препараты для очищения организма от разного рода отходов. И, несмотря на это, болезни не отступают, наоборот, на место прежних приходят новые. Теперь уже ясно, что они вызваны ослаблением иммунной системы, которое, в свою очередь, произошло во многом из-за того, что организм оказался в искусственной профилактической среде и утратил способность самостоятельно справляться с вирусами.

Конечно, оправдание насилия невозможно в современном обществе. Позиция, защищающая злое и бесчеловечное, отвергается на Севере и на Юге, на Западе и на Востоке. Но даже там, где отменена смертная казнь и существенно гуманизированы все социальные службы — от полиции и бюрократии до образования, все чаще ведутся разговоры о вербальной и иных формах насилия. Удивительным образом даже то, что было направлено на защиту личности, например моральные принципы, на деле использовалось для угнетения людей. Появление новых форм зла, которое часто невидимо и происходит под маской гуманизма и прав человека, делает положение противников насилия более сложным, чем раньше, когда зло проявлялось в грубой и зримой форме. Вместе с тем и сегодня принцип зла реализуется не только в символической, но и в криминальной форме. Например, перестройка в СССР, вызванная как этическими, так и политическими причинами, привела к катастрофе, когда возродились архаичные формы разрушения. Род спонтанного терроризма возникает в ходе освобождения и борьбы за права человека.

Террористы противопоставили западному миру с его политическими, милитаристскими, экономическими возможностями единственно эффективное оружие — принцип отрицания. Они отвергают западные ценности прогресса, рациональности, политической морали и демократии. Они не разделяют универсалистский консенсус относительно всех этих благ и противопоставляют ему высший трансцендентальный интерес, ради которого жертвуют жизнью. Поскольку мы интернировали (обесценили, отвергли) негативные элементы и опираемся только на позитивные ценности, мы не имеем иммунитета по отношению к гем «вирусам», которые вносит в нашу культуру радикальный исламизм. Мы можем противопоставить ему лишь права человека, весьма слабые в качестве иммунной политической защиты. Провозглашая «абсолютное зло» и посылая западному миру свое проклятье, отвергая правила разумного дискурса, террористы вызывают своим фанатизмом большой страх. Если террористы берут на себя роль жрецов, то заложники стали своеобразными жертвами. Они уже не могут вернуться домой такими, как были, не потому, что унижены в собственных глазах, но прежде всего потому, что их страна и сограждане своей пассивностью и ленью коллективно унизили их. Общество проявило невероятную беззаботность в отношении своих отдельных граждан. Безразличность коллектива в отношении индивида дополняется безразличием индивида в отношении коллектива. Дестабилизация индивида вызывает дестабилизацию системы. Заложники превращаются в героев для того, чтобы о них забыли.

Удивляет не то, что кто-то буквально и триумфально заговорил на языке насилия и смерти, несмотря на петиции интеллектуалов. Отрицание направлено именно на разум и добрую волю. Запад имеет силу оружия, но Восток противопоставил ей символическую власть, которая превосходит оружие и деньги. В определенном смысле — это месть «другого мира». Стратегия исламистов удивительно современна в противоположность тем, которые пытаются ей противопоставить, и состоит во вливании незаметных архаических элементов в современный западный мир. Конечно, если бы он был достаточно устойчивым, все это не имело бы ни малейшего смысла. Но наша система чрезвычайно чувствительна к этим «вирусам», поэтому мы переживаем месть «другого мира». Есть остатки болезней, эпидемий и идеологий, против которых мы уже беззащитны, и ирония истории состоит в том, что, морально и физически очищая себя, мы оказались бессильны по отношению к этим крохотным микробам. Не отрицая необходимости проведения разного рода антитеррористических операций, культурологи должны заняться укреплением символической «иммунной системы общества». К сожалению, именно она пострадала сильнее всего в процессе глобализации.

Действительно важный и трудный вопрос состоит в том, как в конкуренции с другими народами можно доказывать преимущества собственной культуры. Определяя ее как символическую иммунную систему, оберегающую «свое» от поглощения «чужим», можно поставить вопрос об отношении к «Другому». Надо отметить, что чем назойливее сегодня ставится и обсуждается этот вопрос, чем больше говорится о признании «Другого», тем сильнее подозрение, что он попросту исчез и растворился, во всяком случае, в дискурсе гуманистов и либеральных экономистов, которым человек представляется набором азбучных истин, касающихся общечеловеческой этики и глобальной экономики. Именно под прикрытием образа «мирного дикаря» и развились современные формы ксенофобии, доходящие до терроризма «слабых», с одной стороны, и военной интервенции «сильных» — с другой.