Духовно-исторические истоки национального самосознания в русской поэзии первой трети XIX века

Фундаментальный смысл и направленность русской поэзии первой трети XIX века обусловлены особенностью развития отечественной литературы эпохи в целом. Онтологическая глубина духовных исканий, став неотъемлемым качеством художественной словесности, «позволяет говорить о своеобразном <.> профетическом самосознании поэтов в России — самосознании, перерастающем в традицию, то есть передаваемом от поколения к поколению с непреложной закономерностью на уровне генетического кода"'. Н. И. Надеждин называл родовым наследием русской поэзии, закрепляющим связь с предшествующей литературной традицией, «патриотический энтузиазм"2. Такое свойство, уходящее корнями в древность, но имеющее более близкий образец в творчестве современников, Н. В. Гоголь объясняет тем, что «наши поэты» видят «всякий высокий предмет в его законном соприкосновении с Богом, одни сознательно, другие бессознательно». Именно с такими чувствами они, по твёрдому убеждению писателя, воспевали Россию, что превосходило обыкновенную «любовь к Отечеству». В стихах ощущается пророчество о России потому, что она «сильнее других слышит Божью руку на всём, что ни сбывается в ней, и чует приближенье иного Царства. Оттого-то звуки становятся библейскими <.> и этого не может быть у поэтов других наций, как бы ни сильно они любили свою отчизну и как бы ни жарко умели выражать такую любовь свою». По выражению Г. П. Федотова, «безмолвная «Святая Русь» <.> не сумела поведать нам о самом главном — о своём религиозном опыте», выражающемся, в том числе, в православно-государственных символах. Мировоззренческие ориентиры древности и средневековья оказались близки литературе первой трети XIX века, которой не надо было ради создания художественной реальности дистанцироваться от натуры своих современников-читателей и окружающей действительности. Почувствовав неодолимую потребность общества после радикальных перемен жизненного 5 уклада, произошедшего в эпоху петровских преобразований, в национальном самопознании, она стремится выразить художественными средствами сформированную веками незыблемую русскую духовную стихию. Восприняв утвердившуюся в восемнадцатом столетии через идеал «Великой России» гражданственность как эстетическую категорию, в которой были сильны героико-эсхатологические мотивы, литература первой трети XIX века сосредоточила внимание на решении проблемы соответствия гражданского, то есть государственного, мировоззрения универсальным свойствам русского бытия, связанного с православным мироощущением. Идейно-художественная концепция русского героя как человека православного и патриота Отечества в качестве национального типа, сформулированная литературой первой трети XIX века, была во многом подготовлена предыдущими культурными традициями, в частности, древними и средневековыми национально-государственными символами — «Святая Русь», «Москва — третий Рим», «симфония Священства и Царства». По верному замечанию М. Н. Бойко, русский герой «слит воедино со своей исторической средой», но «ей не равен. Потому что и сама историческая среда себе не равна, но содержит в себе дополнительный объём, а вернее — некую бездну ментальной типологии, выявляющей не только смысл отдельного исторического отрезка, но психологию исторической эволюции и исторических констант России"4.

Обострённое чувство национальной гордости и традиционное восприятие Отечества в духе мессианизма, столкнувшись с сознательным отрывом от православных корней, обозначились трагической диалектикой в развитии русской культуры с петровского времени. К концу XVIII века стало очевидно, что реальность далеко отошла от вековых идеалов. Обращение «к питательной почве традиции», восстановление «утраченного» и претворение «его в новом культурном делании"5 отчетливо начинает проявляться в литературе с 1808 года — тяжёлом периоде для России, 6 проигравшей в войне 1806—1807 годов и подписавшей тягостный для себя Тильзитский мир. Именно с этим годом связывает Н. И. Греч характерные признаки православного возрождения в обществе6.

Присущие минувшим столетиям национально-государственные понятия и символы, напрямую связанные с религиозным мироощущением русского человека, а потому не воспринимаемые вне православного контекста, не осознавались авторами лишь образцами прошлого, определив коренные особенности литературы эпохи, принявшей «христианский идеал п в качестве нормы». В ораторской прозе той поры A.C. Шишкова, среди которой особое место занимает написанное накануне войны с Наполеоном «Рассуждение о любви к Отечеству» /1812/, обретает видимые признаки идеал «Святой Руси». Согласно Шишкову, русский человек осознаёт мистическую связь с родной землёй «как благость Создателя Вселенной», определившего ему в земной жизни «дом, жилище, место пребывания"8. Отечество рассматривается Шишковым с точки зрения абсолютных ценностей, поэтому нападение на него воспринимается нарушением божественно миропорядка, восстановить который можно лишь при условии уничтожения зла во всём христианском мире. Если любовь к Отечеству -«чувство врождённое», то государственное мировоззрение, верноподданнические чувства необходимо воспитывать верой, через которую раскрывается душа русского человека. О том, что Шишков оказался тонким её отгадчиком, свидетельствует, среди всего прочего, оценка его творчества П. А. Вяземским, отметившим, что «большинство, народ, Россия, читали» обращения Шишкова к соотечественникам «с восторгом и умилением, и теперь многие восхищаются их красноречиемследовательно, они были кстати"9.

Отчетливая связь между личностью автора и его творчеством, позволяющая проследить превращение частного переживания в присущую эпохе поэтическую тему, наблюдается на примере поэтов и писателей той 7 поры. У С. Н Глинки с 1808 года, когда он начинает издавать журнал «Русский вестник», наступает наиболее значительный период в литературной и общественной деятельности, достигшей пика во время Отечественной войны 1812 года. Прославление в журнале Древней Руси постепенно «переходит в защиту не только нашей старины, не только наших доблестей, но и существующего общественного и государственного порядка"10.

Примером может служить и эволюция мировоззрения.

Н.М. Карамзина. Герой «Писем русского путешественника» /1792/, ощущающий себя в большей степени космополитом, чем русским, восклицает: «Всё национальное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами"11. Спустя десятилетие в статье „О любви к отечеству и народной гордости“ /1802/ Карамзин, включая русскую нацию в общую семью европейских народов, считает, что соотечественники должны видеть роль России в европейской истории. Если раньше чувство гордости вызывало абстрактное ощущение присоединения к человечеству, то теперь оно приняло конкретные национальные очертания. Карамзин уверен, что русский должен по крайней мере знать цену свою», знать «имя своё» и.

12 повторять «его с благодарною гордостию» .

Народное достоинство" Карамзин безоговорочно связывает с идеалами «священности» власти, вылившимися в «Записке о древней и новой истории в её политическом и гражданском отношениях» /1811/ в светскую историософскую идею русского самодержавия. В работе само понятие «самодержавие» выступает в двух аспектах: в историческом значении как нечто сакральное, а потому невозможное для изменения ни обществом, ни властью, и в конкретно-временном смысле, то есть правление определённого монарха, которое должно оцениваться с точки зрения его соответствия богоданным законам монархической власти. «Самодержавие, -пишет историограф, — основало и воскресило Россию: с переменою 8 государственного Устава её она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия?"13 Именно самодержавие, согласно оценке Карамзина, является естественной формой власти для русского народа, и любой отход от него непременно вызвал бы народное возмущение, выразившееся в прямом обращении к царю: «Государь! Ты преступаешь границы своей власти: наученная долговременными бедствиями, Россия пред святым Алтарём вручила Самодержавие Твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание Твоей власти, иной не имеешьможешь всё, но не можешь законно ограничить её!"14.

Высказанная Карамзиным мысль о самобытном, отличном от Запада, историческом пути России («Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях, быть гражданами России. Виною Пётр»)15 становится лейтмотивом русской литературы во время Отечественной войны 1812 года, частью которого является мессианская тема. Мысль о великой миссии русского народа и его государства, обозначенная ещё в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона и получившая доктринёрское обобщение в концепции старца Елизарова (Псковского) монастыря Филофея «Москва —• третий Рим», входит в художественную словесность, прежде всего в поэзию, являющейся главной и направляющей силой литературного процесса той поры, не в качестве структурного компонента, обломка абстрактного временного и пространственного понятия из былых времён, а как живая сила, способная выразить мироощущение современников.

A.A. Бестужев писал: «Наполеон обрушился на нас — и все страсти, все выгоды пришли в волнениевзоры всех обратились на поле битвы, где полсвета боролось с Россией и целый свет ждал своей участи"16. Вселенским смыслом наполнен факт освобождения Москвы от французов в 9 рескрипте Александра I на имя главнокомандующего Москвы Ф. В. Растопчина от 11 ноября 1812 года, сочинённом, как и все документы, касающиеся войны 1812−1814 годов, A.C. Шишковым: «Хотя великолепную столицу нашу пожрал ненасытый огоньно огонь сей будет в роды родов освещать лютость врагов и нашу славу. В нём сгорело чудовищное намерение всесветного обладания, приключившее толико бедствий всему роду человеческому и приготовлявшее столько же зол предбудущим родам. Россия вредом своим купила своё спокойствие и славу быть спасительницей Европы"17.

К.Н. Батюшков, увидевший в разорённой французами Москве преступление «против Бога и человечества», отходит от созданной им «маленькой философии», служащей для выражения частной жизни, не находя в ней глубинной правды творчества. Изведанный исторический опыт активизирует гражданские и религиозные чувства Батюшкова, утверждающего новую философию. «Вера и нравственность, на ней основанная, всего нужнее писателю», — считает былой певец эпикурейства и гедонизма, уверенный в том, что «какое бы поприще он не протекал с своею музою», «закалённые» «в светильнике» веры «мысли» «становятся постояннее, важнее, сильнее, красноречие убедительнее, воображение при свете её не заблуждается в лабиринте создания"18.

Движение к святоотеческим и культурно-историческим традициям к концу Отечественной войны 1812 года прошло ступень формирования, став знаком русской жизни эпохи. Поскольку всё это было проявлением одной силы, связанной с вечным архетипическим ядром, то неизбежно вставал вопрос о создании концепции национального самосознания, которое в работе понимается «как единство самопознания, эмоционально-ценностного отношения к себе, самоориентации и саморегулирования», при котором вырабатываются «общие идеалы и понимание собственных интересов"19.

Новый этап был ознаменован выходом в свет в 1818 году первых восьми томов «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, оказавшей большое влияние на русскую литературу и оценённой некоторыми современниками, среди которых A.A. Бестужев,.

П.А. Вяземский, примечательным явлением художественной прозы.

В.А. Жуковский признавался в том, что в писательском труде он «был учеником Карамзина"20. Оттолкнувшись от провозглашенного во введении православного учения «Москва — третий Рим» («Взглянем на пространство сей единственной державы: мысль цепенеетникогда Рим в своём величии.

21 не мог равняться с нею."), Карамзин создаёт концепцию национальной государственности в самодержавном ключе, считая, что «величием своим» Россия обязана введению «монархической власти» ещё на заре русской истории, во время княжения Рюрика. При этом проблема власти оказывается связанной с проблемой более общей, пожалуй, более важной — с вопросом мировоззрения. Главным для историографа является то, что «славяне добровольно уничтожают своё древнее народное правление». «Везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили самовластье < .> в России.

22 оно утвердилось с общего согласия граждан". В призвании варягов на Русь, показавшем готовность личного самоограничения предков русского народа во имя Отечества, что впоследствии В. И. Даль назвал отчизнолюбием 23, прорисовываются, по мнению Карамзина, перспективы развития национального мировоззрения через государственное служение в последующие эпохи.

Сочинение Карамзина вызвало множество откликов, среди которых были и нелестные для автора. Достаточно сказать, что критично к нему отнеслись декабристы, молодой Пушкин встретил «Историю» эпиграммами. При этом возникает интересный парадокс, заключающийся в том, что былые противники часто по прошествии какого-то времени становились почитателями сочинения Карамзина, пользовались его сюжетами для.

11 собственных произведений, нередко оценивая события с карамзинской точки зрения. В качестве примеров могут служить поэзия и драматургия на темы русской истории A.C. Пушкина, впоследствии высоко ценившего работу историографа, частично думы К. Ф. Рылеева.

В 1829—1833 годах H.A. Полевой работает над «Историей русского народа», полемически направленной против «Истории государства Российского» Карамзина, что подчёркивается даже самим заглавием, и всех бывших исторических трудов в целом, являющихся, по его мнению, историей «государей, а не государства, не народа"24. Полевой выдвигает собственную концепцию, отличную от точки зрения предшественников, утверждая, что Русское государство «начало существовать только со.

25 времени свержения ига монгольского". Неизбежным результатом такого подхода, по его мнению, является новый взгляд на национальное прошлое, при котором «изменяется совершенно вся древняя история России, и может.

26 быть только история Русского народа, а не история Русского государства". Со своей задачей автор не справился — труд, вызвавший в основном негативные отклики, остался незаконченным. П. А. Вяземский, прочитав в 1830 году первый том сочинения, отнёс Полевого к лже-Дмитриям в литературе, которые «беззаконно облекаются на время доспехами и.

27 багряницею законной власти". Прецедент оказался неудачным — автор не смог реализовать свою концепцию на основе примеров из отечественной истории, развивавшейся под знаком государственного строительства. Общество к тому же просто не приняло эту работу, не вписывавшуюся в массовое настроение конца 1820 — начала 1830-х годов. В отличие от сочинения Полевого, труд Карамзина сразу нашёл почитателей среди разных слоёв общества, был благожелательно принят Александром I, хотя и не оказал какого-либо внешне выраженного влияния на деятельность царя.

Смерть Александра I способствовала трагическому событию — восстанию на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Официальные.

12 документы, воспоминания очевидцев событий и просто современников свидетельствуют о том, что общество, по-христиански сочувствуя судьбе декабристов, не приняло их разрушительных планов, направленных против веками устоявшихся порядков и самой самодержавной власти. Как известно, A.C. Шишков, входящий в состав Верховного суда над декабристами, пытался по мере своих сил смягчить их участь. A.C. Пушкин, утверждавший, что «бунт и революция» ему «никогда не нравились», в стихах «милость к падшим призывал», среди которых было немало его друзей. В статье «О народном воспитании» /1826/ трагическое происшествие Пушкин объясняет двумя причинами. Первая — внешняя, заключающаяся в том, что «походам 1813 и 1814 года, пребыванию наших войск во Франции и в Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего несчастные представители погибли в наших.

70 глазах". Однако, по его мнению, «не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества». Поэтому второй, но не менее важной, причиной называется «отсутствие воспитания» дворянских детей на исконных национально-православных началах, что и есть «корень всякого зла» произошедшей трагедии. Осмысливая оба обстоятельства, поэт обозначает выход из сложившейся обстановки — формировать мировоззрение юного поколения на самодержавных устоях русской жизни, отдалять молодых людей от республиканских идей, пагубных для России и их самих. Осуждая настроения и чувствования некоторой части дворянской молодёжи конца 1810 — первой половины 1820-х годов, Пушкин отрекается и от собственных былых политических идеалов. В 1818 году недавний выпускник Царскосельского лицея, впервые познакомившись с «Историей» Карамзина, ставит в вину автору его взгляд на самодержавие как власть, основанную на обязательном исполнении законов, имея в виду следующее место из его труда: «Два государя, Иоанн и Василий, умели навеки решить судьбу нашего правления и сделать самодержавие как бы необходимою.

13 принадлежностью России, единственным уставом государственным, единственною основою целости её, силы, благоденствия. Сия неограниченная власть монархов казалась иноземцам тираниеюони в легкомысленном суждении своём забывали, что тирания есть только злоупотребление самодержавия, являясь и в республиках, когда сильные граждане или сановники утесняют общество. Самодержавие не есть отсутствие законов, ибо где обязанность, там и закон, никто же и никогда не сомневался в обязанности монархов блюсти счастие народное"30. Юный поэт, в противовес историографу, полагает, что воля самодержца всегда стоит над законностью: «Г-н Карамзин не прав. Закон ограждается страхом наказания. Законы нравственности, коих исполнение оставляется на произвол каждого, а нарушение не почитается гражданским преступлением,.

31 не суть законы гражданские". Пережив декабрьское восстание, возмужавший Пушкин уже считает необходимостью изучение отечественной истории именно по Карамзину — труду, формирующему сознание в рамках законности и державных интересов, что красной нитью проходит в его статье, написанной под прямым впечатлением от мятежа на Сенатской площади.

Со второй половины 1820-х годов наступает угасание либеральных идей, конституционных лозунгов, усиление охранительно-монархических убеждений в обществе. По утверждению А. Н. Пыпина, A.C. Пушкин прошёл путь от либерализма к консерватизму, где конец Александровской эпохи «был и временем окончательного перелома в развитии мнений Пушкина»" 52, материализующихся в его творчестве. Представитель древнего княжеского рода, ведущего начало от Рюрика, поклонник западноевропейской философии, вольнодумец и язвительный острослов, с 1821 по 1830 год находящийся в опале за свои убеждения, П. А. Вяземский в статье «О духе партийо литературной аристократии» /1830/ указывает на необходимость и стремление писателей быть опорой верховной власти.

Такой фактор имеет немаловажное значение при оценке им «Истории» Н. М. Карамзина, о чём он сообщает С. С. Уварову, считая, что «книга истинно государственная, народная и монархическая», приближающая к познанию русской истории, которая «следствие, плод этих трёх начал"33.

Н.И. Надеждин, считая одним из главных назначений художественной словесности внушение читателям определённых взглядов и настроений, в статье «О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической» /1830/ рассуждает о роли литературы в осмыслении национального достоинства. По мнению Надеждина, интерес романтиков к внутреннему миру человека не исключает обращения к внешнему миру, глубинной сопричастности к судьбе Отечества. Если «некогда безвестный ревнитель Баяна, „соловья старого времени“, услаждаясь и дымом Отечества», не поскучал вверить заунывным звукам злополучное поражение Игоря", то сейчас, на его взгляд, когда «более, нежели когда-либо мать Святая Русь, лелеемая благодатным Промыслом, под могущественным скипетром восходит от славы в славу», когда «никак невозможно подавить тайной приятной уверенности, что представительница великого славянского племени назначается манием неисповедимого Промысла разыграть первую роль в новом действии великой драмы судеб человеческих"34, поэзия должна наполниться возвышенной духовностью, способной выразить внутренние начала национально-государственной жизни через сложившиеся в русском самосознании историософские идеи и символы.

Ведущие тенденции творческой мысли эпохи как движение к национальному познанию, единению и дальнейшему развитию этих исходных положений доказывают, что доктрина Уварова «Православие, Самодержавие, Народность», представленная Николаю I в документе 19 ноября 1833 года, не явилась откровением для неё, естественно войдя в систему сформировавшихся ранее культурных знаков национально-государственной символики. Анализ формулы Уварова в русле русского.

15 самосознания представляет серьёзную проблему, непосредственно связанную с существенными особенностями литературного процесса. Подобное утверждение возникает не случайно и не вдруг, а на основании понятия о русской литературе как одной из наиболее философских литератур мира, озабоченной мировоззренческим вопросами и духовными исканиями. Участие в обществе «Арзамас» явилось для Уварова тем исходным рубежом, с которого начало складываться его понимание литературного труда, назначение литературы в жизни общества. Русская литература в лице лучших представителей её «золотого века» во время арзамасского периода и позднее сыграла огромную роль в формировании Уварова как человека и гражданина. Сама формула представляет собой концентрированное выражение «Молитвы русского народа» («Боже, Царя храни!»), созданной В. А. Жуковским в 1814 году. В 1833 году поэт пишет текст на уже готовую мелодию В. Ф. Львова для национального гимна, вновь начиная его со слов, осевших в русских умах: «Боже, Царя храни!».

Необходимо отметить, что концепция Уварова в своей канонической формулировке являлась результатом многолетних исканий, имеющих точки пересечения с романтическим направлением в русской литературе. Со второй половины 1810-х годов, после духовной консолидации общества во время Отечественной войны 1812 года, началось «охлаждение» к национальным вопросам, что было, как писал А. Н. Пыпин, «довольно понятно, потому что единственным источником возбуждения массы была внешняя и случайная опасность, инстинкт самосохранениявражда к французам не имела других оснований и прекратилась, когда нашествие было отбито и отомщено. Большинство, сначала понемногу, потом уже без.

35 всяких опасений, обратилось к французскому языку и литературе" .В 1818 году Уваров, увидев в душах современников приметы прельщения, греховного упоения Западом, решил обратить внимание соотечественников на Восток, колоритные картины которого всё чаще появлялись в.

16 произведениях романтиков. В речи, произнесенной им 22 марта 1818 года в Главном педагогическом институте, звучит призыв изучать восточные языки, литературу, восточную культуру в целом. Но желаемого результата получить Уварову — филологу-востоковеду, тогда не удалось. Интерес к Востоку, проявившийся на волне романтической эстетики, не выходил за рамки экзотики, привлекающей к себе внимание из-за любопытства, но не трогающей душу. Стало понятно, что русское общество должно жить по традициям, соответствующим национальному историческому опыту.

Главная проблема, осознанная Уваровым, от решения которой зависел успех предпринимаемого дела, была проблема критерия, позволяющая чётко и ёмко определить свойства, укоренённые в национальном самосознании, восстанавливающие связь времён в душе русского человека. Он приходит к выводу, что таковым являются принципы, раскрывающие народный взгляд на Отечество как православную державу, который был широко распространён в литературе, освещающей его через «русские темы». Оригинальная русская литература становится для Уварова наследием, помогающим понять объективное выражение русского взгляда на мир. Под литературным наследием в работе понимается творчество поэтов и писателей первой трети XIX века в контексте родовых особенностей русской литературы, чьё влияние на общество выходит за рамки специфической художественной сферы в область национального самосознания.

Сам документ, в котором была объявлена триада «Православие, Самодержавие, Народность», выходит за рамки официальных сочинений подобного рода, обнаруживая тесную связь с возвышенным и учительным словом древнерусской книжности, ораторской прозой XVIII—XIX вв.еков, поэтическим творчеством М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, поэтов-радищевцев, декабристов, патриотической поэзией об Отечественной войне 1812 года.

Для подтверждения нашей мысли необходимо обратиться к рассуждениям самого С. С. Уварова. «Без любви к Вере предков, — пишет министр народного просвещения, — народ, как и частный человек, должны погибнутьослабить в них Веру, то же самое, что лишать их крови и вырвать сердце. <. >. Человек, преданный Государю и Отечеству, столько же мало согласится на утрату одного из догматов нашей Церкви, сколько и на похищение одного перла из венца Мономаха"^6. По поводу отношения народа к самодержавию Уваров уверенно заявляет: «Русский Колосс упирается на Самодержавии, как на краеугольном камнерука, прикоснувшаяся к подножию, потрясает весь состав Государственный. Эту истину чувствует неисчислимое большинство между русскимиони чувствуют оную в полной мере, хотя и поставлены между собой на разных степенях и различествуют в просвещении и в образе мыслей, и в.

37 отношениях к правительству". Уваров увязывает эти два понятия между собой через народность, «дабы Трон и Церковь оставались в их могуществе,.

38 должно поддерживать и чувство Народности, их связующее". Под народностью понимается не эвфемизм, согласно Пыпину, «обозначавший собственно крепостное право», а особый склад русского характера, для которого естественны и жизненно необходимы потребности в самодержавии и православии. Доказательства этим постулатам, по мнению Уварова, можно найти «на каждой странице русской истории». Для создания нужного впечатления Уваров использует изобразительно-выразительные средства языка, свойственные художественной литературе, включая слово в неожиданный контекст, что является следствием творческого вдохновения автора, создающего благородную мотивировку пропагандистскому замыслу сочинения.

Формула «Православие, Самодержавие, Народность», войдя в духовный климат эпохи, открыла новые горизонты для литературы в соответствии с той национальной традицией, к которой она принадлежит,.

18 став лабораторией для всех направлений творческой мысли эпохи, опорой, соединяющей их в органическое единство. Недаром в «Кратком обозрении действий и состояний Императорского С.-Петербургского университета .» за 1832−1833 академический год, с которым выступил 31 августа 1833 года в торжественном собрании университета ординарный профессор Бутырский, особая роль в национальном единении возлагается на русскую словесность, ибо она «принадлежит к нашей народности. Всё прочее можно заимствовать от чужестранцев, но русскую словесность должны мы создать сами <.> чем более обогащается она собственными произведениями, тем более скрепляются узы родства, связующие всех русских"39.

Для 1830-х годов характерна любопытная ситуация — сближение мировоззрения тех людей, взгляды которых потомками осознаются резко полярными. То, что митрополит Филарет (Дроздов) в это время активно проповедует в духовных сочинениях сакральность царской власти, считая, что она «есть Божественное учреждение», является логичным и понХтным, но в конце 1830-х годов такой же точки зрения придерживается и В. Г. Белинский, уверенный в том, что она была не «установлением» человеческим, «но установлением Божиим, не в известное и определённое время совершившимся, но от века в божественной мысли пребывавшим"40.

В 1835 году П. Я. Чаадаев с восторгом сообщает в письме к А. И. Тургеневу о своих впечатлениях от речи Николая I, произнесённой им в Варшаве, в которой государь осудил очередную волну антирусских настроений в Европе: «Пришедшая в остолбенение и ужас Европа с гневом оттолкнула насроковая страница нашей истории, написанная рукои’Петра Великого, разорванамы, слава Богу, больше не принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась. Поэтому обратите внимание, что никогда ещё ни одно действие правительства не было встречено более единодушными симпатиями нации, никогда не видано было более совершенного согласия между чувствами государя и чувствами.

19 народов! Ибо в данном случае само Провидение говорило устами монарха: вот почему все инстинкты нации преклонились перед этим глаголом свыше"41.

Национальная самокритика Чаадаева, выраженная в таких формулировках первого «Философического письма», как «мы пробел в нравственном порядке», «мы замкнулись в нашем религиозном обособлении», «мы стоим как бы вне времени, „никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода“, „всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространялось“, „общий закон человечества отменён“ для России», «в крови русских есть нечто враждебное к истинному прогрессу», важна ему не для принижения Отечества, а для того, чтобы осмыслить особую судьбу России и её народа через идеи провиденциализма, возвращающие к формуле «Москва — третий Рим». Ещё до опубликования первого «Философического письма» Чаадаев в 1835 году писал к Тургеневу о России: «Поставленная вне того стремительного движения, которое уносит там души и возбуждает страсти, она, на мой взгляд, получила в удел задачу дать в своё время разгадку человеческой загадки"42. Именно русская «непостижимая судьба» является для философа причиной «удивительной оторванности нашего социального бытия». Если в «мире христианском всё должно непременно способствовать установлению совершенного строя на земле, да и ведёт к этому на самом деле», то значит, что «божественная вечная сила, действующая всеобщим образом в духовном мире"43, призвала Россию «к необъятному умственному делу», специально отделив её от западной цивилизации, чтобы, когда «придёт день», сделать Отечество «умственным сосредоточием Европы"44. В следующем письме того же года к Тургеневу Чаадаев более благосклонно относится и к современному состоянию России, считая, что и сейчас она «является» политическим сосредоточием» Европы», но «наше грядущее могущество» <. > превысит.

20 наше теперешнее могущество <.> таков будет логический результат нашего долгого одиночествавсё великое приходит из пустыни"45.

На основе старого мессианского учения проблему Россия—Европа решает В. Ф. Одоевский в романе «Русские ночи», ставшем итогом философской мысли 1820−1830-х годов. Автор по поводу эпилога романа, созданного до публикации «Философического письма», но прослеживающего его идеи, писал С. П. Шевырёву в 1836 году: «<. >я написал эпилог< .> как будто нарочно совершенно противоположный статье Ч (аадаева) — то, что он говорит об России, я говорю об Европе, и наоборот"46 Однако в концепциях Чаадаева и Одоевского, думается, больше общего, нежели различий. Откровение о высшей миссии России в мире, звучащее у обоих мыслителей, у Одоевского, в отличие от Чаадаева, соотносящего его с будущим, когда народ уразумеет замысел Провидения, приобретает факт настоящего времени: «Девятнадцатый век принадлежит России». Причина, по мнению Одоевского, лежит в свежих силах, проистекающих из «славянского Востока» на дряхлеющий Запад, погрязший в индивидуализме, прагматизме, мелочности, «стихии тела», вследствие чего потерявший надежду «на будущее». Поставленная «на рубеже двух миров — протекшего и будущего», Россия свежа и нова, непричастна «преступлениям старой Европы», не имеет «разрушительных стихий» в отношении её. Уверенность в великой миссии России обусловлена у Одоевского осознанием цельности и крепости русского государственного мировоззрения. Обращаясь к европейцам, автор пишет: «Вы найдёте у нас зрелище новое и для вас доселе неразгаданное: вы найдёте историческую жизнь, родившуюся не в междоусобной борьбе между властию и народом, но свободно, естественно развивавшуюся чувством любви и единства, вы найдёте законы, изобретённые не среди волнения страстей и не для удовлетворения минутной потребности, не занесенные чужеземцами, но медленно, веками поднимавшиеся из недр родной земливы найдёте верование в возможность счастия не одного большого числа, но в счастие всех и каждоговы найдёте даже в меньших братьях наших то чувство общественного единения, которого тщетно ищете, взрывая прах веков и вопрошая символы будущего"47. Христианство, когда-то духовно преобразившее Европу, там вырождается — «папизм клонится к протестантизму, а протестантизм к папизму, то есть каждый к своему отрицанию». Русский же народ крепит свои верования, издавна сияющие «на славянских скрижалях"48.

Таким образом, в развитии творческой мысли первой трети XIX века можно обнаружить общие тенденции и константы, свидетельствующие о двух взаимосвязанных концептуальных подходах в изображении национального бытия. Это православные и государственные постулаты, сложившиеся на общей религиозно-философской платформе русского самосознания. Такая связь очевидна, о чём свидетельствует формула Уварова и предшествующие ей национальные символы, пересекающиеся в русской литературе той поры, которые важны для авторов в комплексе идей и представлений, отсылающих к онтологическим глубинам национального мироощущения. Отчизнолюбие древних славян, наполнившееся с принятием христианства новым смыслом, определило магистральное направление русской словесности. Писательский индивидуализм не препятствует некоему единству русской литературы, к которой можно применить определение С. Т. Ваймана в отношении национальной культуры: «Далевая ориентация, ощущение Целого (мира, общины собора) как начала, с её принципиальной органичностью"49. «В них, в этих целых, спрятаны главнейшие ключи и тайны — высшая правда о частях"50. Следовательно, выявленные русской поэзией первой трети XIX века символы находятся «в негласном синтезе с вечным архетипическим началом, с мифологизмом мышления, уводящим из конкретных временных координат прямо в вечность — к стабильной сути российского бытия"51. Принимая во.

22 внимание то, что базой, целым является православно-государственное мироощущение, следует учесть, что в качестве первостепенной выступает православная традиция, вне которой принцип государственного служения для поэтов теряет смысл. Всем известен печальный опыт советского литературоведения, изучавшего проблему озабоченности русских поэтов и писателей XIX века вопросами государственной сферы вне православных корней, питавших классическую словесность, что дало существенный перекос как в изучении проблематики и содержания произведений, так и мировоззрения самих авторов. Казалось, как заметил В. Н. Захаров, русская литература «только и делала, что готовила и осуществляла революцию"52. Если же художественная и личностная позиция конкретного писателя или поэта «не укладывалась» в схему господствующей безбожной идеологии, то она именовалась «неверной», идущей вразрез с «прогрессивным» направлением литературы.

В настоящее время найдена точка опоры в изучении русской литературы — «это религиозно-онтологическое обоснование творчества"53, отсылающее к трудам представителей русского зарубежья — H.A. Бердяева, В. В. Зеньковского, И. А. Ильина, E.H. Леонтьева, Л. П. Карсавина, архимандрита Константина (Зайцева), Л. А. Тихомирова, С. Л. Франка, Г. П. Федотова.

В советском литературоведении нравственно-этической проблематикой, пролагавшей путь к духовно-православным темам, начали активно заниматься с 1960;х годов, что прослеживается в работах М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Д. С. Лихачёва, E.H. Купреяновой, Г. П. Макогоненко, H.H. Скатова и др.

Новый этап начался в 1990;х годах. В это время И. А. Есаулов в книге «Категория соборности в русской литературе» /1995/, развивая положение М. М. Бахтина «о контекстах понимания» художественного произведения через малое время, то есть ближайшего от его создания, и уровня «большого.

23 времени" через «сложное единство человеческой культуры"54, добавляет к историко-литературному и мифопоэтическому подходам в анализе произведения ещё третий — «далёкий контекст понимания», свойственный русской литературе, «не сводимый ни к мифопоэтической природе, ни к псевдогенетическим обобщениям «малого времени»». По мнению Есаулова, это «осознание христианского (а именно — православного) подтекста русской литературы как особого предмета изучения55, направляющего к постижению её в качестве фактора русского самосознания. В настоящее время исследование русской литературы через христианскую традицию нашло своё отражение и' закрепление в разных направлениях литературоведения. С 1990;х годов активно выходят сборники научных трудов, среди которых выделяются зарекомендовавшие себя научной глубиной и широтой охвата материала коллективные труды под редакцией В. Н. Захарова («Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв.еков (цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр») и В. А. Котельникова («Христианство и русская литература»). Наряду с ними появляются работы монографического плана, в которых творческое начало православия рассматривается как внутри художественного мировоззрения отдельных авторов (Т. А. Кошемчук, B.C. Непомнящий, Т. П. Радомская, Б.Н. Тарасов), так и как объективный фактор литературного процесса в целом через взаимосвязь художественного, общественного и личного мировоззрения времени, типологическую общность разных эпох в аксиологических перспективах христианского сознания и его эволюции (В.В. Бычков, М. М. Дунаев, A.M. Панченко, Ю. И. Сохряков, В. Ю. Троицкий, А.Н. Ужанков).

Выдвижение религиозной концепции в качестве ведущего принципа изучения универсального смысла, высших ценностей, заложенных в русскую литературу, обнаруживает соединенную с ними систему этических установок, направленных на изучение патриотических тем через.

24 устоявшиеся в современном литературоведении понятия: «отеческая держава», «православная держава», «православное Отечество». Их духовно-историческая аксиоматика прочно связывает в художественной картине русского мира образы Отечества Небесного и Отечества земного, помогая приблизиться к сути национального самосознания. Доводы о том, что православный человек в русской литературе — личность, глубоко радеющая не только о своей душе, но о своём государстве, где ему положено Богом пройти земной путь, которое он идёт защищать в случае опасности, не встречают в настоящее время возражений в литературоведении. Более того, накоплен большой исследовательский материал в этом направлении.

Данный подход способствует прояснению национальных особенностей русской литературы и выводит её изучение на новый качественный уровень, мало разработанный учёными. Если принять во внимание, что православно-государственная модель русского мира, очерченная ещё в древнерусской литературе, прочно утверждается и в литературе последующих столетий, являясь основополагающим доводом для художественного познания национальной жизни поэзией первой трети XIX века, то необходимо определить способы осмысления и выражения этого мира, ставшие едиными для литературы разных веков. В числе прочих весьма примечательным свидетельством типологической общности художественного сознания является символ, помогающий раскрыть не только эмпирическую действительность, но и мир духовный. Поскольку нас интересует национальное самосознание русского человека в его православно-государственных проявлениях, то, следовательно, необходимо опираться на национально-государственную символику. Сосредоточенность на решении данной задачи важно тем, что символ, даже ушедший из официальной идеологии, войдя однажды в литературу, остаётся в ней навсегда. В настоящее время нельзя говорить о целостном исследовании консервативной, то есть традиционной, символики литературоведением,.

25 хотя есть подвижки в этом вопросе, касающемся двух символов: «Москва — третий Рим» и «Православие, Самодержавие, Народность».

Начало положено основательной работой Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского, посвященной изучению отголосков концепции «Москва -— третий Рим» в Петровской эпохе, в которой утверждается мысль о том, что «обращение к Риму как норме и идеалу государственной мощи было характерно для русской культуры"56 и прежде, а потому легло на благодатную почву устоявшихся взглядов. Решение задачи было продолжено A.B. Моториным. Рассматривая «учение о православной державности» в связи с литературой первой половины XIX века, учёный делает вывод о том, что «на его основе сложилось православное движение в русском романтизме"57.

Устойчивый интерес к консервативному направлению русской мысли направил учёных к изучению формулы С. С. Уварова «Православие, Самодержавие, Народность». Долгий период культивировавшееся тенденциозное мнение о правлении Николая I осталось почти неизменным до настоящего времени, направив отрицательный отсвет и на учение Уварова, что находит отражение даже в серьёзных публикациях. Пищу для подобных суждений дал в работе «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов» /1870-е годы/ А. Н. Пыпин, назвавший концепцию Уварова «теорией официальной народности». Своё негативное мнение он объясняет тем, что доктрина направлялась самой верховной властью в лице министра просвещения Уварова и его официального покровителя Николая I. Исходя из данного убеждения, Пыпин делит всю литературу на два направления. Первое (к нему относятся писатели, освещавшие темы православия, самодержавия, народности в духе уваровских воззрений) стало, по его мнению, «орудием и изображением реакционного консерватизма», которому «отказано» в исследовании «национальных и общественных отношений». Эту задачу, следовательно,.

26 решало второе направление, выражавшее «прогрессивные стремления общества в совершенно ином направлении, чем «указывала и требовала.

58 система". ГТыпин, широко трактовавший понятие «официальная народность», вводил в круг её приверженцев многих известных личностей той поры: из числа журналистов — Н. И. Греча, Ф. В. Булгарина, О. И. Сенковского, общественных деятелей и историков — М. П. Погодина, С. П. Шевырёва, среди литераторов назывались В. А. Жуковский, A.C. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. Н. Загоскин, Н. В. Кукольник.

Современное литературоведение не торопится очистить от тенденциозных измышлений лозунг Уварова, ставший принципиально важным, по нашему мнению, для развития русской литературы. Например, Н. И. Казаков отказывает формуле «официальной народности» даже в малой доле влияния на литературный процесс эпохи, считая, что она предназначалась лишь узкому кругу «тогдашней интеллигенции из числа профессоров и преподавателей высших учебных заведений», то есть «циркуляр министра народного просвещения» не-" выходил за рамки ведомственных распоряжений, поэтому мог реально применяться лишь «в сфере образования"59. Н. И. Цимбаев, называя заблуждением название «теория официальной народности, предлагает взамен другое, не менее предвзятое, — «казённый патриотизм"60. Порой сужается роль литературы 1830-х годов, обращенной к духовно-православным и национально-государственным темам. Она переводится в разряд идеологической пропаганды, организованной самой властью. Согласно точке зрения J1.H. Киселёвой, официальные акции, «при всей их важности», «сами по себе не обеспечили бы кредита уваровской доктрине. Чтобы стать фактором национального сознания, провозглашённая концепция нуждалась в поддержке искусства — в авторитетных художественных произведениях, которые являлись бы воплощением заданного комплекса идеологем"61. По соображению Р. Вортмана, «принципы уваровской триады» хотя и были определены сверху — самой властью, желавшей проникновения мнения официальной идеологии в общество, но выражали «взгляды значительной части образованного общества той эпохи». Однако они «прокламировались и отстаивались» лишь «рядом официозных писателей», печатавших свои произведения в «Северной пчеле» и «Москвитянине"62.

К кругу тех, кто связывает формулу российского консерватизма с национальными традициями, можно отнести М. М. Шевченко, который, в отличие от А. Л. Зорина, видевшего в теории «немецкие корни"63, определяет её как перефразированный «старинный военный девиз»: «За Веру, Царя и Отечество"64. Авторы сборника «Российский консерватизм в литературе и общественной мысли XIX века» (ответственный редактор К.А. Кокшенева), пытаясь «выявить <.> творческое ядро, увидеть <.> историческую эволюцию» консервативной мысли, обращаются к доктрине С. С. Уварова, находя в ней близость идеям A.C. Шишова65, И.А. Крылова66,.

67 мировоззрению Н. В. Гоголя, то есть тех, кто в своей общественно-литературной деятельности ратовал за национальный уклад жизни.

Хотя многообещающе выглядят перспективы изучения темы, она остаётся неосвоенной, требуя основательных литературоведческих трудов. Неизученность смыслообразов национально-государственных символов, несущих в себе концептуальные гносеологические признаки национального мировоззрения, затушёвывает восприятие русской литературы в русле национального самосознания. В настоящей работе через выявление духовно-исторических истоков русской поэзии первой трети XIX века намечена попытка внести посильный вклад в решении проблемы.

Актуальность исследования.

В настоящее время большое внимание уделяется формированию национальной идеи, та же ситуация была характерна и для эпохи 1800−1830-х годов. В этом процессе своё веское слово сказала русская литература, в которой преимущественное значение имела поэзия. В творчестве поэтов оформляется программное единство общего направления литературы в ценностных смыслах национального бытия, русского менталитета, исторического контекста отечественной культуры, помогающих проникнуть в глубины национального самосознания. Решение научного круга задач, связанных с исследованием русской поэзии первой трети XIX века, ориентирует на постижение русского мироощущения и миропонимания той поры, давая выход в современность.

Цель работы: исследовать духовно-исторические истоки русской поэзии первой трети XIX века в русле художественного самосознания как проявление и своеобразное развитие тех стремлений к самобытности и народности, которыми жила литературная и общественная мысль эпохи.

Данная цель предполагает решение следующих задач:

— уяснить поэтическое преломление феномена национального самосознания в русле православно-государственных идей как базовых категорий русского мировоззрения;

— выявить оригинальность русской поэзии в культурно-историческом контексте, в сопряжении с фольклорно-мифологической традицией, литературой Древней Руси и русской литературой XVIII века;

— определить пути преемственности, связывающие русскую поэзию с фольклором и мифологией, позволяющие углубить понимание востребованности народно-поэтического и народно-мировоззренческого опыта в поэзии, рассмотреть художественное единообразие в воссоздании мира средствами фольклора и мифологии;

— рассмотреть модель национальной государственности и образ правителя сквозь призму сакральности, диалектики земного и небесного;

— выстроить картину мира через типологию героев, проясняющую творческую эволюцию в изображении государственного мировоззрения русского человека;

— охарактеризовать картину художественных притяжений формулы С. С. Уварова «Православие, Самодержавие, Народность» с поэзией через национально-государственные символы прошедших столетий.

Объект и предмет исследования. Данная направленность диссертационного сочинения определила круг поэтов, обращавшихся к историческим темам в поиске универсальных способов познания и художественного изображения национального мира и русского человека. Для решения поставленных проблем наряду с выдающимися, стоящими во главе литературного процесса авторами, в произведениях которых сфокусированы «силовые» линии поэзии, большое внимание в работе уделяется поэтам «второго» ряда, представителям массовой поэзии, многие из них обладали самобытной творческой манерой, а их произведения тяготением к экзистенциональным вопросам, столь характерным для русской литературы.

Особую значимость в границах указанного исследования приобретают внелитературные источники. Сюжеты и образы Ветхого Завета, Псалтири, Евангелия, святоотеческой агиографии являлись непосредственным импульсом для поэтов в раскрытии православного взгляда на мир русского человека, для которого вне христианских идеалов всё теряет смысл, становясь алогичным нагромождением исторических явлений. Жизнетворческие установки связывают поэзию с фольклором и мифологиейпри минимуме конкретных деталей и фактов мировоззренческий и устно-поэтический опыт предков даёт чёткое представление о духовно-историческом своеобразии русской нации, истоках национального самосознания. Первостепенное значение приобретают историософское.

30 наследие русской мысли, исторические документы, мемуарные и эпистолярные материалы.

Объектом изучения является русская поэзия первой трети XIX века, обращенная к отечественной истории.

Предметом исследования стали художественные модели русского мира, скреплённого христианскими ценностными категориями и идеями государственного служения, позволяющими увидеть существенные творческие достижения поэзии в изображении духовно-исторических истоков национального самосознания.

Методологической основой диссертации является концепция современного литературоведения о художественной литературе как открытой системе, которая, согласно Д. Д. Благому, есть «не саморазвивающийся ряд явлений, а одна из важнейших сторон всей.

68 духовной жизни общества, народа". Раскрывая учение о национальной культуре через принцип единообразия, A.M. Панченко указывает на некую обязательную и неотчуждаемую топику, имеющую «отношение к тому, что принято называть национальным характером"69. Следовательно, по его мнению, необходимо «говорить не просто о топике искусства, а о национальной аксиоматике"70. В этой связи чрезвычайно важно, как отмечает В. Ю. Троицкий, чтобы история литературы рассматривалась не только «как отражённая в слове «история идей», «история художественных форм», но и «со стороны своей сокровенной сущности, то есть как история отражённого в слове духовного опыта, переданного через триединство познавательного, чувственно-эстетического и провиденциально.

71 аксиологического содержания". По мысли И. П. Щеблыкина, если литературу воспринимать феноменом духовности, то «в этом случае главным объектом (и целью!) анализа могла бы стать нравственно-философская сторона произведения», связанная «с рассмотрением эволюции.

72 общечеловеческого и национального духа" .

Методологическую базу диссертации составили филологические труды Э. Л. Афанасьева, М. М. Бахтина, В. В. Бычкова, В. И. Гусева, A.C. Дёмина, М. М. Дунаева, И. А. Есаулова, В. М. Живова, В. Н. Захарова, A.A. Илюшина, Ф. З. Кануновой, В. В. Кожинова, В. А. Котельникова, Т. А. Кошемчук, А. Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, Т. Г. Мальчуковой, И. Г. Минераловой, Ю. И. Минералова, A.B. Моторина, B.C. Непомнящего, Д. П. Николаева, Т. И. Радомской, H.H. Старыгиной, Б. Н. Тарасова, В. Н. Топорова, А. Н. Ужанкова, Б. А. Успенского, А. П. Черникова и др.

Основные принципы и методы системного анализа. Исследование русской поэзии первой трети XIX века в работе основывается на использовании дескриптивного метода, дающего в хронологическом порядке глубокую картину поэтического движения в целом, в сочетании с элементами биографического, культурно-исторического, сравнительно-исторического, сравнительно-типологического методов. Такой синтетический подход, объединяющий в единый методологический код различные принципы и способы анализа мировоззрения авторов и поэтических текстов, позволяет исследовать как весь историко-литературный процесс, так и выявить главную направленность поэзии и рассмотреть её в качестве фактора национального самосознания.

Научная новизна представляемого диссертационного исследования определяется впервые поставленной проблемой раскрытия основных закономерностей поэтического процесса первой трети XIX века через творческую востребованность национально-государственных знаков-символов разных эпох, находящихся в едином смысловом пространстве художественного мира, направленного на осмысление метафизической глубины национального самосознания. Такой подход позволяет по-новому рассмотреть авторское мировоззрение, его связь с творчеством конкретного поэта и общим поэтическим процессом эпохи, выйти на уровень мифопоэтики.

Наряду с известными востребованы произведения, исследуемые впервые, «открываются» имена забытых поэтовсобран и введён в научный оборот обширный материал литературно-критического, исторического, философского содержания, разработана система образной типологии, с помощью которой определены пять типов героев. Выявляя мирообразующие принципы поэтической системы, в работе раскрываются особенности художественного воплощение христианского концепта в обстоятельствах, идущих от Священной Истории и в образах святых, фольклорных традиций через генезис и модификацию устно-поэтических жанровых форм, ситуаций, героев, исследуется функционирование античной мифологии, выявляется наличие пяти уровней рецепции славянской мифологии в поэзии — через литературное клише, художественный хронотоп, опознавательные свойства мифологии, антитезу православие — язычество, литературную мифологию.

Положения, выносимые на защиту:

Русская поэзия первой трети XIX века есть фактор национального самосознания эпохи.

Поэзия, осмысливая себя наследницей духовных идеалов отечественной литературы, в которой проявилась художественная концепция национальной жизни с подчинённостью жизни телесной жизни духовной, частной судьбы — судьбе народа, государства, обращена к устойчивым, константным характеристикам русского миропонимания через православно-государственные темы, идеи, мотивы, сюжеты.

В поэзии со всей очевидностью выразилась православная основа русской литературы, сквозь призму которой «высвечиваются» лейтмотивы, позволяющие понять формирование и смысл государственного мировоззрения русского народа.

Поэзия, основанная на христианских этических традициях и одновременно впитавшая в себя высокие цели русской литературы, связанной с мировоззренческими проблемами, сформировала духовно.

33 нравственный идеал героя, важнейшей чертой которого является служение Отечеству как православной державности. Можно выделить пять типов героев в поэзии той поры: монументальный герой, герой-резонёр, сказочно-богатырский герой, герой в гражданской ситуации, герой в частной ситуации.

Знаковые для художественного сознания имена Вадима Новгородского (Вадима Храброго) и Бояна наделены своего рода сигналами, помогающими передать идеи, соответствующие духовной атмосфере эпохи.

Рассматриваемые поэтами в качестве духовного императива православные ценности дают стойкие ориентиры для изображения константных свойств русского самосознания.

Православно-государственная символика, идущая от литературной традиции Древней Руси и формирующаяся в Новое время, представляет в поэзии не только семиотический знак исходного архетипа, но и его непосредственное воплощение в художественном самосознании эпохи.

Русская литература, устремляясь прошлому, опирается на фольклор и мифологию, которые являются основанием для построения художественной концепции национального самосознания.

Формула С. С. Уварова «Православие, Самодержавие, Народность», обладая «объективным» литературным значением устойчивых опознавательных знаков, пропущенных через смысл впечатлений от прежде сложившихся идеалов («Святая Русь», «Москва — третий Рим», «симфония Священства и Царства», «Великая Россия») служит импульсом к поэтическому осмыслению национального бытия.

Русская поэзия, как и литература в целом, проникнута особого рода историзмом — любое событие, герой, символ определённого времени понимаются в духовно-художественной общности с прошлым и будущем как часть по отношению к целому, вне приобщения к которому невозможно понять их глубинное значение. Исходя из устоявшейся традиции, поэты.

34 прослеживают закономерности родового бытия в общем литературно-историческом контексте, в котором «особенное», свойственное конкретному времени, является типичным, узнаваемым и в другие эпохи в качестве неизменных свойств, дающих целостное представление о судьбе Отечества, русского народа, национальном мироощущении.

Научно-практическое значение диссертации заключается в том, что результаты исследования способствуют решению задач, стоящих перед литературоведением, а также перед историческими, культурологическими и философскими дисциплинами. Материал диссертации может быть использован в лекционных и практических курсах по истории русской литературы XIX века, при создании коллективных монографий, вузовских учебников и учебных пособий как по общим проблемам историко-литературного процесса Древней Руси и Нового времени, так и по специальным вопросам истории русской литературы первой трети XIX века, при разработке спецкурсов «Русская литература и национальное самосознание», «Русская литература и христианство», «Русская литература и отечественная история», «Русская литература и мифология», «Русская литература и фольклор». Существенные положения работы применимы в издательской деятельности при комментировании текстов. На основании сделанных наблюдений возможно ввести в практику преподавания истории русской литературы в вузах произведения поэтов, ранее остававшихся вне поля зрения учёных.

Апробация работы. Содержание диссертации отражено в монографии «Национальное самосознание в русской поэзии первой трети XIX века» (18,6 п.л.), двух коллективных монографиях, четырёх учебных пособиях, учебнике, публикациях в филологических журналах и сборниках научных работ (общий объём более 40 п.л.). Основные положения заявлены на международных и всероссийских конференциях.

Заключение

.

Русская поэзия первой трети XIX века, как и вся отечественная литература, не была никогда лишь сферой художественной, получив своё предназначение в качестве фактора национального самосознания эпохи. Решение творческих задач, стоящих перед поэзией, побуждало авторов обращаться к историческим темам, религиозно-православным традициям русской культуры, фольклору, мифологии — факторам, определяющим концептуальные основы национальной самобытности. Поэты разных дарований, идейных позиций, литературных направлений сходились в одном — истоки национального самосознания базируются на двух исходных положениях: духовных убеждениях, связанных с православием, и исторических принципах, опирающихся на государственные идеи. Оба свойства, находясь в духовой сопричастности, раскрывают главенствующее для поэтов качество русского взгляда на мир —• православное сознание, сквозь призму которого пафос государственной деятельности и государственного служения в произведениях многократно усложняется, становится многоплановым, приобретает содержательную ёмкость.

Несмотря на то, что каждому поэту свойственна индивидуальная творческая манера, в произведениях разных авторов, обращённых к отечественной истории, угадывается некая общность художественного мира, концентрированно содержащая признаки русского бытия. При осмыслении его обнаруживается особая черта историзма, свойственная русской литературе, заключающаяся в стремлении к вневременной метафизичности. Основные черты диалектики объективной реальности и человеческой природы в их органической связи с конкретным историческим периодом получают в поэзии особое художественное преломление через национальные духовно-нравственные опоры, не изменяемые во времени. Подобная позиция носит принципиальный характер, являясь главным аргументом в изображении модели русского мира как православного и.

294 государственного сообщества, давая ключ к восприятию национальной символики разных столетий поэтами первой трети XIX века. Символы, появившиеся в определённый период русской истории, не отменяли и не отрицали ранее сложившихся идеалов, напротив, впитывая их суть, обнаруживали в себе предзнаменование будущих формул национального самосознания. Поэтому в поэзии легко уживаются, обнаруживаясь вербально или скрыто, на уровне отзвуков образов, аналогий или ассоциаций, идеалы «Святой Руси», «Москвы — третьего Рима», «симфонии Священства и Царства», «Великой России», открывая возможности наблюдать возникновение тем и мотивов, раскрывающих смысл возникшей в 1830-х годах триады С. С. Уварова «Православие, Самодержавие, Народность». Встроенные в поэтический контекст эпохи, отождествлённые с народным сознанием, символы приобретают силу высшей достоверности в художественно-философской концепции национального мировоззрения как мировоззрения православного и государственного.

Восприятие национальной государственности через мистический опыт Священной Истории направляло авторов к опорным лейтмотивам, сюжетам, архетипам, обусловливавшим государственный менталитет русского народа через фундаментальные основы православного мировидения и мироощущения. Задаваясь целью осознать своё Отечество в целостности, вечных свойствах и драмах, они обращались к библейскому материалу. Переосмысливая его и облекая в характерную художественную образность, поэты оставляют неизменным глубинный смысл, помогающий постигнуть метафизическую сущность национального самосознания через религиозную парадигму в её государственном виде: «Святая Русь», «Москва — третий Рим», «симфония Священства и Царства», «Великая Россия», «Православие, Самодержавие, Народность». Сложная система причинно-следственных связей православно-государственного мировоззрения, в основе которого.

296 покровительстве, через иконы и мощи. В центре внимания поэтов оказалось сравнительно немного имён: Борис и Глеб, Александр Невский, Михаил Тверской, Михаил Черниговский, Сергий Радонежский и некоторые другие. Обращает внимание чёткая логика типологической общности героев. Их христианский подвиг совершенствует не только собственную душу, но и приобретает общенациональное значение, способствуя расцвету государства в его православно-державной сущности.

Поэзия прошла эволюционный путь в изображении христианских святых. В первое десятилетие девятнадцатого столетия значение данных героев, представленных в основном в произведениях классицизма, сводилось к резонёрской функции, за счёт чего авторская идея приобретала дополнительную остроту. С началом Отечественной войны 1812 года поэты акцентировали внимание не только на конфессиональной, но и на национальной принадлежности святых во время их земного пути. С середины 1810-х годов всё чаще изображаются святые не только во время их земного христианского подвига, но и в качестве литературных персонажей, входящих в структуру произведений, посвящённым разным этапам отечественной истории, что способствует усложнению художественной реальности. Православная святость, представленная в поэзии, даёт направление христианского подвига во имя Отечества через мотив «Русского Креста», выражавший идею крестного пути русского народа в истории.

Поэтическая рефлексия о России, являющаяся сквозной в поэзии, раскрывает государственное мироощущение русского человека на самодержавных темах, вследствие этого герой, озабоченный интересами Отечества, служением ему, показан человеком монархических взглядов. Даже поэзия декабристов, провозглашавших необходимость насильственного изменения порядка вещей в России, не смогла сказать веского слова в пользу своих политических программ. В произведениях.

Ф.Н. Глинки, В. Ф. Раевского, К. Ф. Рылеева, обратившихся к теме национальной государственности во время Отечественной войны 1812 года, патриотические мотивы, что было созвучно моменту, неразрывно соединены с верноподданническими настроениями. В начала 1820-х годов, когда тайные общества начали активную подготовку к вооруженному восстанию, поэтам-декабристам необходимо было найти подтверждение своим замыслам в отечественном прошлом. В многовековой истории российской государственности они обратили внимание на два события, наиболее полно, с их точки зрения, характеризующих национальный склад натуры русского человека в бунтарских проявлениях — восстание жителей древнего Новгорода под предводительством Вадима Храброго против власти Рюрика и борьба Новгорода и Пскова за свою вольность с Иваном III. Но и тут оказалось не всё так просто. Данные события седой древности не захватили поэтическое воображение ранних декабристов — П. А. Катенина и Ф. Н. Глинку. Стремление «оживить» свободолюбивый дух предков так и не сумел реализовать в образе Вадима К. Ф. Рылеев, быстро охладевший к замыслу думы «Вадим», над которой он работал в начале 1820-х годов. Впоследствии поэт так и не вернулся к знаковой для декабристов личности ни в думах, ни в произведениях иных жанров, хотя мысли о создании в поэзии своеобразной хронологии русской государственности продолжали волновать поэта и руководителя Северного тайного общества, всё больше делавшего ставку на насильственные методы борьбы с властью. Рылеев обращается в думах к историческим героям разных векових монологи-проповеди, направленные против тирании, кровавых междоусобиц, нисколько не противоречили «родовой» памяти русского народа, никогда не ставившего знак равенства между самодержавием и деспотизмом.

Наиболее цельно и открыто через мотив псковской и новгородской вольницы антиправительственные выпады звучат в стихотворении.

В.Ф. Раевского «Певец в темнице», созданном им во время заточения в Тирасиольской крепости, что, безусловно, усилило оппозиционные настроения «первого декабриста». Однако, как свидетельствуют дошедшие до нас произведения Раевского, этот пример оказался единственным, не имевшим продолжения в его творческом наследии. В период сибирской ссылки в стихах Раевского ещё звучат отголоски былых декабристских лозунгов, но уже без опоры на русскую историю.

Позже других к теме новгородской вольницы обратился.

A.И. Одоевский. Произведения, созданные в царствование Николая I, в 1829—1830 гг., испытывают влияние нового времени — родство со славянофильскими идеями, что отмечали сами славянофилы, с интересом относившиеся к его поэзии. Душевный кризис, всё более овладевавший Одоевским, выразился и в творческом смятении поэта, пытающегося в глубинах национальной истории найти ответы на мучившие его вопросы. Одновременно со стихотворениями «Старица-пророчица», «Зосима», «Неведомая странница», прославляющими выступления новгородцев против централизованной власти, поэт работает над поэмой «Василько», где авторские симпатии на стороне тех, кто ратует за национальное единение, порицает насильственные методы решения государственных проблем.

Не заинтересовала тема народных волнений IX и XV веков.

B.К. Кюхельбекера, увлечённого миром Древней Руси, ставшим неиссякаемым источником его вдохновения. При широте охвата жизненного материала и многообразии героев можно проследить одну закономерность, зримо или подспудно выступающую в качестве оценочной категории действующих лиц в произведениях поэта. Особым свойством натуры положительного героя является его охранительная позиция по отношению к авторитету государственной власти в любой её форме, и, напротив, отрицательный персонаж несёт в душе комплекс разрушителя государственных устоев: князь Ярослав Мудрый — гарант государственной.

299 разрушитель — князь Святополк Окаянный («Святополк»), Рогдай — защитник национальных границ, татарин — враг Отечества («Рогдаевы псы»), Истома — «государственный человек», в связи со службой и по чувству нравственного долга являющийся блюстителем общественного порядка, его нарушитель — разбойник Кудеяр («Кудеяр»), Юрий, отвергший путь личной мести князю, разрушившему его счастье («Юрий и Ксения»).

В то самое время, когда в голове декабриста A.A. Бестужева созревали кровавые планы силовых методов борьбы с самодержавием, под пером поэта Бестужева в 1824 году появляется произведение «Михаил Тверской», в котором возвышенные патриотические чувства соединяются с мотивом Божьего возмездия как единственного суда, способного разрешить социальные и национальные проблемы. Тем самым автор, возможно, не осознавая, отвергает декабристский волюнтаризм, который сам же проповедует на собраниях Северного общества. Складывается ощущение некоторой двойственности мировоззрения декабристов, выразившейся в том, что приобщение к европейской культуре привело их к идеализации институтов власти, ей принадлежащих, но национальное сознание декабристов, возможно, неожиданно даже для них самих стало заслоном для обоснования своих идей средствами поэзии, обращенной к национальной государственности. Русские по крови, они не могли воспринимать историю Отечества в отрыве от живой жизни своей эпохи, что нашло подтверждение в художественном наследии декабристов. В их творчестве соединились государственно-охранительные и государственно-разрушительные идеи, выразившиеся в нерасчленённости идеалов свободы в декабристском понимании с понятиями национальной независимости как необходимого фактора в развитии государства, ставшие во многом причиной антиисторизма героев их произведений.

Таким образом, можно утверждать, что творчество декабристов, стремившихся художественными средствами отразить установки политических программ тайных обществ, не было противопоставлено общей направленности русской поэзии того времени, в которой единство национально-государственных и христианско-православных идей сказалось в разработке героя, изображавшегося через призму служения Богу и Отечеству. Его художественное воплощение, являясь средством выражения русского «духа», проявилось в основном в пяти типах: монументальный герой, герой-резонёр, сказочно-богатырский герой, герой в гражданской ситуации, герой в частной ситуации.

Концепция Божественного происхождения власти в поэзии первого десятилетия XIX века в большей степени связана с изображением русских монархов, прежде всего Петра I, монументальными героями. В отличие от поэзии XVIII века Пётр I, по-прежнему воспринимаемый в русле идеальности, не закрывает своим авторитетом правителей прежних веков, а является продолжателем их государственных дел, что свидетельствует о новой трактовке темы Петровской эпохи. Осмысление преемственности власти стало причиной перехода поэтов от освещения Петровского царствования к более широким установкам — изображению династии Романовых, а затем к решению историософских проблем, раскрывающих царскую власть в двух видах: по Божьему благословению и «по попустительству». Одновременно в поэзии актуализируется герой-резонёр, монолог которого несёт ярко выраженный верноподданнический характер с элементами поучения. При этом на протяжении первого десятилетия XIX века образы резонёров не являются статичными, эволюционируя от изображения в этом качестве трансцендентных сил («Петриады») к фигурам исторических личностей в произведениях о Смутном времени. Объяснение этому легко найти в решении поставленных поэтами задач. Образ Петра реализуется в рамках учения о богоданности царской власти, в связи с чем в.

301 качестве резонёров выступают Бог и небесные силы. Утверждая легитимность появления династии Романовых на русском престоле через апологию народного волеизъявления, поэты обращаются к участникам событий Смутного времени — образам Минина и Пожарского в качестве героев-резонёров, соединяющих в себе черты героев монументального типа.

В первое десятилетие XIX века авторы часто изображают властителей прошлого (именно Древняя Русь привлекала внимание поэтов) в частной ситуации, с помощью любовного сюжета. Через обстоятельства, на первый взгляд, не имеющие отношение к гражданским делам, в каких обычно принято изображать особ княжеского звания, поэты решают две задачи: во-первых, показывают предопределённость свыше жизненного пути героев в качестве правителейво-вторых, частные ситуации способствуют проявлению внутренних качеств характера, служащих духовным потенциалом для государственного служения.

Восприятие через Божественную предопределённость исторического пути русского народа, являющегося носителем высших христианских ценностей, способствовало обращению поэтов к сказкам, ахетипически связанным с древними знаниями, и к былинам, раскрывающим образы богатырей как защитников Веры и Отечества. Творческие поиски привели к созданию сказочно-богатырского героя, отличительной чертой которого являлось гражданское служение. Игнорирование этого факта неминуемо приводило к размыванию целостности образа, превращавшегося в фикцию героя-богатыря.

Отечественная война 1812 года стала новым этапом в развитии охранительных традиций в русской поэзии, что сказалось на типологии героя. Из поэзии уходят поучительные и назидательные мотивы, их место занимают темы прославления русского царя, идеально вписывающегося в границы монументального героя. За счёт реальных участников войны значительно расширяется круг исторических лиц, показанных поэтами в.

302 традициях монументальности. В отличие от образа государя, изображение Кутузова и военачальников тяготеет к соединению черт монументального героя и героя в гражданской ситуации. Если национальное сознание не могло приравнять самодержца к простым смертным, то описание предводителей русского воинства создаётся по принципу: «лучшие среди равных». Такое восприятие героического стало причиной нового подхода к освещению рядовых участников войны: это уже не безликая масса, как было в «Петриадах», способная лишь восхищаться достоинствами монументального героя, который находится на недосягаемой для неё высоте, а единомышленники, объединённые общей идеей жертвенного служения Отечеству. В этот период поэты по-прежнему используют приём ретроспективой аналогии, но приспосабливают его к потребностям военного времени. Понимая важность для России совершающихся на их глазах событий, они уже не в раскрытии картин прошлого ищут ответы на наболевшие вопросы современной истории, а прошлое через образную систему «вводят» в настоящее. В сюжетах, посвящённых Отечественной войне 1812 года, появляются герои прошедших веков, а образы современников наделяются чертами былинных богатырей. Однако сказочно-богатырский герой в том виде, в каком он развивался в первые годы девятнадцатого столетия (ориентация на хронологические рамки древнерусской государственности), не получает художественного воплощения. Одновременно актуализируется изображение героя в гражданской ситуации, отражающей национально-патриотическую динамику общественного настроения. Воинский лозунг «за Веру, Царя и Отечество», пришедший из средних веков, приобрёл особый смысл во время войны с Наполеоном, повлияв на художественную разработку героя в частной ситуации, наполнившейся чертами, свойственными для гражданской ситуации, чему способствовало усиление в поэзии национально-патриотических мотивов.

Многоликим выступает образ Наполеона, предстающий то вселенским Злом в качестве монументального героя, то в снижено-сатирическом ключе, то антирезонёром, речь которого носит саморазоблачительный характер. Побудительными аргументами для подобного освещения служит отказ от героизации завоевателя, сложившийся в древнерусской литературе в период татаро-монгольского нашествиятакая установка стала характерной и для последующей литературы.

С середины 1810-х годов в поэзии наступает новый период в развитии типологии героя. Победа над Францией, освободительная миссия русской армии в Европе упрочили христианские ориентиры в национальном самосознании. Судьбоносное событие укрепило русский народ в мысли, что он среди других народов занимает особое место, поскольку именно ему было дано свыше право уничтожить общего могущественного врага, возродить благоденствие и порядок в мире. Если прежде поэты стремились отобразить национальное своеобразие русской жизни в её прошлом и настоящем, то теперь импульс интереса к отечественной истории задаёт тон проблема истоков национального самовыражения, из которых складывался русский характер. Опора на ментальные архетипы способствует углублению в минувшие века, в связи с чем образы участников Отечественной войны 1812 года уступают место в произведениях героям прошедших столетий. Отражением новых явлений стал образ Суворова, раскрываемый в поэзии не через сопоставление с Кутузовым, как во время войны с Наполеоном, а в его личностной цельности. Суворов, так же как и победитель французов, изображается в синтезе монументального героя и героя в гражданской ситуации, что помогает показать неординарность его натуры и одновременно нерасторжимое родство с войском, вместе с которым он прославляет Россию за её рубежами.

Государственное мировоззрение как одно из основополагающих категорий национальной концептосферы по-прежнему раскрывается.

304 поэзией через проблему власти, осмысленную в русле злободневности и на историософском уровне. В её решение вносят лепту герои-резонёры, монологи которых заключают поэтическую пульсацию сложившихся в русском сознании взглядов на власть, исконно воспринимаемую не правом, а обязанностью, тяжёлым и ответственным бременем. Не являются исключением и произведения декабристов, в которых герой-резонёр — достаточно частый персонаж. Наряду с восприятием власти через деспотизм и тиранию, для них есть и более важное -— долг и закон.

Образ сказочно-богатырского героя претерпел некоторое изменение, связанное с проникновением в поэзию веяний времени. Вновь происходит «возвращение» героя в сюжеты, повествующие о древнерусской государственности. Размышляя о свойствах, определявших характер защитников Отечества во все времена, поэты приходят к выводу, что таковыми являются духовные качества, ценящиеся более высоко, нежели физическая сила. Богатырь не только по крови является русским человеком, он наделён «русским духом», особо полным выражением которого является его служение родной земле. На данную особенность богатырского героя поэзия обращала внимание и прежде, но именно с этого времени на решение задачи целенаправленно ориентированы жанрово-стилистическая форма и идейное содержание произведений. Общие утверждения национальных идеалов, зафиксированные поэтами при изображении героев в гражданских и частных ситуациях, отличаются лишь разными формами служения Отечеству.

Важнейшие художественные открытия в поэзии второй половины 1820—1830-х годов, связанные с осмыслением темы власти и личности властителей, происходят в традиционных сюжетах, мотивах, образах, но раскрытых в несколько ином ключе. Опираясь на характерную ситуацию для поэзии периода Отечественной войны 1812 года, в которой Александр I изображается в антиномической «паре» с Наполеоном, поэты проводят.

305 противопоставление уже в большей степени не через личностный план, а через призму династических корней, что актуализирует мотив сакральности царской власти. Продолжая показывать Петра I самодержцем-реформатором, авторы решают проблемы, оставшиеся вне поля зрения поэзии начала девятнадцатого столетия. Над ними уже не довлеет схема, в которую герои вводились по контрасту: единомышленники Петра I — противники его начинаний. Полярность художественного пространства исчезает, уступая место усложнению образов дворян как оппозиции и одновременно централизующей силы в государстве.

Под влиянием восстания декабристов несколько иное освещение получают образы резонёра и антирезонёра. Несмотря на то, что данные герои присутствуют в произведениях, посвященных самым разным эпохам, содержание их речей через исторические аллюзии тесно связано с проблемами, вставшими перед русским обществом после трагических событий на Сенатской площади 14 декабря 1825 года: роль воспитания в формировании державного сознания, осмысление чести и бесчестия, наказания и милости. Существенный корректив вносится в изображение сказочно-богатырского типа, впитавшего в себя особенности поэзии периода Отечественной войны 1812 года (наделение чертами богатыря современников — участников военной кампании с Наполеоном), и традиции пушкинской поэмы «Руслан и Людмила», соединяющей в сюжете сказочно-богатырскую и историческую линии. В целом же герой, воспринимаемый защитником национальной государственности от внешних врагов, мало вписывался в эпоху, в которой звучали охранительные идеи через мотив внутригосударственного единения, что приводит к постепенному исчезновению сказочно-богатырского героя из поэзии.

Пристальное внимание уделяется герою в гражданской ситуации, внутренний мир которого раскрывается через поэтическую правду о православной державности. Интересно, что впервые образы русских.

306 государей (Иван Грозный, Александр I), наряду с их традиционным освещением монументальными героями, вводятся в гражданскую ситуацию, выражавшуюся через мотив единения монархии и народа, чему способствовала семиотика действий героя в гражданской ситуации. Изображение героя в частной ситуации также претерпело изменение: ориентация на любовный сюжет уже не является приоритетной — всё большее значение приобретает бытовой план, помогающий раскрыть масштабные государственные проблемы через мироощущение рядовых людей в их обыденной жизни, что вводит бытовое поведение в разряд исторического.

Особое место в поэзии первой трети XIX века занимают образы Бояна и Вадима Новгородского (Вадима Храброго). Частные случаи русской истории (если исходить из уверенности в подлинности зафиксированных фактов), связанные с полулегендарными героями, под пером поэтов превратились в важнейшие прецеденты национального самосознания. При общей принадлежности к древней культурно-исторической среде Боян и Вадим воспринимались «вечными» полюсами национального характера в его природной антиномичности, образующей в аксиологически противоречивых формах диалектическое единство. Попытки найти корни русской ментальности в её отношении к государству вылились в две взаимоисключающие установки поведения героев, несущие центробежный (Вадим) и центростремительный (Боян) характер, но с некоторой оговоркой, касающейся образа Вадима. Он, в отличие от Бояна, постоянно связанного с идеей национального лада и государственной целостности, что подчёркивают соединенные с ним образы Оссиана и Услада, иногда может проявляться в амбивалентных началах. Острота и драматизм мотивировок, направленных на восприятие героя через комплекс бунтарского мироощущения, дополняясь доводами, раскрывающими его как поборника национальных устоев, защищающего их от иноземного посягательства,.

307 усложняют внутренний мир героя древнего Новгорода. Вовлечённость Вадима и Бояна в круговорот исторических событий является непреложным фактором их существования в поэзии, объединившим столь различных по своим художественным и идеологическим пристрастиям поэтов, в результате чего эти имена становятся метафорой, выявляющей русское мировоззрение как государственное и определяющей ключевые позиции в этом вопросе литературной и общественной мысли эпохи.

В работе определены причины, способствовавшие вовлечению образа певца Древней Руси в круг интересов русских поэтов: активное использование славянской и псевдославянской мифологиивыход в поэтическую среду, отражающую национально-культурные традицииширокое распространение переводов «Слова о полку Игореве" — развитие романтической концепции мифа о певцераспространение на русской почве традиций оссианизма. При многообразной трактовке древнерусского материала и при различном подходе к самому герою существует единый идейный стержень, на который опирались поэты: во-первых, Боян предстаёт знаковой фигурой национальной древности, во-вторых, гармоничное, созидательное начало его внутреннего мира и поступков. В начале девятнадцатого столетия предромантическая поэзия конструировала этот образ в синтезе литературной условности и национально-патриотических мотивов, хотя и проявляющихся в основном в засюжетной реальности, но имеющих принципиальное значение для понимания сути самого героя. Со второй половины 1800-х годов образ Бояна, оставаясь в хронологических рамках древнерусской действительности, удаляется из любовных сюжетов, вписываясь в национально-государственный план повествования. Поиски новых форм выражения, тяготение к современной истории в период Отечественной войны 1812 года выразились «в вовлечении» древнерусского героя в произведения с современным для того периода звучанием в качестве внешнего по отношению к эпохе возбудителя патриотизма. С середины.

1810-х годов поэтов в большей степени начинает интересовать не личность самого героя, а его «взгляд» на события, позволяющий глубже осветить время и его проблемы. Со второй половины 1820-х годов государственно-охранительные идеи, главенствовавшие в русской литературе, направляли поэтов искать в истории примеры гражданского поведения не для защиты Отечества от внешних врагов, а в отношениях героев к государству в его исконных устоях, дающих перспективы православно-самодержавным темам, что стало причиной невостребованности образа Бояна, с 1830-х годов почти исчезнувшего из поэзии, но оставшегося в литературной памяти символом центростремительных сил в русской истории.

Совершенно противоположную направленность имеет в поэзии образ Вадима Новгородского (Вадима Храброго). Поэтический цикл о Вадиме можно разделить на четыре этапа, на протяжении которых в качестве главенствующей выдвигается то идейно-мировоззренческая, то условно-поэтическая сторона, дающая материал для создания героя и помогающая передать состояние общественно-литературной мысли эпохи. В течение первого этапа, на котором сказались впечатления от революции во Франции, убийства Павла I, в поэзии была актуализирована проблема установления самодержавной власти в России: Вадим — защитник народовластия и национальных традиций (Радищев), бунтарь (Державин). Второй — непосредственно соотносится со временем «дней Александровых прекрасное начало» — относительно спокойной, лишённой сложных конфликтов жизнью в первые годы царствования Александра I. Отсутствие напряжённых моментов в современной действительности отразилось на поэтическом восприятии образа Вадима, который в это время наделяется чертами сентиментального и романтического героя, мало ориентированного в историческую ситуацию, в качестве фона представленную в произведении (Палицын, Жихарев, Жуковский). Третий этап — декабристский. Поэты через исторические аллюзии пытались доказать правоту собственных.

309 политических мыслей (Рылеев, Раевский) — идею национально-освободительной борьбы против захватчиков (Пушкин, Хомяков). Четвёртый — последекабристский, реализующий одновременно мотивы памяти декабристского движения и оценку его деятельности в критическом освещении (Лермонтов). Закономерно, что образ Вадима не был взят на вооружение русскими поэтами в период Отечественной войны 1812 года, когда особую актуальность приобретал пафос национального единения. Герой, лишённый созидательной, позитивной направленности в своих действиях, несущих разрушающий потенциал, не мог вписаться в патриотическую поэзию эпохи. По этой же причине он перестал с 1830-х годов интересовать русских поэтов, отражавших в своём творчестве державно-охранительную линию литературы.

За синтезом устных народных традиций и литературным словом стоит поэтическая концепция национального самосознания, архетипической глубиной которого выступают духовно-нравственные ценности фольклора. Его проникновение в художественную атмосферу времени теснейшим образом было связано с утверждением народности в литературе, потому влияние было широким и разнообразным. Интерпретируя устные поэтические источники, поэты расширяют их идейно-смысловое содержание в связи с потребностями времени и индивидуальным творческим поиском, используют словотворчество, лексические, семантические и жанровые «сдвиги». Например, жанр причитаний, в фольклоре ориентированный на личные переживания, под пером поэтов в период Отечественной войны 1812 года наполняется национально-патриотическим звучанием, а со второй половины 1820-х годов включает государственно-охранительные мотивы. Во время антинаполеоновской военной кампании древнейший жанр заклинательного фольклора — заговор — наделяется в поэзии охранительным по отношению к национальному самосознанию смыслом, выступая в двух значениях: во-первых, в качестве.

310 древних знаний, являясь способом познания эмпирического мира и соединения его с Абсолютомво-вторых, доказывает посвящённость русского народа в особую мировую тайну, скрытую от непосвящённых, какими являются враги Отечества. С конца 1820-х годов происходит кардинальное обновление идейных установок, заложенных в заговор: если в предшествующей поэзии заговорные слова произносят положительные персонажи, представляющие русскую нацию, то теперь они вводятся в речь отрицательного героя, действия которого разрушительны для государства и противоречат православной вере.

В устойчивых и повторяющихся образах устной словесности утверждается цельный и глубокий национальный характер, опора на народное слово наполняет речь и поступок героя прямолинейностью, не оставляя повода для разномыслия.

Пытаясь передать первородные черты русского характера, поэты обращаются к античной и славянской мифологии, выступающей не наивной архаикой, а «хранилищем смысла» древнего сознания, с помощью которого расшифровываются метаисторические цели русского народа. Обращение к поэтике языческой культуры не свидетельствовало о мировоззренческой эклектике авторов, поскольку связующей основой своеобразного диалога выступала православная этика, обусловившая вектор созидательного восприятия дохристианского наследия. Языческая картина мира побуждала поэтов к адекватным формам художественного выражения, определившим постепенное усиление философской струи, тяготение к условно-символическим приёмам, свободное обращение с категорией времени, обоснованность идей на логике чувства и интуиции.

В первое десятилетие XIX века творческая активность поэтов направлена на одновременное освоение античной и славянской мифологии. В период Отечественной войны 1812 года полифункциональность римского и греческого язычества остаётся в силе, а вот национальная мифология.

311 реализуется в контексте не общеславянского, а именно русского сознания. Со второй половины 1810-х годов начинает ощущаться ослабление позиций античной мифологии, хотя и продолжающей существовать в поэзии в качестве «опорных» словесно-образных характеристик русского мира и в дальнейшем.

По меньшей мере, можно выделить пять уровней бытования славянской мифологии в русской поэзии той поры:

1. Использование архетипического значения мифологической образности в качестве литературного клише, при котором оно может инверсироваться, переходя из одного смыслообразования в другое.

2. Создание художественного хронотопа, связанного с древним славянством, и героев, наделённых языческим сознанием.

3.

Введение

устойчивых, обладающих «объективным» литературным смыслом опознавательных свойств мифологии — героев с архаическим сознанием, «отмифологизированных» ситуаций, мотивов, сюжетов — в произведения о современной для авторов действительности (в основном это Отечественная война 1812 года) — наделение образов исторических лиц демиургическими чертами.

4. Анахронический — через антитезу православного мировоззрения языческой вере.

5. Литературная мифология, то есть конструирование мифологической образности по внутрилитературным канонам, учитывающим опыт античной и славянской мифологии, устного поэтического творчества.

Поиски органичной цельности русского мироощущения сказались на осмыслении поэзией славянской мифологии — от невычленяемости её с национальным сознанием до противопоставления языческого и православного начал. Мировоззренческим водоразделом служат послевоенные годы, с этого времени антитеза православное — языческое.

312 начинает проявляться в творчестве поэтов, приняв планомерный характер со второй половины 1820-х годов в качестве лейтмотива последующей поэзии.

Движение русской поэзии к самобытности определённым образом связано с вопросами, решение которых является результатом весьма длительных процессов в литературе и предполагает целый ряд художественно-эстетических и национально-общественных условий. Всё это служит убедительным доказательством того, что истолкование тем, идей, проблем необходимо проводить с учётом стабильных, не претерпеваемых коренных изменений принципов, таящих в себе философские глубины. Таким императивом для художественной концепции национального самосознания служит православно-государственное мировоззрение русского человека. Опираясь на него, поэты разрабатывают проблемы смысла исторического пути Святой Руси и Великой России и связанные с ними мотивы национального мессианизма, провиденциализма в истории, соборности, богоизбранности царской власти, жертвенности во имя Веры и Отечества, самобытности русского характера. Следуя традиционной модели ценностных понятий русской культуры, содержание художественного поля поэзии первой трети XIX века можно показать через семантику формулы «Православие, Самодержавие, Народность». При всём том, что в отличие от социально-политического трактата поэзия, где господствует образное мышление, не даёт возможность прямолинейного воплощения уваровской идеи, в поэтике произведений, отличающихся внутренним единством и цельностью, присутствует некое глубинное, объединяющее начало, подчинённость общим принципам художественного мышления и отражения жизни. Охранительно-консервативная сущность православия, питающая русскую литературу, направляет поэзию на выявление архетипа национального самосознания, в котором формула не приобретает произвольный характер, имея значение в качестве способа исследования связей и закономерностей развития поэзии той поры.