Национальная идея в структуре интеллигентского самосознания

Идея национально-государственного возрождения традиционно занимала скромное место в структуре духовной жизни интеллигенции. Всплеск активности ее. приходится на начало первой мировой войны. В 1912 г. праздновалось столетие войны с Наполеоном. К юбилею издательство И. Д. Сытина выпустило книгу «Отечественная война и русское общество. 1812—1912». Но и столь уважительный повод для национальной гордости не послужил патриотическому воспитанию. Авторы более всего опасались «разбудить в читателе низменные шовинистические чувства» и стремились как можно более щадить самолюбие французов.

Наиболее отважным проповедником «нового национализма» среди либералов можно считать П. Б. Струве, который в 1910—1911 гг. принял участие в издании сборников «Великая Россия». Ту же тему он развивал в ряде статей, которые печатались в «Русской мысли» и вошли в сборник с многозначительным названием «Patriotica». «Государственник» П. Б. Струве оперировал тремя ключевыми понятиями: «культура», «государство», «нация», призывая различать два вида национализма: «насильнический», поверхностный и «свободный, творческий, открытый». Предложенная им трактовка «здорового» национализма включает равноправные отношения России с другими странами, самодеятельность народных масс в дополнение к государственной политике.

Но главное интеллектуальное новшество состояло в ином. Исток национального чувства П. Б. Струве видел не в идее государственности, а в культуре. Он утверждал, что распад государственного строя не влечет за собой гибель нации, поскольку она способна воссоздать нужный ей тип государственной власти. Нация — это «особое, единственное выражение культуры», и она погибает только вместе с гибелью своей культуры. Перефразируя известное замечание И. С. Тургенева о Венере Милосской, П. Б. Струве афористично заключает, что в споре культуры нации с ее государственностью «Гете несомненнее Бисмарка».

Таким образом, по его мнению, выражением национального чувства интеллигенции должна быть не революция, а «культура и дисциплина». Отказ интеллигенции от сотрудничества с государством, установка на разрушительную борьбу кажутся ему предвестниками ее собственной гибели. Он с восторгом цитировал стихи М. А. Волошина, которые отражали его собственные ощущения:

Не сеятель сберет колючий колос сева, Поднявший меч погибнет от меча.

Кто раз испил хмельной отравы гнева, Тот станет палачом иль жертвой палача.

Суждения П. Б. Струве не сложились в целостную концепцию, поскольку оставался непроясненным основной вопрос о соотношении трех сил новой российской истории: народа, интеллигенции и власти. Изменить традицию их взаимной враждебности оставалось невероятно трудной задачей. В ноябре 1919 г. П. Б. Струве признавал: «Мы слишком безоглядно критиковали и порочили перед иностранцами свою страну. Мы более чем недостаточно бережно относились к ее достоинству, ее историческому прошлому». «Россию погубила безнациональность интеллигенции…».

Волна патриотизма в начале мировой войны, патриотизма другого рода, разрушила эти слабые ростки собственной «национальной идеи» в сознании интеллигенции. Последние попытки найти «мистическую национальную силу» в сопротивлении «германскому духу» можно отметить в статьях Г. П. Федотова и Н. А. Бердяева. Г. П. Федотов вразрез с имперским стереотипом призывает не спасать весь мир, а скромно «служить своему призванию», работать над «перестройкой всей жизни» в собственной стране.

Культурное содержание национальной идеи — предмет размышлений Н. А. Бердяева в сборнике его статей «Духовный кризис интеллигенции» (1910). В оценке роли культуры для национальной жизни он солидарен со П. Б. Струве. Но выводы Н. А. Бердяева имели провидческий характер. Он пришел к заключению, что новая и большая революция в России неизбежна и что победят в ней крайне левые политические силы.

Концепция здорового национализма, да еще с лозунгом «Великая Россия» в начале XX в., не имела шансов найти путь к умам и сердцам интеллигенции уже в силу своей рассудочности и логичности. В самосознании русской интеллигенции значительное место занимали чувства, стереотипы и иррациональные мотивы поведения. В дневниковых записях В. В. Розанова за 1915 г. есть художественный образ разгадки бесперспективности идей П. Б. Струве:

В Струве живет идея честного порядка.

Он очень любит Россию.

Но отчего же он «неудачен на Руси»?

Он любит Россию нерусскою любовью.

Ему можно быть благодарным, но его нельзя любить.

Национальная идея либерального образца содержала заведомо невыполнимое условие: союз власти с «общественностью». Рационалистически выведенное условие отвергалось на иррациональном, ментальном уровне. Факт взаимного ослепления и отвержения власти и интеллигенции уже во время первой мировой войны подтверждает в своих воспоминаниях В. А. Маклаков тезисом «примирение невозможно».

Грубость проявлений официального патриотизма и черносотенства оттолкнула интеллигенцию от «здорового патриотизма». В начале войны статьи С. Н. Булгакова, Н. А. Бердяева, С. А. Котляревского, П. Б. Струве, Е. Н. Трубецкого, П. Н. Милюкова еще продолжали эту тему. Н. А. Бердяев попытался найти мировой войне мистическое обоснование, приписав ей роль катализатора национального духа, подобно «грозе 1812 года». Он высказывал мысль, что «война… дает мужественное чувство истории…», война «покажет миру мужественный лик России».

Тема национализма в интеллигентских дискуссиях быстро иссякла. Можно считать, что точка была поставлена при обсуждении в Религиозно-философском обществе доклада критика С. М. Соловьева «О современном патриотизме». В качестве центрального тезиса было предложено противоборство христианской «Святой Руси» с империалистической «антихристовой Германией». Эта позиция вызвала активные возражения, а А. А. Блок после этого даже разорвал с критиком дружеские отношения. Религиозно-мистическое восприятие войны быстро растаяло, уступив место реалистическому выбору «за» или «против». В стане «патриотов» оказались символисты и декаденты: Ф. Г. Сологуб, А. А. Блок, В. Я. Брюсов.

В 1916—1917 гг. начинают звучать голоса о роковой роли войны для судьбы России. Для интеллигенции катастрофичность ситуации усиливалась необходимостью еще более жесткого политического выбора. В процессе становления национальной идеи война сыграла не консолидирующую, а, напротив, разъединяющую роль.

Как нелепую шутку встретила интеллигенция пророческую статью Д. С. Мережковского «Земля во рту» (1916), в которой впервые был поставлен вопрос: «Что, если русское идея — русское безумие?» Образ заживо погребенной России, могильный холм над которой насыпан из слов интеллигенции, создавал мотив фатума, рока в судьбе страны и в судьбе ее образованной элиты. В итоге русская интеллигенция вышла к рубежу новой революции с преимущественно традиционным радикалистским сознанием и утопичной политикой. Либеральная идея связывалась почти исключительно с политикой. Религиозно-нравственные и культурные основания либеральной идеи в сознании интеллигенции существовали отдельно и не успели сформироваться окончательно.