Принципиальной для настоящего исследования проблемой следует считать следующий парадокс. В течение многих веков человек в процессе коммуникации последовательно не соблюдает обусловленное законами лингвистической прагматики требование говорить (писать) яснее [Витгенштейн 2005: 14], однако нарушение эталонного правила, провоцируя примитивные речевые ошибки, в итоге не только не приводит к коммуникативному провалу, но и формирует полифункциональные сообщения [Якобсон 1985: 326 и след.], составляющие в свою очередь различные дискурсивные практики, с первого взгляда не имеющие между собою ничего общего.
Примерами упомянутых практик можно считать метаязык1 советской лингвистики и язык современной.юриспруденции.
Метаязык науки (и его компонент метаязык лингвистики) неоднократно становился объектом самых пристальных и обстоятельных исследований2, результатом которых явилось формирование терминоведения как отрасли языкознания3.
В последние годы особенное распространение получили также работы, которые посвящены изучению языка юриспруденции и которые можно подразделить на две большие группы.
К первой группе относятся исследования, выполненные лингвистами и носящие общетеоретический [Голев 2004; Сидорова 1995; Соколовский 2000], терминологический [Балыхина 1982; Дементьева 1999; Морщакова 1992; Хижняк 1990], семантико-стилистический, риторический [Виноградова 1990; Виноградова, Якушин 2005; Губаева 1984 и 2003; Кубиц 2007; Попова.
1 Употребляя термин «метаязык» (его производные) в том или ином контексте, мы следуем за P.O. Якобсоном и имеем в виду, главным образом, язык «по поводу» другого языка, или язык, описывающих другой язык — созданный либо создаваемый для этой цели.
2 Лхманова 1966; Баранов 2002; Бугорская 2002 и 2007; Гвишиани 1983; Глушко 1971; Головин 1976; Марузо 1960; Немченко 1985b, 1985с, 1993, 1995; Проблемы 1971.
3 Головин 1971, 1979, 1980 и 1981; Головин, Кобрин 1987; Гринёв 1993; Гринёв-Гриневич 2008; Кузькин 1962; Лейчик 2006; Лотте 1961; Моисеев 1970; Немченко 1985аРахимбердиев 2003; Татаринов 1996; Толикина 1970; Флоренский 1989; Шелов 1998.
2005] и юрислингвистический [Горбаневский 2003; Жельвис 2004; Матвеева 2004а и 2004ЬСимонов, Горбаневский 2004] характер.
Вторую группу составляют те, которые выполнены в границах правоведения. Такие работы крайне дидактичны и ориентированы, главным образом, на то, чтобы помочь юристу говорить и писать правильно. Иными словами, исследования этой группы в функциональном плане напоминают скорее справочные издания, они выполнены преимущественно в рамках стилистики и культуры речи [Алфёрова 2007; Василенко 2006; Ивакина 2000 и 2008; Малышев 2000; Решенкин, Павлов 2001]. Встречаются также и работы юридико-технического характера, посвященные толкованию юридических документов и правотворческой деятельности [Бокова 2002; Каргин 2006; Лазарев 2007; Мазуренко 2007; Малышев 2000; Тихомиров 2007; Хабибуллина 2000; Шугрина 2000].
Несмотря на то что изучение языка, обслуживающего административно-правовые отношения, в настоящее время становится приоритетным направлением как для лингвистики, так и для правоведения1, существующие исследования в названной области носят односторонний характер, поскольку всякий раз выбирают для ориентира преимущественную методологию — либо языкознания, либо юриспруденции. Вышеизложенное объясняет необходимость разработки и проведения комплексного дискурсивного анализа как лингвистической, так и юридической практики.
Не представляется возможным назвать завершёнными и разыскания, проводимые в области языка современной лингвистики, так как терминоведение, будучи дисциплиной прикладной и изучая процессы создания, функционирования и упорядочения специальной лексики, тем не менее не решает вопрос экстралингвистический, а именно вопрос о законах построения метаязыкового дискурса.
1 Подтверждением этому тезису может служить, в частности, появление в лингвистической науке отрасли, названной II.Д. Голевым юрислингвистикой (в немецком варианте — КесЫзЧгщгпзик).
Таким образом, актуальность данной" работы определена необходимостью изучения роли человеческого фактора в различных дискурсивных практиках. Предельно важным в современных условиях представляется изучить функционирование языка в таких дискурсивных практиках, которые традиционно считаются либо в малой степени находящимися под влиянием «языковой личности» (наука), либо совершенно обезличенными, техническими (юриспруденция). Именно такие дискурсивные практики в настоящее время, в силу своей индивидуальной и социальной востребованности, оказываются наиболее антропоцентричными.
Формированию основной гипотезы исследования способствовала мысль, высказанная М. М. Бахтиным, а позднее в той или иной форме и другими [Барт 1994 и 1977; Блакар 1987], о том, что слово как социальный знак есть «идеологический феномен par excellence» [Волошинов 1930: 19].
Гипотеза исследования состоит в том, что дискурсивная реализация терминолоизированных средств, относящихся<�к полярным терминосистемам, выступает как языковое отражение идеологии. Оно не является непременным атрибутом (и тем более своеобразной визитной карточкой) ни времени, ни пространства, поскольку механизм идеологизации1 прескриптивен, а потому и не устраняется из общекультурного кода вместе с переменами экономического, политического и иного характера, а сохраняется и трансформируется на лингвогенетическом уровне, являясь одновременно и отличительной чертой, и болезнью данного социума.
Объект исследования составляют терминологические единицы (далее — ТЕ) лингвистической методологии2 и ТЕ юридического дискурса,.
1 Сущности идеологизации, кроме М. М. Бахтина, касались позднее как отечественные [Гуссейнов 1989; Земская 1996; Кара-Мурза 2001; Костомаров 1987; Купнна 1995, 1999 и 2000; Норман 1994; Селищев 1968; Селищев 2003; Хан-Пира 1990 и 1994; Шунейко 2005], так и зарубежные исследователи [Ван Дейк 1989; Вежбицкая 1993; Клемперер 1998; Серио 1993; Van Dijk 1997; Gfowinski 1991; Weiss 1986; Wodak 1991]. Определению понятия «идеологизация» посвящён раздел 3 первой главы.
2 Большая часть ТЕ имеют своим компонентом (или одним из компонентов) следующие термины: «анализ», «аспект», «метод», «объект», «предмет», «приём», «принцип», «процедура», «способ», «средство», однако заметим, что фактическим материалом для данной работы послужили и другие методологические термины языкознания, тесно связанные по семантике со специальными словами и словосочетаниями названной группы. функционирующие в различных стандартизованных текстовых документах (разноуровневых правовых актах и судебных решениях)1.
Предметом исследования являются логические, лексико-семантические и грамматические особенности функционирования указанных ТЕ в соответствующих дискурсивных практиках.
Цель настоящего исследования — на основе лексического, грамматического и прагматического анализа функционирования ТЕ в современных отечественных лингвистической и юридической дискурсивных практиках выявить сходство и различия названных практик.
Сформулированная таким образом цель логически обусловливает выполнение ряда конкретных исследовательских задач:
1. Определить объём и содержание понятия «дискурс" — дать краткую характеристику методологических оснований дискурсивного анализаобъяснить причины использования дискурсивного анализа для достижения поставленной цели исследования.
2. Охарактеризовать функционирование терминов в дискурсе советской лингвистической науки, проанализировав его основные черты, реализованные в соответствующей советской метаязыковой практике.
3. Охарактеризовать функционирование терминов в современном отечественном юридическом дискурсе, опираясь на особенности реализации его основных признаков в дискурсивной практике.
4. Сопоставить терминосистемы в двух рассмотренных дискурсивных практиках, определив базу общности построения и функционирования двух дискурсов.
Источники исследования подразделяются на следующие группы.
I. Словари русского языка и энциклопедии (1), а также лингвистические тексты, включающие специальные словари и работы по языкознанию (2):
1 Названные единицы юридического дискурса, разумеется, не могут быть полностью охвачены диссертационным исследованием, поэтому нами было принято решение исследовать только ту его часть, которая связана с уголовно-правовыми отношениями.
1) БСЭ 1970;1978; БТС 1998; БЭС 1999; СРЯ 1999; ССИС 2000; ССРЛЯ 1957; ТСИС 1998; ТСРЯОШ 1995; ТСРЯУ 1938.
2) Арнольд 1991; Ахманова 1966; Березин, Головин 1979; Головин 1977; Каде 1998; Кодухов 1963; Кодухов 1974; ЛЭС 1990; ОЯ 1973; Распопов 1976; Степанов 1975.
Приложение к диссертационному сочинению содержит материалы для 511 статей, описывающих термины лингвистической методологии.
И. Юридические документы различной «жанровой» отнесённости.
1. Нормативные документы Российской Федерации (11 наименованийв том числе федеральные законы и постановления Пленума Верховного суда Российской Федерации);
2. Различные судебные решения (решения, приговоры, определения, постановления), вынесенные судами Нижнего Новгорода и Нижегородской области всех инстанций за период с марта 2007 года по декабрь 2008 года. Всего нами проанализировано около 3500 судебных решений по гражданским и уголовным делам. Количество исследованных судебных решений, принятых при производстве по уголовным делам, составляет около 2500 (из общего числа упомянутых судебных актов).
Языковым материалом для анализа послужили 1032 лингвистических и 962 юридических терминологических единиц, полученных посредством сплошной выборки из указанных выше источников исследования.
Для решения поставленных задач применялся метод дискурсивного анализа, который, являясь обособленным лингвофилософским методом, включает в свою базу такие лингвистические методы исследования, как дистрибутивный, компонентный, количественный, моделирования, описательный, опроса, семантико-стилистический, сопоставительный. Все перечисленные методы использованы нами в части, согласующейся с методом логического анализа языка, методом деконструкции и методом дискурсивного анализа, разработанными в рамках постструктурализма.
Научная новизна исследования заключается в том, что в нём не только впервые в практике научного исследования предпринята попытка контрастивного дискурсивного анализа отечественной металингвистической и юридической практики, но и выявлены общие для обоих, казалось бы, разнополюсных, дискурсов способы оперирования с языком.
Диссертационное исследование имеет существенную теоретическую значимость, поскольку вносит вклад как в общую теорию дискурсивного анализа, так и в изучение различных дискурсивных практик советского и российского периодов, формулирует и раскрывает основные положения юрислингвистики и лингвистической конфликтологии, уточняя ряд базовых для них понятий (агрессия, дезинформация, идеологизация, конфликтогенность, манипуляция, суггестия).
В частности, в диссертации обоснована методология дискурсивного описания феноменов научной и официально-деловой речи, сформулированы основные принципы такого описания. Методологическим основам исследования соответствует многоаспектная комплексная методика, ведущее место в которой отводится методу контрастивного дискурсивного анализа.
Теоретическая значимость диссертационного сочинения заключается также в разработке логико-понятийного аппарата лингвистической прагматики, семиотики, юрислингвистики и лингвистической конфликтологии (в ходе исследования автором рассмотрены и охарактеризованы дискурсивные механизмы процессов номинации, предикации, референции, перлокуции, локуции, иллокуции, десемантизации, порождения языкового конфликта).
Практическая ценность работы заключается в возможности применения результатов исследования в лексикографической (как основа словаря терминов лингвистической методологии), преподавательской (например, при разработке классических лингвистических курсов «Современный русский язык (лексикология, синтаксис), «Функциональная стилистика русского языка и культура речи» и специальных курсов.
Лингвистическая конфликтология", «Филологический анализ текста», «Риторика», «Активные процессы современного русского языка», «Теория текста», «Теория коммуникации», «Юрислингвистика») практиках, а также при выполнении различных лингвистических экспертиз и непосредственно в судебной деятельности. Материалы диссертационного сочинения могут быть использованы также и в преподавании курсов юридического («Юридическая техника») и документоведческого цикла («Документоведение», «Составление и редактирование служебных документов», «Процессы унификации и стандартизации в сфере документоведения»). Материалы исследования могут быть положены в основу и при разработке учебных семинаров, тренингов для судей и сотрудников аппаратов судов общей юрисдикции. Применение полученных результатов возможно и в процессе составления справочно-нормативных изданий документоведческого характера (методические рекомендации, инструкции по делопроизводству). Приложение к диссертации может быть использовано в учебных и научных целях (для научного руководства студентами и аспирантами, а также при выполнении курсовых, дипломных и диссертационных сочинений1 по лингвистике), так как известно, что на практике проблемы методологии конкретного исследования нередко остаются неразрешёнными именно в силу недостаточного владения терминологическим аппаратом и соответствующими понятиями.
Наиболее существенные результаты исследования сформулированы в следующих положениях, выносимых на защиту:
1. Основные черты сходства идеологизированных металингвистической и юридической дискурсивных практик наблюдаются в их структуре и в способах оперирования с языком.
2. Структурное сходство двух указанных дискурсивных практик на языковом уровне проявляется в наличии элементов научного стиля, в активной эксплуатации индуктивных и дедуктивных моделей построения г доказательств. I.
3. Структурное сходство на экстралингвистическом уровне проявляется: в феномене «соавторства» («коллективного авторства») — в предельной стандартизации текстов обеих практик, причём в каждом случае названное свойство изначально есть следствие стилевой принадлежностив общности эксплуатируемой в этих практиках базовой логической категории, каковой является понятие.
4. Сходства двух указанных дискурсивных практик в способах оперирования с языком проявляются: на уровне знания о мире, где и советский металингвистический дискурс, и современный юридический дискурс характеризуются внутренним алогизмом, аномальностью лексической и грамматической семантики, а также десемантизацией, несоблюдением ряда грамматических правил и аксиом референциина уровне речевого поведениягде обоим типам дискурсивных практик присущи явления коммуникативного провала, ритуализованного речевого поведения, языкового манипулирования.
5. Языковая идеологизацияобнаруживающаяся в анализируемых (и иных) типах дискурсивных практик, прескриптивна, поскольку не устраняется из общекультурного кода вместе с переменами экономического, политического и иного характера, а сохраняется и трансформируется на лингвогенетическом уровне, являясь базовой характеристикой социума.
Структура исследования определена поставленными' целью и задачами, а также характером объекта и предмета изучения. Диссертация состоит из введения, четырёх глав, заключения, сопровождается библиографическим списком, включающим источники исследования и научную литературу по теме, и приложением (в котором в алфавитном порядке расположены все встреченные общеметодологические ТЕ и ТЕ.
5. Выводы.
Характеризуя^ тексты официально-делового стиля Ю. Н. Караулов вскользь отметил, что они обладают «минимальной степенью интертекстуальности» [Караулов 2003: 14]. Проведённый анализ юридических документов, которые традиционно относят к официально-деловому стилю, позволяет сделать совершенно противоположный вывод.
Выражаясь термином основателя теории интертекстуальности Ю. Кристевой, юридический дискурс представляет собою «мозаику цитат», постоянно используя, во-первых, метаязык других отраслей (медицины, баллистики, кадастра, бухгалтерии, информатики и т. д.), во-вторых, тексты различной стилевой принадлежности (от экспертного заключения до показаний свидетеля). Наличие межтекстового взаимодействия множественных источников обеспечивает предельную информативностьоно не просто участвует в генерировании смысла, отдельного юридического документа, но является*принципом, формирующим юридический дискурс.
В случае с юридическим дискурсом актуализуется аксиологический уровень освоения действительности в слове. В юридический дискурс всегда оказываются вовлечены коммуниканты, находящиеся в состоянии более или менее эксплицированного спора (законодательная воля, выраженная в том или ином акте, вступает в конфликт с желаниями граждансудебная тяжба о праве). Желание победить в споре заставляет прибегнуть к различным способам защиты, одним из наиболее распространённых можно назвать привлечение на свою сторону других коммуникантов. Отсюда постоянные ссылки на авторитет, стремление точно отнести себя к конкретной идеологической группе, лагерю, тем самым определив «чужих». Лингвистическая реализация названных установок в юридическом дискурсе проявляется в том, что номинативная функция единиц речи подменяется оценочной. Например, написанное или произнесённое сочетание «в пункте таком-то постановления Пленума ВС РФ сказано» часто не порождает у коммуниканта желания верифицировать его и, следовательно, может содержать ложную информациюоно по сути не называет высший' суд РФ-и не даёт ссылку на достоверный источник информации, а положительно характеризует позицию автора речи, относит его к кругу посвящённых, «наших». Апеллирование к авторитету, как мы выяснили, проявляется не только на лексическом уровне, но и в особенностях графики и орфографии.
Уровень категоризации здесь также характеризуется внутренним алогизмом, десемантизацией, аномальностью семантики.
Часть причин, объясняющих названные особенности, сходна с таковыми в случае с метаязыком лингвистики и состоит в несоблюдении правил грамматики"и законов референции вследствие:
1) использования' неистолкованных ТЕ из самых разных областей (стеничный тип реагирования, оффшорная зона, брыжейка тонкой кишки);
2) использования ТЕ, которые в силу своей общей употребительности не воспринимаются адресатом как специальные {банда, вменяемость, садизм)',.
3) использования ТЕ-фантомов (изменение обстановки, разумность, соответствующий)',.
4) использования лексико-грамматических маркеров, сигнализирующих о нечётком ограничении объёма толкуемого, понятия, события (и т.д., можете также характеризоваться, другие коррупционные действия)',.
5) неадекватного и прагматически немотивированного использования возможностей грамматической" системы русского языка (превращение самостоятельных слов формально-служебные: заботиться — иметь заботу, бороться — вести борьбу, попытаться — сделать попытку)',.
6) использования штампов (с целью предупреждения Б. об опасности и оказания помощи скрыться с места преступления:);
7) нагромождения одинаковых падежей (связанным с преступлением, совершённым лицом, наделённым правом)',.
8) неоправданно' сложного синтаксиса: осложнений разного рода, «нанизывания» однородных членов {корыстная или иная личная заинтересованность) и ложной неоднородности {организованная устойчивая вооружённая группа).
Комизм как коммуникативный эффект юридического документа в любом случае влечёт недоверие к автору. ряде случаев логические, грамматические, лексические особенности, факты «речевой недостаточности», квазиошибки нельзя квалифицировать как ошибки. Рассматриваемые речевые' факты оправданы дискурсивно и не влекут коммуникативного провала (вследствие недостатка или избытка информации, сложности формального выражения).
Так, например, терминологизированное использование единиц общегражданского лексикона нередко облегчает профессиональное-общение {выгода, низменный, злоупотребление). Следует также обратить внимание на то, что общеупотребительные лексемы не являются заимствованиями, а это упрощает процесс коммуникации.
В" основе очень многих норм Особенной части УК лежит зевгматический принцип построения предложений. К примеру, в проанализированной нами предельно осложнённой синтаксически статье 141.1 УК гипозевгма (при сказуемом наказываются) не воспринимается как избыточная конкретизация, но максимально способствует передаче уголовно-правовой" информации.
Штампы, пунктуационные ошибки, графические аномалии в ряде ^ < случаев не результат низкой языковой компетенции авторов, а дискурсивные особенности предельно стандартизованной юридической практики.
Наконец, характеристика мотивационно-прагматического уровня юридической дискурсивной практики также сходна с таковой у метаязыка лингвистики. На наш взгляд, здесь в ещё большей степени реализуется игровое начало и, как следствие, ритуал изо ванное речевое поведение.
Глава IV. Советская лингвистическая и современная юридическая дискурсивные практики: общность и различия.
Выбирая объект для коитрастивного исследования, мы не случайно остановились на терминологических репрезентантах двух обозначенных в заглавии дискурсивных практик. Язык советской лингвистической методологии и современный юридический дискурс объединяет их общая гуманитарная направленность, и в этом смысле они противопоставлены метаязыкам точных наук, языку искусственного интеллекта: и прочим подобным семиотическим системам. Однако, несмотря на общую гуманитарную направленность двух дискурсивных практик, они вместе с тем Щмш^^Щ полярно расположенными.
Труды по методологии языкознания — эталон научной коммуникации, продукт работы элитарной лингвистической мысли, они формируют и.
• t '. направляют все проводимые исследования языка, а потому — даже если имеют полемический характер — a priori должны быть безупречны, как в смысловом отношении, так и в формальном выражении.
Юридические документы — это тексты, имеющие либо «коллективного автора» (нормативный акт), либо принципиально неограниченное множество авторов, в числе которых оказываются и профессиональные юристы, и рядовые граждане (судебный акт). Эта природа юридического документа делает его феноменом постструктурализма, конгломератом многих функциональных стилей. Речевые особенности такого документа уже не могут быть описаны, привычными средствами лингвистики, поскольку та или иная аномалия семантического, грамматического или стилистического плана обозначает в конкретных дискурсивных рамках не ошибку, а характерную особенность и (или) структурный признак.
1. Структурные особенности.
Общность структуры двух дискурсивных практик наблюдается в планах лингвистическом и экстралингвистическом.
1.1. Структурные особенности: лингвистический’аспект.
Основная черта языкового сходства — это наличие элементов научного стиля. Разумеется, в обеих практиках эти элементы находятся в различных пропорциях: если метаязык лингвистики в идеале является воплощением научности, то юридический дискурс использует средства научного стиля не всегда, а тогда, например, когда требуется истолковать правовую догму (при раскрытии состава каждого преступления, нормы права). Соответственно, оба дискурса активно эксплуатируют индуктивные и дедуктивные модели построения доказательств — к примеру, при установление феномена через имеющуюся совокупность признаков, при определении видовых отличий того или иного родового понятия и при установлении логической связи (или — более строго — тождества) между вершинами «треугольника Фреге», то есть между областью денотата, областью сигнификата и областью десигната.
Таким образомосновным лингвистическим оператором обеих практик являются термины и их дефиниции, имеющие речевую> (точнее, дискурсивную) репрезентацию" — выбор языковой модели построения высказывания зависит по сути от того, в левой или правой части дефиниции размещена исходная' точка рассуждения — точка начала вербальной коммуникации1.
В рамках обоих дискурсов модель научного построения высказывания считается наиболее желанной и в большей степени соответствующей’любому коммуникативному намерению (доказать, убедить или разубедить (посеять сомнение), склонить к принятию чужой позиции по обсуждаемому вопросу, спровоцировать нужный результат, передать информацию либо сокрыть её, обмануть и т. п.).
1.2. Структурные особенности: экстралингвистический аспект.
В плане экстралингвистическом на структуру двух дискурсов влияют три фактора. Во-первых, «соавторство» («коллективное авторство»)". Коммуникацию мы здесь понимаем в широком смысле (устная, письменная коммуникация). ~ Разумеется, общепринятое слово соавторство не вполне" подходит для обозначения того явления, которое мы отписываем, поскольку называет продукт совместной и выполненной по предварительной.
Юридический документ вполне официально является, не просто плодом коллективного труда — нередко в нём безошибочно можно определить автора того или иного структурного элемента (речь здесь, естественно,. идёт не о персоне, а о роде деятельности и процессуальном статусе: законодатель, суд, орган следствия или дознания, истец и т. д.). Более того, выше неслучайно было сказано об элементах научного стиля, поскольку юридический дискурс представляет собою не смешение стилей, а их наслоение друг на друга, порою даже без какой бы то ни было логической связки.(самышяркий пример — судебное решение, в котором суд, доказывая юридически значимый факт, использует модель научного дискурсивного поведения и тут же в качестве иллюстрации помещает в текст объёмный, кусок свидетельских показаний, принадлежащих разговорному стилюпри этом судебное решение в целом относят к стилю официально-деловому):
Присутствие в научном дискурсе таких разновидностей интертекста, какцитата (в том числе и автоцитата), примечание*(включая все виды сносок, аннотацию, комментарий) —, приложения разных видов, (например, библиографический, список), вынуждает признать интертекстуальное взаимодействие в качестве основы, и научной коммуникации в целом;
Второе, на что здесь следует обратить внимание, — это предельная стандартизация текстов обеих практик, причём в каждом случае названное свойство изначально есть следствие стилевой принадлежности. Так, метаязык лингвистической методологии оказывается под влиянием базовой модели научного стиля (тезис — антитезис — синтез), стремления доказать каждое выдвинутое положение и использует привычные языковые средства. Юридический документ также наследует эту тенденцию, но, кроме неё, испытывает влияние, во-первых, стиля официально-делового, к которому, как было отмечено, отнесён лингвистической традицией, и, во-вторых, требований процессуального закона к построению и оформлению. договорённости работы. В нашем случае ни о какой предварительной договорённости, конечно, речи идти не может, поэтому данное слово уместнее взять в кавычки или всякий раз подразумевать их наличие.
Определив вторую особенность как следствие факторов лингвистических, мы сознательно поместили её в блок экстралингвистических, поскольку в< ходе проведённого анализа (материалы второй и третьей глав) выяснили, что форма, в силу своей частотности, традиционности становясь прескриптивной, выдвигается на первый' план коммуникации и уже не требует не только соответствующего содержания, нои какого бы то ни было семантического наполнения (таковы, например, конструкции с одинаковыми падежами, десемантизованные единицы, штампы).
Третья особенность — это общность базовой логической категории, каковой является понятиена лингвистическом уровне оно соотносится с дефиницией термина. Понятия" — это основные компоненты экстралингвистических компонентов исследуемых дискурсов.
2. Особенности оперирования языком.
Трудности описания структуры любого дискурсивного события, как было показано в предыдущих главах, объективны, так как связаны с синкретизмом"лингвистического и экстралингвистического его компонентов. Наиболее продуктивно сравнение двух дискурсивных практик посредством выявления общих способов оперирования языком, то есть способов экспликации действительности. Для. целей проведения такого сравнения мы опирались на неоднократно упоминавшуюся монографию Ю. Н. Караулова.
2.1. Аксиологический уровень.
В* ходе анализа, предпринятого во второй главе, было установлено, что идеологизация на уровне системы ценностей для методологии лингвистики в целом не характерна.
В случае с юридическим дискурсом аксиологический уровень, напротив, актуализуется. Юридический дискурс всегда предельно конфликтен, поскольку в ходе коммуникации в той или иной форме разрешается спор о праве, получающий вербальную экспликацию. Не случайно в юридическомдискурсе терминологизируются такие антонимы,. • * ' как правосудность — неправосудность, законность — незаконность, обоснованность — необоснованность, справедливость — несправедливость. Терминами становятся-и общеупотребительные негативно коннотированные лексемы {спор, тяжба, жалоба, волокита), стилистическая окраска1 при этом фактическинейтрализуется.
Полемичность как, одно из свойств, научного дискурса. существенно редуцирована^ в области методологии лингвистики, так как данная область языковедения является ориентированной на философию и идеологию и ограничена понятием «марксистское языкознание». По сути дела любой. спор в методологии лингвистики советского периода, сводится к проверке того, соответствует ли тот или иной тезис «магистральной линии». Так, было и в отношении лингвистических теорий (споры о так< называемой яфетической теории [Алпатов 1993; Марр 1927] или о порождающей грамматике [Кацнельсон" 2001: 629−695]), и в, отношении* отдельных^ методов, разработанных, например, в рамках американского? дескриптивизма’или так называемой «французской школы» [Звегинцев 1960].
Особенности речевого восприятия заимствованного метода непосредственно составляющих, которые были подробно описаны во втором разделе второй-главы, наглядно характеризуют то место в системе ценностей, которое отводит советское языкознание методу американской лингвистики. Метод непосредственно составляющих, являясь по сути своей базовым для учебных разборов, приобретает черты загадочные, неродные, демонические. Так, используя довольно продуктивно и на протяжении долгого времени разбор предложения по членам, мы отвергаем как чуждый духу советского языкознания метод (анализ, принцип) непосредственно составляющих', развивая идеи структурализма и понимая язык как «систему систем» — не принимаем и, следовательно, не можем объяснить методику лингвистики универсалий (см. также второй раздел второй главы и Приложение).
Полемика по поводу «марризма» и «сталинизма» в языкознании была крайне обострённой в силу общественно-политической ситуации в стране: о сосуществовании двух теорий и (или) их взаимном дополнении не могло идти речи. Собственно, сам термин «марризм» крайне идеологизирован, он находится в той же группе маркеров революционной эпохи, что и «троцкизм», «менделизм-морганизм» (или «вейсманизм-менделизм-морганизм»), «лысенковщина». Подобные наименования суть ярлыки, с однозначностью определяющие принадлежность человека или идеи к «своим» или «чужим».
Несколько иначе обстоит дело с разобранными нами примерами. В них мы не увидим подобной оценочности, однако и эти тексты следует признать идеологизированными, поскольку под идеологизацией должно понимать и неосознанное воздействие на адресата путём использования? определённых языковых средств. Общественная и политическая обусловленность жёсткого соотнесения идеи по принципу «своя — чужая» становится слабее, однако дискурсивная тенденция, зависящая от единиц языка, продолжает диктовать модели речевого поведения.
Тенденция обезопасить свой текст, свою позицию является, как мы выяснили, панхронической коммуникативной целью, а механизм идеологизации позволяет реализовать эту цель вне политического дискурса.
Например, ссылка одного из коммуникантов на непререкаемый авторитет (Пленум ВС РФ, Конституционный суд РФ) часто не порождает у его визави, казалось бы, естественного желания верифицировать принятое сообщение, которое в принципе может содержать ложную (в том числе и заведомо ложную) информацию. Такая ссылка по сути не номинирует высший суд РФ, не указывает на его мнение в ряду других, а однозначно и положительно характеризует позицию автора речи, относит его к «своим». Апеллирование к авторитету, как мы выяснили, проявляется не только на лексическом уровне, но и в особенностях графики и орфографии (в тенденции использования, вопреки правилам русского языка, прописных букв, которая оказывается семиотически и мотивационно-прагматически обусловленной).
Несмотря, на то обстоятельство, что идеологизация на аксиологическом уровне была признана в> целом не релевантной для описания терминов лингвистической методологии, она всё же встречается в научной лингвистической коммуникации. Непререкаемыми авторитетами здесь могут быть как учёные, так и коллективные труды, пользующиеся всеобщим уважением. Вместе с тем к каждой подобной отсылке следует относиться критически. Например, ссылка на авторитет академика В'.В. Виноградова почти1 в. любой работе по истории древнерусского или церковнославянского языка будет довольно сомнительной, поскольку этот уважаемый учёный при всей широте научных интересов являлся синхронистом — как известно, единственным трудом по истории языка является его работа «Орфография и язык Жития Саввы Освященнаго по рукописи XIII века», выполненная под руководством A.A. Шахматова. Ссылки! на трёхтомник «Общее языкознание», вышедший под редакцией Б. А. Серебренникова, тоже, как мьь выяснили, не всегда продуктивны.
2.2. Уровень категоризации.
На уровне знания о мире советский металингвистический, дискурс и современный юридический ¡-дискурс характеризуются внутренним) алогизмом, аномальностью лексической и грамматической семантики, а также десемантизаг{ией, — то есть обладают типологическими особенностями советского дискурса.
Итак, две интересующие нас дискурсивные практики оказываются типологически сходными друг с другом и такими статусно-ориентированными типами дискурса, как политический и религиозный. Такое сходство проявляется в комплексе характеризующих черт.
К аномалиям следует отнести несоблюдение грамматических правил и аксиом референции:
1) отказ от толкования вводимых ТЕ, значение которых не может быть выведено из контекста (стеничный тип реагирования, оффшорная зона, брыжейка тонкой кишки), включая случаи толкования одного неизвестного через другое (например, понятие трансформационный метод определяется посредством ТЕ ядерные конструкции и трансформации: «Особый метод. ограничивается рамками определённого набора ядерных конструкций и списка допустимых трансформаций по правшам их применения» [Кодухов 1963: 121−122]).
В* первом случае, как виднов задачу юридического дискурса и не входит цель дать функционирующим ТЕ толкование — ни судебное решение, ни нормативный акт, ни экспертное заключение, ни любой другой документ данной практики не истолковывают ТЕ собственной отрасли знания (в тех, конечно, случаях, если нет спора о терминах, способного повлиять на исход дела). Истолковывать каждый раз новуюТЕ, ориентируясь на простеца,-означало бы так перегрузить документ лишней информацией, что восприятие его стало бы практически невозможно.
Любое учебное или научное пособие, к каковым относится и специальная лингвистическая литература, являясь справочным изданием, обязано идентифицировать объект речи (дискурсивное событие) для адресата (в том числе — потенциального). Осознанное невыполнение этого условия порождает сомнение в искренности автора. Но поскольку доказать сознательное коммуникативное намерение зачастую не представляется возможным (как в случае с толкованием неоднократно разбираемых ТЕ лингвистической методологии), то можно утверждать, что во всех подобных ситуациях коммуникативным эффектом будет сомнение в компетентности автора и недоверие к тексту в целом.
2) использование ТЕ, которые в силу своей общей употребительности не воспринимаются адресатом как специальные (банда, вменяемость, садизм, особая жестокость). Следует отметить, что в обращении к такой лексике есть и плюсы и минусы. С одной стороны, рядовому носителю языка оказывается легко определить семантику слов общеупотребительных (злоупотребление, низменный, изнасилование — насильственное действие сексуального характера — развратное действие), с другой же стороны, подобное восприятие приводит к непониманию специального значениятак как область референции в различных дискурсах (обыденном и юридическом) неодинаковая.
Показательный пример' названного процесса в методологии лингвистики — споры о том, какое исследовательское действие (комплекс действий) считать методом, какое — методикой, какое — приёмом, как соотносятся типологический метод, метод типологизирования и приём типологической характеристики и проч. В названных и подобных ситуациях спор о терминах парадоксальным образом выходит на первый план, тогда как задача исследования языка уходит из поля зрения* учёных. Нередко методология языкознания1 называет термином то, чему впоследствии не приписывает специального значения" (метод анкетирования, наблюдение, самонаблюдение, метод опроса, счёт, эксперимент).
3) использование ТЕ-фантомов (изменение обстановки, разумность срока рассмотрения дела, сплочённость). В лингвистическом метаязыке особое место занимают слова соответствующий и особенно определённый'. «Различные языковые единицы, будучи членами определённой системы, могут преобразовываться (трансформироваться) друг в друга, как бы „порождать“ друг друга по определённым, предписываемым системой правилаль» [Распопов 1976: 88]. «Определённый» в этом и подобных текстах принимает значение «неопределённый».
4) использование лексико-грамматических и лексико-семантических маркеров, сигнализирующих о нечётком ограничении объёма толкуемого понятия, события (и т.д., может также характеризоваться, другие коррупционные действия, в значительной степени, большей частью). Иногда такие маркеры могут поставить под сомнение точность определяемого явления: «На аспектах основываются различные отрасли определённой науки, например, такие отрасли языкознания, как фонетика, фонология, лексикология, люрфология, синтаксис, диалектология и т. д., фактически изучают язык в определённом аспекте» [ОЯ 1973: 266]. Из приведённого примера не ясно, основываются ли все отрасли языкознания на аспектах: если да, то > непонятно, зачем, тогда их перечислять, а если нет — то какие не основываются. Приведённый пример может показаться смешным, однако вряд ли подлежит доказательству утверждение о том," что в каждое употреблённое слово несёт свою функцию в дискурсе, даже привычное сокращение «и т.д.», которое, как мы убедились, заключает порою в себе не лексическое значениеа семантику знака препинания.
Характеризуя понятие «особая жестокость» Пленум ВС РФ использует ряд синонимических понятий, призванный предельно — уточнить названный уголовно-правовой феномен. Выше было доказано, что прагматическом смысле употребление сокращения «ит.д.» после ряда уточняющих однородных дополнений* оправданно, поскольку автор осознанно предусматривая возможность ситуации, иной по сравнению с описанными.
5) неадекватное и прагматически не обусловленное использование возможностей грамматической системы русского языка (превращение самостоятельных слов формально-служебные: «По месту работы Ш. характеризуется положительно, не выпивает, не опаздывает, проявляет отзывчивость, имеет заботу (вместо „заботится“) о старших», «Пока М-ва прятала похищенное, М-в и С. продолжали вести борьбу (вместо „бороться“, „драться“) у ручья», «Производится выделение основных для структуры говоров (вместо „выделяются основные. говоры“) данного языка территориальных величин» [ОЯ 1973: 138]).
6) использование штампов. В предложении «Ю., действуя на почве внезапно возникших личных неприязненных отношений, с целью причинения тяжкого вреда здоровью, подверг избиению Б., нанеся ему множественные удары руками и ногами по голове и другим частям тела» совмещены сразу две характерные черты: штамп («действуя на почве.») и немотивированная замена глагола на глагольно-именное словосочетание («подверг избиению» вместо «избил»). В тексте лингвистики штамп «с целью + Gen.» совмещается со случаем немотивированной замены глагола («классифицировать») аналогичным предыдущему сочетанием («осуществлять классификацию»): «Анализ кластерный (классификационный эксперимент) -лингвистическое интервьюирование информантов с целью осуществления необходимой исследователю классификаиии данных единиц по какому-либо одному основанию» [Каде 1998: 125].
7) нагромождение одинаковых падежей (. действием, связанным с преступлением, совершенным лицом, наделённым правом осуществлять.- .путем установления степени известности отдельных семантических компонентов носителями языка с г{елыо представления компонентной структуры значения слова, выявления доминирующих и вероятностных сем, общеизвестных и малоизвестных семантических компонентов слова. [Каде 1998: 137]).
8) неоправданно сложный синтаксис и речевая избыточность, призванные создать ауру научности, иллюзию максимально информативного объяснения: «Дистрибутивно-статистический анализ•> — анализ, основанный на учете лексической сочетаемости единиц в статистически достоверном по объёму тексте, фиксирующий все те элементы дистрибуции заданных единиц, которые служат проявлением конкретных семантических признаков (частотность в процентах) зарегистрированных в обследованном тексте словоупотреблений, сочетающихся с заданными единицами и обладаюгцих указанными семантическими признаками, дающий возможность представить модель. лексического значения. как динамическое явление, оптимально согласующее факты языка и речи» [Каде 1998: 86]. Или: «Процедура изучения гидронимических названий сводится к следующему: из многочисленных гидронимических названий, рассеянных по территории Западной Европы, отбирается каждый раз группа гидронимов, содержащая общий элемент, который поддаётся, этилюлогизации с помощью слов различных индоевропейских языков.» [ОЯ 1973: 163].
Та же черта является характеризующей и для юридического дискурса. В доказательство приведём лишь одно предложение, взятое нами из мотивировочной части определения Конституционного суда РФ от 21 октября 2008 года № 510−0-0 «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Давитидзе Левана Александровича на нарушение его конституционных прав статьями 402, 403, 407−410 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации»:
Как неоднократно указывал Конституционный Суд Российской Федерации, уголовно-процессуальные нормы, регламентирующие производство в надзорной инстанции, действуя в системной взаимосвязи с другими положениями Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, в частности его статьи 7, не предоставляют суду надзорной инстанции возможность игнорировать или произвольно отклонять доводы жалобы, не ¡-гриводя фактические и правовые основания отказа в удовлетворении заявленных требований, поскольку мотивировка решения суда во всяком случае должна основываться на конкретных обстоятельствах, нашедших отражение в материалах дела и дополнительно представленных сторонами материалах, а также на нормах материального и процессуального права, — иначе объективное и справедливое разрешение уголовного дела не может быть обеспечено.
На деле лексико-грамматические приёмы конкретизации лишь затемняют смысл высказывания, затрудняявосприятии даже самой заурядной информации (как, например, в приведённом определении КС РФ). Заметим, практически все документы КС РФ отличаются повышенной сложностью восприятия, перекодировки — это обстоятельство постоянно отмечается действующими судьями.
Вместе с тем вспомним, что сложная гипозевгматическая. структура многих статей Особеннойчасти УК (наиболее показательна в этом смысле разобранная статья 141.1 УК) вполне оправдана в прагматическом плане.
Особо можно отметить прагматически бессмысленное «нанизывания» однородных членов" (корыстная или1 иная личная заинтересованность) и ложной неоднородности {организованная устойчивая вооружённая группа).
9) речевая1 недостаточность. В предыдущей главе мы привели немало примеров этого явления в юридической дискурсивной практике — в металингвистическом дискурсе оно встречается существенно реже. Сравним два толкования ТЕ «компонентный анализ».
• «Компонентный анализ. опирается на парадигматические связи в системе. | Компонентный анализ был разработан и используется в основном как метода раскрытия семантики слов, но применялся и в других областях лингвистики, например, в фонологии, где фонема представлялась как связка или пучок различительных (дифференциальных) признаков на основе ряда их бинарных противопоставлений. Метод. оказался плодотворным и в морфологии «и в синтаксисе. Но особенное развитие этот тип анализа получил применительно к семантике слов.» [Арнольд 1991:49−50].
• «Компонентный анализ — сопоставительный. анализ наборов компонентов (дифференциальных и интегральных признаков) плана содержания (чаще на предметно-логической основе) в совокупности исследуемых однородных языковых единиц (фонем, лексем.), с помощью которых одни единицы различаются между собой, другие объединяются в группы (или совокупности).» [Каде 1998: 83].
Несмотря на обилие вставных конструкций во втором фрагменте, формально призванных уточнить понятия, вовлекаемые в область референции, общий смысл текста остаётся непонятым (не объясняется контекстное значение уточняющих нетривиальных ТЕ: «дифференциальный (интегральный) признак" — не раскрывается связь между «планом содержания» и «предметно-логической основой», вместе с тем эта' связь не является очевиднойнепонятно также, являются понятия «группы» и «совокупности» тождественными или между ними дизъюнктивные отношения). Первый фрагмент с очевидностью лишён указанных недостатков, напротив, для облегчения восприятия автор< не просто использует широко употребляемые в лингвистике понятия, но и иллюстрирует текст примером.
На уровне категоризации существуют и особенности, характеризующие только одну из анализируемых нами дискурсивных практик — юридическую. К таким особенностям относятся: явные логические и грамматические ошибки, ошибки" в выборе лексемы, тавтологии, неправильный порядок слов в предложении, пунктуационные и орфографические ошибки. Названные особенности можно1 объяснить объективными причинамилежащими в области экстралингвистической: во-первых, тем, что юридический" документ имеет принципиальномного авторов, и, во-вторых, существенно более низкой языковой компетенцией этих авторов (по сравнению с авторами работ по методологииязыкознания). Однакопоскольку любое дискурсивное событие имеет и внеязыковую отнесённость, приведённые характеристики следует признать типологизирующими — ровно в той же мере, в какой* отсутствие этих характеристик образует дискурс советской, лингвистики (значимое отсутствие).
2.3. Мотивационно-прагматический уровень.
Поведенческий (деятельностный) уровень по традиции связывают с прагматикой языка. С этой точки зрения оба дискурса, как было доказано, нередко характеризуются коммуникативным провалом — следствием актуализации описанных выше языковых механизмов, которые в совокупности мы назвали идеологизацией.
В ходе проведённого дискурсивного анализа выяснилось, что работа механизма идеологизации далеко не всегда является результатом манипулятивной интенции или актом языковой агрессии адресанта, который ведом языковой системой и, защищая создаваемый текст, путает области референции. Воспроизведение в дискурсивной ситуации той или иной языковой формулы становится самоцелью, приобретает черты обряда и может вовсе не нести информации (нести ложную информацию) о концептуализируемой в дискурсе действительности (см. примеры с произнесением/написанием формулы в соответствии с позицией Пленума Верховного Суда Российской Федерации, использованием сложных синтаксических структур, создающих наукообразие и под.). Такое речевое поведение в лингвистической прагматике принято называть ритуализованным.
Воспроизведение «обрядовых» форм и формул может не иметь интенции в той или иной степени манипулировать адресатом — единственная цель ссылки на какой-либо прецедентный текст (монографию известного учёного, постановление Пленума ВС РФ, уважаемое справочное издание) заключается в самом воспроизведении текста, которое показывает принадлежность адресанта к определённому дискурсивной ситуацией' кругу посвящённых. В подобных случаях, когда степень конфликтогенности остаётся равной нулю, перед нами пример эстетизированного речевого поведения.
Ритуализованный и эстетизированный типы речевого поведения в рамках каждой анализируемой дискурсивной практики способствуют языковой игре, стратификации коммуникантов по социальному, профессиональному, идейному признакам. Надлежит сказать, что в юридическом дискурсе, где позиции коммуникантов обозначены прямее, резче, игровое начало реализуется в большей степени.
Наконец, было установлено, что даже самый скрупулёзный дискурсивный анализ не способен каждый раз со стопроцентной точностью определить мотивационно-прагматические установки автора метатекста.
Такое положение вещей вызвано объективной причиной — прескриптивным характером идеологизации и индетерминизмом естественного языка.
Заключение
.
Настоящее диссертационное сочинение было посвящено исследованию функционирования ТЕ в метаязыковых практиках советской лингвистической науки и современного юридического дискурса. Целью работы являлось проведение лексического, грамматического и прагматического анализа текстов специальной лингвистической литературы и судебных актов.
Отказ от традиционных подходов терминоведения и юридической техники, сопоставление двух практик на основе отлаженного метода дискурсивного1 анализа, определение базы общности построения и функционирования двух дискурсов, позволили детально доказать вынесенные на защиту и обозначенные во Введении положения.
В Главе I, отразившей методологические основы диссертационного сочинения;
1) была рассмотрена история становления и развития дискурсивного анализами дефинированы понятия «дискурс» и «дискурсивный анализ», а также такие дискурсивные категории, как «языковая идеологизация», «языковая манипуляция», «дезинформация» и «конфликтогенность»;
3) обозначены, пределы1 применения лексикографического метода и так называемой юридтеской техники;
4) определено соотношение понятий «юридический язык» и «юридический дискурс»;
5) даны понятие о юридических документах и их типология, отдельно описано судебное решение как особый вид юридических документов.
В частности, под дискурсом в данной работе понимается, во-первых, конкретный текст, имеющий лексические, грамматические и семантические характеристики, в его соотношении с прагматической стороной коммуникативного акта и, во-вторых, дискурсивная практика, то есть совокупность произведённых коммуникантами текстов, объединённых тематической" общностью и способами оперирования с языком.
Дискурсивный анализ, следовательно, представляет собою комплексное лексическое, грамматическое, семантическое и прагматическое исследование совокупности текстов на предмет выявления способов оперирования с языком. Такое исследование совмещает в себе достоинства терминоведческого анализа и юридической техники, позволяя' при этом снять одностороннюю, преимущественную ориентацию на первую либо вторую методологию.
Другой методологической категорией стала языковая идеологизация (идеологизация), вытекающая из работ М. М. Бахтина и ряда зарубежных постпозитивистов.
Было установлено, что языковая идеологизация не всегда бывает следствием манипулятивной интенции автора речи. Нередко? в, текстах, не маркированных политически (например, в текстах научного стиля, текстах, обслуживающих административно-правовую сферу), используются' те же языковые средствакоторые в обычной коммуникативной ситуации обеспечивают направленное идеологическое воздействие и даже пропаганду.
Объясняя выбор базовых для настоящего исследования категорий, мы определили и смежные по отношению к идеологизации понятия: манипуляция и дезинформация.
Поскольку слово «манипуляция» является не только традиционным для научного и публицистического дискурса, но и модным в настоящее время, то оперировать им как названием категории исследования было бы не совсем продуктивно1 по следующей причине.
Очевидно (и это показано в первой главе), что у сочетания «языковая манипуляция» можно выделить два лексических значения: широкое и узкое. В широком плане под языковой манипуляцией понимается всякий речевой акт, повлиявший тем или иным образом на окружающую действительность (от классического, «павловского» гипноза и нейролингвистического программирования до просьбы в автобусе уступить место). В^ узком смысле I языковой' манипуляцией называют скрытое воздействие, внушение, понуждение к чему-либо такому, что1 может повлечь нежелательные и даже вредные для адресата последствия.
Понятие «языковая манипуляция», взятое в узком смысле, не отражает те зафиксированные нами факты, когда механизм языковой идеологизации задействуется адресантом непреднамеренно. Именно поэтому был сделан вывод, что «языковая манипуляция» не может быть использована как рабочая категория для нашего сравнительного дискурсивного анализа.
Методологическую базу исследования, наряду с категорией языковой идеологизации', подкрепляет и введённая в, оборот — категория конфликтогенности, которая, по* нашему мнению, имеет принципиальное значение, для современного дискурсивного анализа языка и. обозначает потенциальную способность текста быть конфликтным, то есть порождать непонимание или не-так-поншшние (Н.Д. Голев).
Лингвопрагматический смысл конфликтогенности заключается в несоответствии мотивационно-прагматических установок автора выбранным средствам языковой экспликации. Несоответствие же это было доказано посредством исследования > логических, лексико-семантических и грамматических особенностей двух дискурсивных практик.
В ГлавеII указанные особенности рассмотрены на1 примере функционирования терминологических единиц, основными компонентами которых являются «метод», «методика» и «приём».
Глава Ш описывает логическую организацию терминосистемы Уголовного кодекса РФ и уголовно-процессуальных документов: лексико-семантические, грамматические, орфографические и пунктуационные особенности этого компонента юридического дискурса.
Общность и различия двух рассмотренных дискурсивных практик рассмотрены в Главе IV. Так, в ходе исследования было установлено следующее:
1. Общность структуры двух дискурсивных практик наблюдается в планах лингвистическом и экстралингвистическом. Основной лингвистической чертой сходства является эксплуатация научного стиля в обеих дискурсивных практиках. В плане экстралингвистическом* на структуру двух дискурсов влияют их интертекстуальность и предельная стандартизация. Ещё одна особенность исследованных практик заключается в общности базовой логической категории, (понятия), которая на лингвистическом уровне коррелирует с дефиницией.
2. Общие способы оперирования с языком в рамках двух дискурсивных практик были выявлены при рассмотрении трёх уровней экспликации действительности.
Мы выяснили, что идеологизация' на уровне системы ценностей для методологии лингвистики в целом-не характерна (хотя встречается в научной лингвистической коммуникации, проявляясь в прагматически не мотивированных ссылках на тот или иной авторитет, в качестве которого могут, к примеру, выступать Пленум Верховного Суда РФ, «какое-либо уважаемое справочное издание по лингвистике, определённый учёный и т. п.).
На уровне знания о мире советский металингвистический дискурс и современный юридический дискурс характеризуются внутренним алогизмом, аномальностью лексической и грамматической семантики, а также десемантизацией, а следовательно, заключают в. себе таксономические особенности всего советского дискурса.
Подобная типологическая близость объясняется характерным несоблюдением грамматических правил и аксиом референции, которое в настоящей работе получило название механизмов языковой идеологизации:
1) отказ от толкования вводимых терминологических единиц, значение которых не может быть выведено из контекста, включая случаи толкования одного неизвестного через другое;
2) использование терминов, которые в силу своей общей употребительности не воспринимаются адресатом как специальные слова (словосочетания);
3) использование терминов-фантомов;
4) использование лексико-грамматических и лексико-семантических маркеров, сигнализирующих о нечётком ограничении объёма толкуемого понятия и — шире — дискурсивного события;
5) неадекватное и прагматически не обусловленное использование возможностей грамматической системы русского языка (превращение самостоятельных слов формально-служебные;
6) использование штампов;
7) нагромождение одинаковых падежей;
8) неоправданно сложный синтаксис и речевая избыточность, призванные создать ауру научности, иллюзию максимально информативного объяснения;
9) речевая недостаточность.
Имеются и особенности, характеризующие только юридическую дискурсивную практику (явные логические и грамматические ошибки, ошибки в выборе лексемы, тавтологии, неправильный порядок слов в предложении, пунктуационные и орфографические ошибки) и являющиеся следствием интертекстуальной природы названной практики и нередко низкой языковой компетенцией коммуникантов.
На поведенческом уровне оба дискурса, как было доказано, зачастую характеризуются коммуникативным провалом — следствием актуализации перечисленных выше механизмов идеологизации.
В ходе проведённого дискурсивного анализа выяснилось, что работа механизма идеологизации далеко не всегда является результатом манипулятивной интенции или актом языковой агрессии адресанта, который ведом языковой системой и, защищая создаваемый текст, путает области референции. Для обоих дискурсов характерны элементы ритуализованного и эстетизированного речевого поведения, которые способствуют языковой игре, стратификации коммуникантов по социальному, профессиональному, «идейному» (в терминологии Бахтина — идеологическому) признакам.
Определение мотивационно-прагматических установок метатекста нередко бывает затруднено, и трудности эти обусловлены индетерминизмом естественного языка, прескриптивным характером языковой идеологизации.
Принимая во внимание полученные выводы, учитывая их успешную апробацию в ходе ряда международных лингвистических конференций, а также имея в виду двухлетнюю практику применения полученных результатов при судебной деятельности, полагаем возможным наметить некоторые перспективы для настоящего исследования. Итак, развитием заглавной проблемы послужит научная разработка следующих вопросов:
1. Теория языкового конфликта и экспликация категории конфликтогенности в юридическом дискурсе;
2. Судебное заседание как особый вид юридической дискурсивной практики. Рассмотрение феномена судебного заседания в рамках теории языковой игры.
Планируется также разработка справочных пособий, предназначенных для работников судебной системы, а также материалов для спецкурсов «Лингвистическая конфликтология» и «Юрислингвистика».
