Современная ситуация во взаимодействии природы и общества характеризуется как глобальный экологический кризис. Кризис порожден последствиями невиданного демографического и индустриального роста. С конца XIX в. все более возрастающими темпами увеличивается влияние общества на среду обитания. Растет население планеты. В хозяйственный оборот вовлекаются все новые территории и ресурсы. Вносятся глубокие изменения в природную среду. Вырубка лесоврасширение пастбищ и посевных площадейстроительство новых городов и других поселенийстроительство плотин, каналов, дорогвсе более масштабное использование недрвойны и многие другие виды человеческой деятельности приводят к грандиозным изменениям природной среды.
Современному глобальному экологическому кризису предшествовала длительная история взаимодействия природы и общества. На каждом этапе истории человечества эти процессы имели свои качественные и количественные отличия, связанные с географическими особенностями природных климато-ландшафтных зон, хозяйственным и общественным укладом, объемом общих и экологических знаний, а изучение локальных экологических кризисов или, напротив, гомеостазных состояний общества и среды обитания в предшествующие эпохи имеет не только теоретическое, но и практическое значение1.
Изучение аграрной истории невозможно без изучения опыта природопользования, то есть без изучения комплекса навыков и умений по использованию в традиционном хозяйстве природных ресурсов и адаптации к определенным (локальным) природным условиям. Другая сторона этой проблемы — воздействие традиционной агропромысловой хозяйственной структуры на геосреду и последствия этого воздействия. Взаимодействие с окружающей средой проявлялось во всех областях жизнедеятельности и культуры крестьянства. М. М. Громыко замечает, что «духовный мир крестьянина был теснейшим образом связан с природой. Он прилагал труд свой в хозяйстве, максимально зависящем от местных ландшафтных особенностей, климата, сезонных смен и даже повседневных перемен погоды. Весь его образ жизни органично включался в систему локальных природно-хозяйственных условий"2.
С полной уверенностью можно сказать, что «новые» отношения собственности в аграрном секторе экономки стимулируют и приведут в действие целый комплекс последствий в социально-экономической, демографической, культурной и других сферах жизнедеятельности общества. На наш взгляд, одним из самых серьезных последствий для социально-экономической ситуации на селе в ближайшие годы явится рост аграрного сектора экономики в малых формах: крестьянское хозяйство, кооператив, арендное предприятие. Порукой тому огромные возможности края, которые сегодня не используются в полной мере.
В означенном событийном ряду, в осуществлении которого вряд ли приходится сомневаться, не может долее оставаться невостребованным 300-летний опыт западносибирского русского традиционного многоотраслевого хозяйства (земледелие, скотоводство, перерабатывающие и добывающие промыслы). Понятно, что далеко не все в этом опыте равноценно и может быть привнесено в сегодняшнюю практику. Многое в хозяйственном быту прошлого устарело: коренным образом изменилась социально-экономическая и экологическая ситуации. Однако, эти недостатки с лихвой перекрываются тем обстоятельством, что опыт традиционной русской агропромысловой структуры, природопользования в том числе, есть единственный, имеющийся в нашем распоряжении опыт ведения многоотраслевого хозяйства в малых формах: «Русское крестьянство создало своеобразную народную энциклопедицию сельскохозяйственного производства: выработало календарь работ, приемы обработки почвы, ухода за культурными растениями, их уборки, обработки и хранения, способы заготовки и хранения кормов, содержания и выпаса скота, меры борьбы с эпидемиями, систему и приемы промысловой деятельности, комплекс агротехнических знаний, многократно апробированных в конкретных условиях. Сегодня все это должно стать достоянием тружеников села, войти в азбуку отечественного земледелия. Особое значение народный опыт может иметь для индивидуального, семейного фермерского хозяйства, о перспективности которого много сказано современными экономистами-аграрниками», — пишет НА. Миненко3.
Предметом данного исследования является хозяйственная деятельность западносибирского крестьянства.
Цель исследования: выявить специфические (локальные) аспекты взаимодействия традиционной агропромысловой структуры с окружающей средой. Установить направления и объемы, в которых крестьянское хозяйство воздействовало на природу и оборотное воздействие окружающей среды, в том числе измененной, на хозяйство. Уточнить наши представления о степени адаптированности крестьянства Западной Сибири к природным условиям региона в обозначенных хронологических рамках.
Исследовательская цель достигается путем решения следующего набора задач: выявить экологические аспекты пропульсивных отраслей агропромысловой структуры (земледелие, скотоводство) — выявить экологические аспекты промысловой деятельности (собирательство, добывающие и производящие промыслы) — выяснить степень адаптации традиционного хозяйства к неблагоприятным и экстремальным факторам окружающей средывыявить способы и результаты взаимодействия агропромысловой структуры региона с ландшафтно-рельефными системами и биоценозами.
Территориальные рамки исследования ограничены Западной Сибирью. В географическом отношении Западная Сибирь представляет собой низменность в форме чаши с постепенно понижающимися к центру бортами. Регион включает климато-ландшафтные зоны тундры, лесотундры, тайги, лесостепи и частично степи. С запада на юг Западно-Сибирская низменность ограничена горными системами Уралом и Алтаем. Восточный склон Урала и Алтай (Южная Сибирь) включены в географические рамки исследования. Широкие и плоские междуречья западносибирских рек затрудняют сток атмосферных осадков, что ведет к сильной заболоченности. Через Западную Сибирь протекает большое количество крупных рек, впадающих в одну из самых грандиозных речных систем мира — Обь-Иртышскую. Обская речная долина достигает глубины 50— 80 метров. Правый берег западносибирских рек обычно крут, а левый спускается невысокими террасами. Западная Сибирь отличается континентальным и довольно суровым климатом. Январские температуры колеблются от —15° на юге, до —30° на северо-востоке. Летом основная часть низменности хорошо прогревается: средняя температура июля на южной границе региона составляет 20 градусов, а чуть южнее Салехарда — 15. Большая часть осадков выпадает в летнее время, чаще всего в июне и августезимой осадков выпадает меньше. Годовое количество осадков выше всего в таежной зоне (до 550 мм), ниже всего в степи и тундре (250−300 мм).
Горы Южной Сибири представляют собой вытянутую с запада на восток, от Алтая до Станового хребта физико-географическую страну. Наиболее высокие хребты превышают три—четыре тысячи метров. Наибольшую высоту имеют Алтайские горы. С гор Южной Сибири берет начало большинство крупных сибирских рек. Водные потоки текут в узких крутых долинах с большой скоростью. В южно-сибирских горах много озер, болота же здесь сравнительно редки. В горных областях Алтая повсеместно наблюдаются высотные климато-ландшафтные зоны: степная, лесостепная, горнотаежная, высокогорная. Климат в Алтайских горах довольно теплый и влажный. В Кузнецко-Салаирской области горные массивы окружают большую, известную плодородными землями, Кузнецкую котловину4.
На протяжении XVII—первой половины XIX вв. Западная Сибирь в административно-территориальном отношении неоднократно переустраивалась. К 50-м годам XIX в. территория Западной Сибири, включенная в географические рамки исследования, входила в Западно-Сибирское генерал-губернаторство в составе Тобольской и Томской губерний, Семипалатинской области, а также части Области сибирских киргизов, где имелось русское население.
XVIII—первая половина XIX вв. традиционно выделяются в аграрной истории Сибири. Это особый этап, поскольку только к началу XVIII в. в целом закончилось становление сибирского крестьянства как локальной сословно-этнической группы русского народа5. Во второй половине XIX в. ситуация существенно изменилась в стране в целом и в Западной Сибири в частности. Наиболее значимыми процессами социально-экономической жизни для аграрного сектора региона стали рост товарности сельскохозяйственного производства и массовое переселение в Сибирь из центральных областей европейской части страны. Однако в ряде случаев исследование выходит как за нижнюю, так и в особенности за верхнюю хронологическую границу. Это объясняется как требованиями развития отдельных сюжетов, так и чрезвычайной консервативностью рассматриваемых в исследовании процессов6.
Идея зависимости человека и общества от природы не нова и имеет свои истоки еще в античности. Забытая в средние века она возобновляется накануне нового времени (Воден), а мыслителями эпохи просвещения окончательно утверждается как подход в социологии (Монтескье,.
Вольтер). Наконец, трудами Гердера и К. Ритгера географический подход к истории получил научную постановку.
Рядом с этим поиском шло становление новых специальных географических дисциплин (подходов), изучающих взаимоотношения (связи) различных компонентов природной среды (биогеография) и влияние человека на все явления природы, вместе взятые (антропогеография). Создателем последней науки является Ф. Ратцель. Из данных последнего направления естественнонаучной мысли Ратцелем были сделаны и социологические выводы: «на одинаковой почве сказываются сходные явления в жизни народов и государств, которые можно классифицировать по географическому принципу"7. Благодаря этому основному тезису история была сведена, по сути, к передвижениям народов на поверхности планеты, то есть с научно-исторической точки зрения эти воззрения представляли собой переход от эволюционизма к теории культурных кругов. Ключевое положение в рамках этой концепции заняла теория миграций. К этой теории позднее были присоединены некоторые другие идеи, что в совокупности составило основы геополитики как науки8.
В 20—30-е годы XX в. в основном немецкие и русские (в изгнании) ученые (Г.В. Вернадский, Л. П. Карсавин, П. Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой) добились значительных результатов в синтезе накопленных к тому времени данных о роли географического фактора в социологии. Ядром этих теоретических построений явилось учение о «месторазвитии» как о важнейшем факторе детерминирующем национальные истории9. Правда, целый ряд положений, высказанных «евразийцами», находился на уровне интуиций, в частности, их идея о России—Евразии как специфическом месторазвитии. Это дало повод многим, в том числе, например, П. Н. Милюкову, считать евразийцев последователями «славянофилов-романтиков», что, однако, не помешало ему в своих «Очерках по истории русской культуры» согласиться с тем, что географический подход — единственно научный подход в рамках существовавшей тогда позитивистской социологии и во многом подчинить именно этому подходу изложение истории русской культуры, как он ее увидел10.
В 40—60-е годы XX столетия сложился целый рад научных направлений, явившихся плодом в области синтеза в естествознании и совершенно по-новому поставивших вопрос о взаимосвязях и взаимодействиях биологического и косного в природе, а также общества и природы. Так, сделанные еще в 20-е годы открытия русского ученого Чижевского дали толчок становлению гелеои астробиологии, а также становлению представлений о воздействии космоса (солнца) на социальные процессы. В. И. Вернадский создает учение о биосфере как глобальном феномене космического уровня взаимодействий. В это же время формируется современная экология как учение о взаимосвязях биоценозов с окружающей средой и друг с другом11. В 50—90-е годы социология берет на вооружение эти и другие достижения и выводы естественнонаучных дисциплин, имеющих отношение к географической среде как к объекту изучения. Особенно успешно этот поиск проходил в этнографии (этнологии) и археологии. С именем американского этнолога Дж. Стюарда связано становление этноэкологии. Дж. Стюард и последователи изучают адаптацию человеческих сообществ к природной среде. В 1960;х годах в США складывается «экологическая этнография», в рамках которой имеются такие направления, как «экосистемная этнография», «этноэкология», «процессуальная экоэтнография», «этнозоология», «этнобатаника» и др., ставящие в центр внимания те или иные аспекты взаимодействия этнокультурных общностей и природной среды12. Весьма робко этот подход начинает разрабатываться в СССР в 70-е годы в виде концепции хозяйственно-культурных типов и историко-географических областей13. Только в конце 80-х—90-х годов в советско-русской этнологии (этнографии) утверждаются западные представления и подходы в этноэкологии. В археологии в 60—90-е годы популярным становится привлечение данных палеобатаники, палеозоологии и палеоклиматологии как для датировки, так и для реконструкции среды обитания и жизнеобеспечения доисторических человеческих сообществ. В эти же годы в социологии начинается поиск в области выявления ритмических процессов в общественном развитии, в том числе связанных с ритмическими колебаниями природной среды. Правда, идея эта была сформулирована еще в древности14. В новейшее время цикличность в развитии человеческих сообществ была выявлена О. Шпенглером и А. Тайнби, но сколько-нибудь удовлетворительных объяснений этой цикличности они не дали15. Отчетливее всего роль ритмики в истории выражена в критических экологических ситуациях, вызванных естественными природными причинами, например, циклическими колебаниями климата. Здесь археологи и историки обычно опираются на изыскания А. В. Шнитникова, выявившего 1850-летние природные циклы увлажнения-усыхания планеты16. В этой связи интересны выводы Е. В. Максимова о внутренней структуре элементов шнит-никовских циклов и сопоставление этой структуры с расцветом и упадком древних цивилизаций17. Революционный методологический прорыв в изучении природно-общественных взаимосвязей был совершен выдающимся русским мыслителем Л. Н. Гумилевым. В конце 60-х годов Л. Н. Гумилев опубликовал свои наблюдения и теоретические наработки, в которых он преодолел задогматизированный взгляд позитивистской социологии на этнос как на социальную общность18. Гумилев характеризовал «этнос как биологическую единицу, таксономически стоящую ниже вида, как «рориЫю». Соответственно «социальные и этнические процессы различны по своей природе». Следовательно, целостная картина общественного развития может быть получена только в случае, когда социальные и экологические закономерности будут учтены в равной мере. Л. Н. Гумилев осмыслил этнологию как естественнонаучную дисциплину, которая должна оперировать популяционными закономерностями, поскольку этнос является «естественно сложившейся формой коллективного существования людей, органично входящих в биосферу» (вмещающий ландшафт), который во многом определяет их поведенческие стереотипы. Кроме того, Л. Н. Гумилев вскрыл энергетический («пассионарный») механизм этногенеза, когда в результате «пассионорного толчка» возникшая этническая система далее развивается в соответствии с действующими законами природы, то есть постепенно утрачивает энергию19. Л. Н. Гумилев реанимировал и поставил на естественнонаучную основу представления евразийцев о России—Евразии как особом место-развитии. Центральным географическим элементом, связующим в единое геоэтническое, геоэкономическое и геополитическое целое эту территорию, согласно Гумилеву, является так называемая гетерохронность увлажнения аридной и гумидной зон Евразии, то есть вековые циклические миграции атмосферных потоков, несущих осадки20. Впервые Л. Н. Гумилев сформулировал сколько-нибудь удобоваримую теорию, объясняющую цикличность в историческом процессе: помимо теории гете-рохронности увлажнения Евразии это еще следствие процесса энтропии (потери энергетики) в этнических системах и становление новых этносов. Сегодня этнология Гумилева представляется весьма перспективным методом в постижении истории21. Кроме того, теория Л. Н. Гумилева стимулировала дальнейший поиск в области общих закономерностей в этнологии и экологии22.
Однако, вряд ли необходимо переоценивать значение априорной методологии в историческом исследовании. С помощью благоприобретенной методологии не столько добывается новое знание, сколько систематизируется (санкционируется), а подобную задачу, в принципе, способна выполнить любая методология. В конечном счете, история — достаточно самостоятельная отрасль научного знания по отношению к философии. Главная цель этой науки состоит не столько в поиске материала для оправдания или ниспровержения тех или иных философских спекуляций или политических конъюнктур, а в том «чтобы понять, как все было на самом деле».
Историки добиваются этого тем успешнее, чем более они следуют «логике вещей» (Гегель), нежели логике мировоззренческих систем, пусть даже «диалектической»: «есть реальности, т. е. есть центры бытия, некоторые сгустки бытия, подлежащие своим законам и поэтому имеющие каждый свою формупочему ничто существующее не может рассматриваться как безразличный и пассивный материал для заполнения каких бы то ни было схем, а тем более считаться со схемой и поэтому формы должны постигаться по своей жизни, через себя изображаться, согласно постижению, а не в ракурсах заранее распределенной перспективы"23.
В XVII веке, во времена становления науки в современном ее понимании, были сформулированы ее принципы: наблюдение, эксперимент, повторяемость результатов эксперимента. В исторической науке — это сбор источников и их всесторонняя критика, реконструкция прошлого на их основе и, наконец, соотнесение этой реконструкции с предшествующей историографией проблемы. Автор постарался, насколько смог, добросовестно выполнить все эти методические действия. В этом своем устремлении он опирался на фундаментальные принципы исторического исследования — историзм, объективность, системность в оценке выявленных фактов. Помимо историографии в исследовании привлекались данные этнографии, а также естественных наук: географии, ботаники, зоологии, этнологии, почвоведения, экологии популяций и сообществ.
В конце 80-х—начале 90-х годов JI.H. Гумилев изложил свои взгляды на историю России как на процесс зарождения, формирования и развития российского суперэтноса24. До выхода в свет работы JI.H. Гумилева в историографии можно выделить только одно исследование, посвященное изучению природно-общественных взаимосвязей в истории России — это книга A.B. Дулова «Географическая среда и история России в конце XV— середине XIX вв."25 Даже несмотря на «новизну» темы в советской историографии книга явно была рутинной для своего времени (1983 г.). Уже в типографии она устарела концептуально и структурно. В сущности AB. Дулов написал книгу по исторической географии, вспомогательной исторической дисциплине, использовав не только набор стандартных проблем этой науки, но даже структуру соответствующего вузовского учебника. Концептуально эта книга явилась смесью некоторых (безобидных с точки зрения марксизма) положений антропогеографии начала XX в. и марксистских догм, уснащенных соответствующими иллюстрациями из прошлого феодальной России. Больше всего детище A.B. Дулова напоминает справочник по исторической географии России и в этом качестве может быть с успехом использовано и сегодня. Единственной более или менее оригинальной составляющей книги является очерк истории природоохранной политики феодальной России. Именно этот опыт A.B. Дулова получил развитие впоследствии26. В остальном же книга Дулова никого не вдохновила, так как уже в первой половине 80-х годов была понятна тупиковость подобного подхода в изучении взаимодействия общества и природы. Однако исследование A.B. Дулова, а вернее факт его публикации, явились своеобразным сигналом того, что теперь можно, по крайней мере, размышлять над данной проблематикой. К этому же располагала достаточно мягкая (по советским меркам) критика концепции JI.H. Гумилева.
Вслед за H.A. Миненко должно признать, что сибирская аграрная историография сегодня находится на передовых рубежах отечественной исторической науки. И эта ситуация сложилась не вчера. Начиная с уже ставших классическими работ В. И. Шункова хозяйственное освоение Северной Азии русским крестьянством в эпоху «позднего феодализма» является одной из центральных проблем сибиреведения27. В 60-е—90-е годы весомый вклад в изучение этой проблемы внесли Н. Г. Апполова, И. В. Власова, М. М. Громыко, Н. Ф. Емельянов, A.A. Кондрашенков, Д. И. Копылов, H.A. Миненко, В. В. Пундани, JIM. Русакова. Поскольку традиционное хозяйство связано с природой тысячами нитей и земледелец несравненно ближе к природе, нежели кто-либо другой, то, разумеется, изучение традиционной хозструкгуры невозможно без изучения ее взаимосвязей с природой. К сожалению, во многих исследованиях обозначенных выше авторов эти проблемы уходили на второй план. Изучение процессов зачастую замещало изучение взаимосвязей. Тем не менее интересные и ценные наблюдения над природно-общественными взаимосвязями в сельском хозяйстве Западной Сибири XVIII—I пол. XIX столетий в работах этих исследователей можно найти. Наблюдения касаются в основном специфики земледелия, скотоводства и промысловой деятельности в их соотнесенности с природной средой28.
В 70-е годы начинают выходить работы М. М. Громыко, в которых по-новому были расставлены приоритеты и сформулированы исследовательские задачи. Если до этого в центре внимания были социальные и экономические процессы, как они представлялись марксизму, то теперь внимание исследователей переносилось на самого крестьянина, как носителя традиционной культуры, хозяйственной в том числе. Подробно становление нового подхода прослежено в соответствующих историографических очерках, сделанных H.A. Миненко29. Она же сформировала термин для обозначения того, что происходило, — «культурно-антропологический» подход. В рамках данного подхода, помимо прочих проблем, исследователи принялись за изучение проблем складывания системы жизнеобеспечения сибирской деревни, эволюции этой системы во времени ее адаптации к порайонным (локальным) условиям. В этой связи стали актуальны вопросы соотнесенности с конкретными природными условиями хозяйственных традиций и навыков. В зону интересов исследователей попадают природоведческие знания и экологические представления крестьянства, преломление знаний о природе в традиционном изобразительном искусстве и фольклоре. Данный исследовательский подход в 70-е—80-е годы нашел свое выражение в работах М. М. Громыко, В. А. Липинской, H.A. Миненко, Л. М. Русаковой, В.И. Шадурского30.
В 1989 г. вышла в свет книга Т. С. Мамсик «Хозяйственное освоение Южной Сибири: механизмы формирования и функционирования arpoпромысловой структуры». В этом исследовании большое внимание уделено изучению взаимодействия традиционной хозструктуры с окружающей средой. Здесь можно найти наблюдения взаимосвязи интересов русского звероловного промысла и процесса хозяйственного освоения горных долин Алтая. Автор делает интересные выводы по поводу последствий освоения Южной Сибири русскими для животного мира региона. Т. С. Мамсик увязала с локальными флуктуациями климата Горного Алтая в первой половине XIX в. изменения в агропромысловой структуре региона. Особый интерес вызывают выводы исследовательницы о связи вышеуказанных природных процессов и миграционных потоков русского крестьянства как внутри края, так и далеко за его пределы, вплоть до Центральной Азии31.
В 1991 г. была опубликована монография H.A. Миненко «Экологические знания и опыт природопользования русских крестьян Сибири в XVIII—первой половине XIX вв.». Данная работа в сущности подводит итог всего, что было достигнуто сибиреведением в области изучения природно-общественных взаимосвязей. В книге сформулирован и получил определенное разрешение круг вопросов, ранее не ставившихся: природоохранная политика правительства и действия по регламентации природопользованиятрадиционная регламентация природопользования и крестьянские традиции охраны природывлияние природных неблагоприятных и катастрофических факторов на хозяйственную деятельность крестьянства. Явный приоритет в книге отведен изучению природоведческих знаний и экологических представлений крестьянства32.
Таким образом, к началу 90-х годов в сибиреведении сложился новый подход — историко-экологаческий. Сущность этого подхода заключается в том, что в изучении процессов формирования и развития локальных хозяйственных структур и этнокультурных традиций исследователи учитывают природную среду не как фон, а как мощный и постоянно изменяющийся (масс-энергетический обмен) фактор. В этой связи становится не только желательно, но и необходимо привлечение данных как вспомогательных исторических дисциплин (исторической географии, этнографии), так и естественных наук, и прежде всего географии и экологии.
В рамках данного подхода в 90-е годы продолжали осуществляться исследования. Исследователи касались широкого круга проблем исторической экологии русского крестьянства Сибири XVIII—XIX вв.еков33. В ряду этих публикаций выделяется книга В. А. Зверева «Экологические аспекты культуры и образа жизни крестьянства Сибири эпохи капитализма». В последнее время историко-экологический подход воплощается в исследованиях традиционного быта и культуры аборигенов сибирского северо-запада и смежных с Западной Сибирью регионов34.
Логика подталкивает исследователя, работающего в рамках истори-ко-экологического подхода к использованию в качестве одного из основных источников картографических материалов. Тем более, что подобный опыт имеется. Так, P.M. Абзалов, основываясь на изучении карт Башкирии XVIII—XIX вв.еков, пришел к выводу, что заводское производство этого периода стало здесь причиной изменения режима водостока рек, перегороженных заводскими плотинами, привело к появлению оголенных от леса пространств и общему уменьшению запасов леса, обмелению рек, озер, а также способствовало интенсивной водной эрозии35. Рукописные карты и планы XVIII— I пол. XIX веков имеются в Тобольском филиале Государственного архива Тюменской области (1732 ед. хр.). Отложились они в фоцде Тобольской казенной палаты (ф. 154). В их числе — планы города Тобольска, карты Тобольской губерниикарты границ Тобольской губернии, чертежи рек Иртыша и Оби с указанием притоков, поселений и пристанейпланы сенокосных пашенных и рыболовных угодийпланы казенно-оброчных, крестьянских, инородческих, переселенческих, частновладельческих, фабричных, церковных и монастырских участков. По преимуществу это планы волостей Тобольского уезда. В описи планы распределены по волостям, но по некоторым волостям практически отсутствуют: Загваздинской, Индерской, Лош-новской. Данный репертуар сложился в силу двух основных причин. Прежде всего — это картографические съемки, продиктованные необходимостью «приведения в известность земель Западной Сибири» в интересах государственного фиска. Такие работы были начаты в 1714 г. и эпизодически возобновлялись в соответствие с тем или иным указом, но были далеки от завершения и к концу рассматриваемого периода36. Вторая фондообразующая причина — повседневная работа уездных и губернских землемеров по оформлению различных земельных сделок, споров, размежеваний, выделению казенных оброчных статей и тому подобное. Интересующий нас хронологический отрезок представлен в основном картами и планами конца XVIII—I пол. XIX веков. Карты и планы более раннего периода погибли в многочисленных тобольских пожарах37. Качество топографических работ охарактеризовано еще современниками. В 30-е годы XVIII в. В. Н. Татищев отмечал: «Хотя в Сибири различные ландкарты учинены, однако ж, во оных многие обстоятельства, а особливо, что к пользе заводов касается, упущено, то есть многих рек, гор и лесов не назначено и не описано"38.
Чиновники I Сибирского комитета (1820—1838) также отмечали крайнюю неточность и фрагментарность результатов всех геодезических работ в Сибири39. А. Сулоцкий в 50-х годах XIX в. попытался на основе данных сибирских картографических материалов проследить эволюцию «перемежающихся озер» Западной Сибири — «брикнеровы периоды» (Об этом природном феномене и его влиянии на традиционное хозяйство говорится во второй главе данного диссертационного сочинения), однако он был вынужден отказаться от этой попытки по причине крайней неточности и ограниченной информативности карт40. Следует добавить, что топографические обозначения на картах не систематизированы, цвета и значки не расшифровываются. Нередко карты не датированы, в наибольшей степени это относится к губернским картам.
На основе имеющихся планов было бы интересно проследить динамику изменения ландшафта под антропогенным воздействием. Планы составлены к различным случаям. Обычно это «отрезка» или «прирезка» угодий по различным причинам: «на прибывшие души мужского пола», «отрезка в казенное оброчное владение», «отрезка для нужд церкви» и тому подобное. Сосредоточена эта информация по селениям. Планы отдельных участков содержат данные о площади сельхозугодий и «неудобий» — болот, кустарника, леса, площади, занятой реками и озерами. Казалось бы, можно выявить степень антропогенного воздействия на ландшафты хотя бы по отдельным селениям, но помимо несовершенства карт, этому мешает то, что нет гарантии — учтены ли все «прирезки» и «отрезки», нет уверенности, что сохранился весь комплекс планов, имевшихся по данному селению. В силу того, что планы составлялись только на интересующий в данный момент землеустроителей участок, а весь надел селения на плане не воспроизводилсяпреобразование угодий, например, их окультуривание выявить невозможно. В этом отношении информативнее планы, отражающие ситуацию в целом по отдельным волостям или хотя бы по большинству селений одной волости, но, как правило, здесь учитываются земли и угодья, принадлежащие не только русскому крестьянству, но и инородческому населению, а также другим податным сословиям русского населения часто без разграничения владений. То есть можно говорить только об антопогенном воздействии на ландшафт в целом, но ни в коей мере отдельной группы населения. В нашем случае русского крестьянства. К тому же динамику показать невозможно. Хронологически планы находятся в промежутке конца XVIII—I пол. XIX столетия, но идеального для нас временного разрыва в возможные полстолетия нет. Чаще всего мы имеем такие планы на I пол. XIX в., обычно в рамках последних двух десятилетий.
Таким образом, восстановить полную и адекватную картину антропогенного воздействия на ландшафты русским крестьянством Тобольского уезда только на основе имеющихся картографических материалов невозможно, хотя возможны некоторые частные выводы41.
Важнейшим комплексом источников по теме является документация высших, центральных и местных органов власти. Среди документальных материалов официального происхождения наибольший интерес вызывают сведения о различных неблагоприятных и катастрофических природных факторах и их воздействии на народное хозяйство, а также данные о размерах скотоводства, земледелия, различных промыслов, о состоянии природных ресурсов края.
Сведения о метеорологических наблюдениях начинают регулярно собираться со всей империи при Петре I. При преемниках Петра время от времени эти наблюдения возобновлялись, но регулярно не велись, а информация накапливалась в Первом департаменте Сената42. С 1786 г. в России начала действовать система эстафетных сообщений о погоде, видах на урожай и ценах на «жизненные припасы». Окончательно эта система утвердилась в 1802 г., когда были созданы министерства. Министерству внутренних дел было поручено собирать сведения о погоде во всех 1убер-ниях России, состоянии посевов и обеспечении народного продоволь-ствования. Параллельно сведения подобного рода накапливались в Министерстве полиции. Обозначенная информация содержалась в отчетах губернаторов, поступавших в министерства. Губернаторские отчеты содержали специальный раздел, где должны были содержаться сведения о всех чрезвычайных событиях в губернии, включая стихийные бедствия и их последствия. Кроме того, в отчетах могут содержаться сведения об объемах промысловой деятельности крестьянства (соледобыча, рыбная ловля, охота) — можно найти данные о состоянии лесов. При использовании данных этих документов нужно помнить, что губернаторы были склонны завышать позитивные показатели итогов своей деятельности. Наиболее информативны по всем выше обозначенным данным губернаторские и генерал-губернаторские отчеты, начиная с 1820-х годов. До этого времени интересующие нас сведения в губернаторских отчетах скорее исключение, нежели правило. Тем ценнее сообщения из документов местных учреждений губернского и уездного (окружного) звена, назначенных, так сказать, для внутреннего пользования, каковых от интересующего нас периода сохранилось достаточно много. Кроме того, сообщения местных управленческих структур (в основном полицейских) значительно более подробны и привязаны к определенной местности и населенным пунктам. Документы, исходящие от местных учреждений и чиновников среднего и низшего звена (включая общинную администрацию) содержат данные о наличии у крестьян различных угодий, рабочего и продуктивного скота, о различных промыслах, о стихийных бедствиях и их последствиях и т. п. Особенно велик блок документов, относящихся к последствиям эпизоотий. По меньшей мере, уже в 30-х годах XVIII в. в полицейской отчетности уездного уровня имеется раздел «Список происшествий по волостям"43.
Согласно «Наставления» 1764 г. губернатор обязан был раз в три года объезжать губернию с целью контроля за деятельностью подчиненных ему уездных властей44. Так, в 1763 г. тобольский губернатор Д. И. Чичерин проехал от Тобольска до Коркиной слободы и обратно. Одним из результатов вояжа явился секретный указ, в котором глава губернии, между прочим, описывал состояние лесов, располагавшихся по маршруту следования45. Подобные объезды «для осмотру течения дел» практиковались и позднее. Например, в 1769 г. Д. И. Чичерин поручил подобную инспекцию надворному советнику Быкову. Данные инспекторской поездки предполагали изучение ситуации на местах по широкому кругу вопросов, в том числе интересных в рамках нашего исследования46. Губернатор А. М. Корнилов в свое время даже опубликовал наблюдения и мысли, возникшие у него по ходу подобной поездки47.
Немало заслуживающих внимания данных содержат материалы инспекционных проверок, проводившихся различными органами высшего и центрального госуправления. Среди таковых можно выделить сенатские ревизии сенаторов В. К. Безродного и кн. В. А. Куракина (1827 г.) и генерал-адъютанта Анненкова (1851 г.) Западной Сибири48. В 1860 г. западносибирские леса обозревал полковник лесной стражи Длатовский49.
Интересующая нас информация отложилась в документах центральных и высших органов госуправления в результате решения тех или иных проблем в области управления Сибирью. Так, например, в 1850-х годах возникла оживленная переписка между МГИ и генерал-губернатором Западной Сибири по вопросам лесоустройства и межевания земель50. В 20-е годы XIX в. Первый Сибирский комитет и генерал-губернатор Западной Сибири обменивались мнениями по поводу сложившегося особого режима охотничьего промысла, действовавшего в Сибири51. Кроме того, Сенат, Сибирский приказ, Сибирский комитет постоянно интересовались такими вопросами, как проведение геодезических работ в Сибири, эпизоотии, соляной промысел, охрана от пожаров сибирских лесов и т. п. В результате иной раз возникали документы по своей структуре и информативной значимости, далеко выходившие за рамки деловой переписки или официальной отчетности. Так, в 1744 г. П. И. Рычков по поручению Сената обследовал соляные озера Исетской провинции и Яицкой степи. В результате явилось развернутое описание, содержащее не только статистические, но географические и даже этнографические данные52. В Сибирском комитете в 1822—1828 годах была составлена подробная записка об истории обмежевания земель в Западной Сибири53.
К этой же группе текстов примыкают проекты, поступавшие в центральные госучреждения от частных лиц. В фонде II Сибирского комитета отложились два подобных проекта от мещанина г. Томска Гладышева «Об устройстве новых сообщений между Европейской Россией, Сибирью и Китаеммерах к сбережению лесов в Сибири"54. Документы местного судопроизводства фиксируют случаи лесных и напольных пожаров, случившихся по вине крестьян, а также несанкционированное изменение ландшафтно-рельефных систем, например, сооружение каналов («ко-паней»).
В исследовании использованы документы из фондов Российского государственного исторического архива, Российского государственного архива древних актов, Архива Русского географического общества, Государственного архива Тюменской области, Тобольского филиала Государственного архива Тюменской области, Научного архива Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника. В общей сложности автором изучены материалы 20 архивных фондов. Кроме того, привлекались документы, опубликованные еще в XIX веке55.
Еще одна группа источников по теме исследования складывается из экономико-географических и историко-этнографических описаний. В XVIII в. особый интерес вызывают написанные в этом жанре сочинения Г. Ф. Миллера и П.С. Палласа56- в первой половине XIX в. — H.A. Абрамова, Ю. А. Гагемейстера, И. Завалишина, Г. Колмогорова, Г. Потанина, Г. Спасского и др.57 Как уже отмечалось, исследуемые природно-общественные взаимосвязи весьма консервативны, а посему стало возможным до определенных пределов использование описаний второй половины XIX—начала XX веков. Здесь особое место занимают работы H.JI. Скалозубова, тобольского губернского агрономазаписки ряда политических ссыльных о Северо-Западной Сибириа также сведения, собранные чиновниками Министерства государственных имуществ и опубликованные в рамках многотомного издания «Материалы для изучения экономического быта государственных крестьян и инородцев Западной Сибири» в конце XIX века. В рамках историко-экологического подхода становится возможным привлечение описаний природы и животного мира края, на первый взгляд, не имеющих отношения к источниковой базе исторического исследования58. В целом данная группа источников нуждается в серьезной критике. Так, при оценке последствий для природной среды региона от взаимодействия с агропромысловой структурой нужно помнить, что описания могут нести неверную информацию о природе региона. В частности, это относится к фауне. Так, А. М. Хлебников, посвятивший специальную работу ихтиофауне Пермской губернии (70-е годы XIX в.), замечал по этому поводу, что Мозель, например, в своем описании «Материалы для географии и статистики России» дает список рыб, обитавших в водоемах Пермской губернии, и упоминает среди последних угря, чего на самом деле никогда не было59. Подобные ошибки возникали по той причине, что исследователи часто основывались на самых противоречивых, порой легендарных свидетельствах и слухах. В особенности данное замечание относится к авторам XVIII века. Примером тому могут послужить сведения о некоем животном, якобы обитавшем в Сибири и носившем местное название «перевозчик», приведенные в вышедшей в 1725 г. в Нюрнберге анонимной книге «Новейшее государство Сибири»: «нечто, несущее что-то на спине, имеет коричневый и желтый мех, смешанный с белым и черным Эти перевозчики, говорят, переносят горностаев и белок с берега на берег, откуда и имеют свое название"60. В источниках могут заключаться сведения о том, что какое-либо животное, на самом деле несвойственное для фауны Западной Сибири и очень редко и случайно забредавшее на территорию края, широко было распространено здесь. Так, всегда редким гостем был на крайнем юге региона тигр61. Поэтому свидетельство И. Зава-лишина о том, что тигры нередко попадаются в «приалтайских степях» нельзя считать достоверным62. Еще одно обстоятельство, на которое приходится обращать внимание, — это различные местные названия для одного и того же животного. Если этим обстоятельством пренебречь, может возникнуть путаница. Таймень, например, в Перми назывался чусовской леньв Крас-ноуфимском и Кунгурском уездах Пермской губернии и в верховьях р. Ми-асса — красуляв других местах Пермской губернии, где обитал, — леньв Сибири — таймень, тальмень. Эти особенности местных говоров в свое время перекочевали в литературу. Так, у П. С. Палласа таймень именуется «стре-жевой каменный лень», у Н. С. Попова — таймень и ливень63.
Описанная выше группа источников существует не только в опубликованном виде, но и в рукописях. Среди последних выделяются отложившийся в фонде Г. Ф. Миллера «рапорт», составленный «лекарем» Н. Ножевщиковым и «подлекарем» Я. Л. Вирдом о способах лечения «моровой язвы» (сибирки)64- и сочинение анонимного автора конца XVIII в., посвященное тому же вопросу и хранящееся ныне в фонде научных рукописей Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника65.
В периодической печати («Тобольские губернские ведомости», «Томские губернские ведомости», Журнал Министерства внутренних дел и др.) публиковались сообщения о различных происшествиях, в том числе и о стихийных бедствиях под рубриками: «Смесь», «Мелочи», «Сообщения с мест». В архиве Газетного стола Тобольского губернского правления в рукописях статей и сообщений, как опубликованных, так и не опубликованных в «Тобольских губернских ведомостях», имеется информация о последствиях наводнений в Обь-Иртышской речной системе в XVII—первой половине XIX веков66.
Автор использовал в диссертационном сочинении данные собственных полевых разысканий. Полевые исследования ведутся ежегодно с 1986 года на основе авторской программы67 среди русского сельского населения Тюменской области. Кроме того, автор побывал с экспедициями в Верхотурском и Тугулымском районах Свердловской области, а также в Шадринском районе Курганской области. Записи бесед с информантами хранятся в архиве Лаборатории истории культуры Сибири факультета истории и политических наук Тюменского госуниверситета и в личном архиве автора.
Частично материалы полевых исследований опубликованы68.
Примечания.
1. Баландин Р. К., Бондарев Л. Г. Природа и цивилизация. М., 1988; Рахилин В. К. Общество и живая природа: Краткий очерк истории взаимодействия. М., 1989; Григорьев A.A. Экологические уроки прошлого и современности. Л., 1991.
2. Громыко М. М. Семья и община в традиционной духовной культуре русских крестьян XVII—XIX вв. // Русские: семейный и общественный быт. М., 1989. С. 10.
3. Миненко H.A. Экологические знания и опыт природопользования русских крестьян Сибири в XVIII—первой половине XIX вв. Новосибирск, 1991. С. 4.
4. Давыдова М. И., Каменский А. И., Неклюдова Н. П., Тушинский Г. К. Физическая география СССР. 2-е изд. М., 1966. С. 454- Гвоздецкий H.A. Михайлов Н. И. Физическая география СССР. Азиатская часть. М., 1970. С. 184.
5. Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 98−107, 157−166.
6. Миненко НА Указ. соч. С. 5.
7. Ратцель Ф. Земля и жизнь. СПб., 1903;1905.
8. Токарев С. А. История зарубежной этнографии. М., 1978.
9. Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. Антология. 1993.
10. Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1994. Т. 1.
Ч. 1.
11. Биюн М., Харнер К., Таунсенд К. Экология. Особи, популяции и сообщества. М., 1989. Т. 1. С. 5−6.
12. Этнография и смежные дисциплины. Этнографические субдисциплины. Школы и направления. Методы. М., 1988. С. 76, 84—88.
13. Алексеев В. П. Антропогеоценозы — сущность, типология, динамика // Природа. 1975. № 7- Андрианов Б. В., Доскач А. Г. Хозяйственно-культурная дифференциация народов мира и географическая среда // Природа. 1983. N° 4.
14. Элиаде Мирча. Космос и история. М., 1987.
15. Шпенглер О. Закат Европы. M.-JL, 1923; Тойнби А. Дж. Постижение истории. Сборник. М., 1991.
16. Шнитников A.B. Изменчивость общей увлажненности материков северного полушария // Зап. Геогр. общ. Нов. сер. 1961. Т. 16.
17. Максимов Е. В. 1850-летний ритм Шнитникова и волны цивилизации // Геоэкология: глобальные проблемы. Л., 1990 С. 37—42.
18. Гумилев Л. Н. О термине «этнос» //Докл. Отд. и комис. Геогр. общ. СССР. Л., 1967. Вып. 3.
19. Он же. Этносфера: история людей и история природы. М., 1993.
20. Он же. Древняя Русь и Великая степь. М., 1993.
21. См., например, попытку автора данного диссертационного сочинения использовать теоретические наработки Л. Н. Гумилева в осмыслении истории «крестьянских войн» в России: Туров С. В. «Жалую крестом и бородой». Опыт этнологии «крестьянской войны» //Лукич. 1999. № 3. С. 121−137- № 4. С. 125−138- № 6. С. 85−119.
22. Дольник В. Р. Существуют ли биологические механизмы регуляции численности людей? //Природа. 1992. № 6. С. 3—16.
23. Флоренский П. А. Обратная перспектива // Труды по знаковым системам. III. Учен зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту, 1967. Вып. 198. С. 416.
24. Гумилев Л. Н. Древняя Русь Он же. От Руси до России: Очерки этнической истории. М., 1992.
25. Дулов A.B. Географическая среда и история России в конце XV— середине XIX вв. М., 1983.
26. См., например, Булгаков М. Б., Ялбуманов A.A. Российское природоохранное законодательство XI—начало XX вв. М., 1997.
27. Шунков В. И. Очерки по истории земледелия Сибири XVII в. М., 1956.
28. Аполлова Н. Г. Хозяйственное освоение Прииртышья в конце XVI— первой половине XIX в. М., 1976; Власова И. В. Традиции крестьянского землепользования в Поморье и Западной Сибири в XVII— XVIII вв. М., 1984; Емельянов Н. Ф. Население Среднего Приобья в феодальную эпоху (состав, занятия, повинности). Томск, 1980; Кондрашенков A.A. Крестьяне Зауралья в XVII— XVIII вв. Челябинск, 1966, ч. 1- 1969, ч. 2- Копылов Д. И. Обрабатывающая промышленность Западной Сибири в XVIII—первой половине XIX вв. Свердловск, 1973; Громыко М. М. Западная Сибирь в XVIII в. Русское население и земледельческое освоение. Новосибирск, 1965; Миненко H.A. Северо-Западная Сибирь в XVIII—первой половине XIX вв. Историко-этнографический очерк. Новосибирск, 1975; Русакова JI.M. Сельское хозяйство Среднего Зауралья на рубеже XVIII— XIX вв. Новосибирск, 1976; Пундани В. В. Государственная деревня Урала и Западной Сибири во второй половине XVIII—первой половине XIX вв. Курган, 1999.
29. Миненко H.A. Новейшая историография аграрной истории Урала XVI—начала XX вв. // Летопись уральских деревень. Тез. докл. рег-ной науч.-прак. конф. Екатеринбург, 1995. С. 7—9- Она же. Урал и Западная Сибирь конца XVI—первой половины XIX в. в новейшей отечественной историографии // Культурное наследие Азиатской России: материалы первого Сибиро-Уральского исторического конгресса. Тобольск, 1997. С. 24−30.
30. Громыко М. М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII—первая половина XIX в.) Новосибирск, 1975; Липинская В. А. Русское население Алтайского края. Народные традиции в материальной культуре (XVIII—XX вв). М., 1987; Миненко H.A. Традиции и новации в народной агрономии Зауралья в XVIII—первой половине XIX вв. // Государственные крестьяне Урала в эпоху феодализма. Екатеринбург, 1992.
С. 122—144- Она же. История культуры русского крестьянства Сибири в период феодализма. Новосибирск, 1986; Она же. Живая старина: Будни и праздники сибирской деревни в XVIII—первой половине XIX в. Новосибирск, 1989; Русакова JI.M. Традиционное изобразительное искусство русских крестьян Сибири. Новосибирск, 1989; Шадурский В. И. Народный опыт земледелия Зауралья в XVII—начале XX в. Свердловск, 1991.
31. МамсикТ.С. Хозяйственное освоение Южной Сибири: механизмы формирования и функционирования агропромысловой структуры. Новосибирск, 1989.
32. Миненко Н. А. Экологические знания и опыт природопользования.
33. Вилков О. Н. Промыслы и экология в феодальной Сибири // Изв. Сиб. отд. АН СССР. Сер. Истор. 1989; Туров C.B. Применение огня в хозяйственном быту русских крестьян Западной Сибири в XVIII—первой половине XIX вв. //Духовная культура Сибири (проблемы межнациональных связей, философии, филологии и истории). Тюмень, 1994. С. 81—92- Он же. Города и природа Западной Сибири в XVIII—первой половине XIX вв.: опыт природопользования // Матер, междунар. науч. конф. «Безопасность жизнедеятельности в Сибири и на Крайнем Севере». Тюмень, 1995. С. 59—60- Он же. Ареал промысловых интересов крестьянства Западной Сибири в XVIII—первой половине XIX вв. (к вопросу о масштабах взаимодействия традиционного хозяйства с природой) // Тюменский исторический сборник. Тюмень, 1996. С. 76—80. Он же. Вклад православного духовенства в изучение природы Западной Сибири // Судьбы России: Духовные ценности и национальные интересы, тез. втор, всеросс. конф. Екатеринбург, 1996. С. 265—267- Он же. Крестьянские деревообрабатывающие промыслы и состояние лесов Зауралья в XVIII—первой половине XIX вв. //Уральский сборник. История. Культура. Религия. Екатеринбург, 1997. С. 163—168- Он же. Промысловая деятельность русского населения Западной Сибири и состояние популяций редких животных края в XVIII— первой половине XIX вв. // Вестник ТюмГУ. История. Вып. 1.1996. С. 22— 28- Он же. Взаимодействие горнозаводских комплексов Урала и Алтая с геосредой в XVIII в. // Проблемы географии и экологии Западной Сибири. Вып. 3. Тюмень, 1998. С. 155—161- Он же. К вопросу об экологических аспектах сельского хозяйства Западной Сибири в XVIII—первой половине XIX вв. // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Вып. 1. Тюмень, 1997. С. 140—149- Он же. К вопросу о степени адаптации сельского хозяйства Западной Сибири к неблагоприятным природным факторам в XVIII—XIX вв. // Вестник ТюмГУ. 1999, № 2. С. 167−172.
34. См., например, Головнев, А Традиционный хантыйский экологический календарь // Тобольский хронограф. М., 1994. Вып. 2. С. 269—305- Абаев Н. В. Экологическая культура народов Центральной Азии и буддизм. Улан-удэ, 1991; Михайлов Т. М. Природа и человек в шаманизме монгольских народов. Новосибирск, 1983; Балданова А. С-Д. Экологические аспекты в хозяйстве забайкальских бурят в конце XIX в. // Гуманитарные исследования молодых ученых Бурятии. Улан-Удэ, 1996. С. 16—19.
35. Абзалов Р. М. Антропогенные факторы воздействия на водные ресурсы Башкирии //Человек и ландшафты. Свердловск, 1979. С. 45.
36. РГИА Ф. 1264. On. 1. Д. 486.
37. Там же.
38. Цит. по кн.: П. О. Чупин. Карта Екатеринбургского ведомства и провинции Соли-Камской с прилегающими к ним уездами и частями уездов других провинций 1734—1736 гг. // Пермский край. Пермь, 1893. Т. 2. С. 86.
39. РГИА. Там же.
40. ТФ ГАТО. Ф. 144. On. 1. Д. 8. Л. 12.
41. Туров C.B. Рукописные планы и карты в XVIII—первой половины XIX вв. из фондов Тобольского филиала Госархива Тюменской области как источник в изучении опыта природопользования русского крестьянства Западной Сибири // Матер, науч. конф. «Письменность и книгопечатание». Тюмень, 1989. С. 46−48.
42. РГАДА. Ф.248.
43. Туров C.B. Экстремальные природные явления в Зауралье в XVII— первой половине XIX вв. и их последствия (по материалам архивов) // Тез. докл. науч. конф. «Словцовские чтения-96». Тюмень, 1997. С. 105—107.
44. Рафиенко JI.C. Компетенция сибирского губернатора в XVIII в. // Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма). М., 1973. С. 376.
45. ГАТО. Ф. 47. On. 1. Д. 3500. Л. 216.
46. Туров C.B. Правительственная регламентация агропромыслового лесопользования в Западной Сибири (XVIII—начало XIX вв.) // Тюменский исторический сборник. Тюмень, 1999. Вып. 3. С. 35—42.
47. Корнилов А. М. Замечания о Сибири. СПб, 1828- Он же. Прибавления к замечаниям о Сибири. СПб, 1829.
48. РГИА. Ф. 1376- Ф. 1397.
49. РГИА. Ф. 1265. Оп. 10. Д. 188.
50. РГИА. Ф. 387. Оп.2. Д. 10 950.
51. РГИА Ф. 1264. On. 1. Д. 524.
52. РГАДА. Ф. 248. Оп. 160. Кн. 1609.
53. РГИА Ф. 1264. On. 1. Д. 486.
54. РГАДАФ-1265. Оп. 10. Д. 188.
55. Памятники сибирской истории XVIII в. Кн. 2. 1713—1724. СПб, 1885- Материалы для истории Сибири. М., 1867.
56. Миллер Г. Ф. Описание города Тобольска в 1741 году // Элерт А. Х. Экспедиционные материалы Г. Ф. Миллера как источник по истории Сибири. Новосибирск, 1990. С. 234—243- Сибирь XVIII века в путевых описаниях Г. Ф. Миллера. Новосибирск, 1996; Паллас П. С. Путешествие по разным местам Российского государства по повелению Санкт-Петербургской Академии Наук. СПб., 1786. Ч. 2. Кн. 2.
57. Абрамов Н. Описание Березовского края // ТГВ. 1858. № 22- И. Завалишин. Описание Западной Сибири. М., 1862—1865. Т. 1—2- Гагемей-тер Ю. А. Статистическое обозрение Сибири. СПб, 1854. Ч 1- Колмогоров.
Г. Очерк лесов и лесных промыслов Северо-Западной Сибири // ЖМВД. 1856. Ч. 16. От. 3- Спасский Г. Путешествие по Южным Алтайским горам в 1809 году // Сибирский вестник, 1818. Т. 2. Ч. 3. Од. 2- Потанин Г. Полгода на Алтае // Русское слово. 1859. № 9.
58. Туров C.B. Сибирский энциклопедист (рец. на статью И. Словцова Степан Иванович Гуляев (биографический очерк) // Лукич. 1998. № 3. С. 128−130.
59. Хлебников А. М. О некоторых видах рыб, водящихся в Пермской губернии // Пермский край. С. 162.
60. Зиннер Э. П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и ученых XVIII в. Иркутск, 1968. С. 116—117.
61. Словцов И. Я. Путевые записки, веденные во время поездки в Кокчетавский уезд Акмолинской области в 1878 году // ЗЗСОРГО. Омск, 1881. С. 108.
62. Завалишин И. Указ. соч. Т. 2. С. 22.
63. Хлебников AM. Указ. соч. С. 165.
64. РГДЛД. Ф. 199. On. 1. № 150. Ч. 1. Д 22.
65. ТГИАМЗ ФНР. Д. 805.
66. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 16. Д. 3.
67. Туров C.B. Полевые историко-экологические исследования (к вопросу о методике и источниковой базе изучения природно-общественных взаимосвязей в России периода феодализма) // Тез. докл. науч. конф. Студентов и молодых ученых «Уральские археографические чтения». Свердловск, 1989. С. 57—59- Овчинникова Б. Б., Туров C.B. Методические рекомендации по музейно-этнографической практике. Екатеринбург, 1992; Туров C.B. Методические указания по организации и проведению учебно-этнографической практики. Тюмень, 1993.
68. Туров C.B. Мифологические представления русских старожилов Северного Зауралья // Словцовские чтения. Тюмень, 1995. С. 112—116- Темплинг В. Я., Туров C.B. Бытование заговора в современной деревне.
Заключение
.
Итак, специфические природные условия Западной Сибири диктовали традиционной агропромысловой структуре целый комплекс условий, в которых проходило становление локальной системы природопользования русского крестьянства.
К концу рассматриваемого периода сложившееся в крае размещение распаханных территорий наиболее полно отвечало возможностям, которые предоставляли природные условия. В зоне лесостепи и частично степи земледелие стремилось к сплошной полосе в широтном направлении. В зоне средней и южной тайги поля размещались в поймах крупных рек и их протоков и тяготели к меридиональной конфигурации. К середине XIX в. в степи и на севере региона пашни располагались очагами. На севере зона устойчивого земледелия доходила до 57°северной широты, а за счет посадок картофеля продвинулось до Березова. В степи пашни вышли за пределы современных границ края на территорию Казахстана. Русские крестьяне осваивают горные долины Алтая, что приводит к складыванию в Западной Сибири горного земледелия.
Слабая заселенность края позволяла занимать под пашни наиболее плодородные земли. Русские земледельцы пришли в Западную Сибирь, обладая навыками ведения трехпольного хозяйства. Однако, столкнувшись со специфическими почвенно-климатическими условиями: сокращённый вегетативный период из-за более низких температур, оригинальные почвы, не имеющие аналогов в европейской части странымаломощность местных черноземов, отсутствие больших площадей с однородным составом почв (мозаичность) — всё это, в купе с наличием огромных пустующих земельных просторов, привело к преобладанию в сибирском полеводстве переложно-залежной системы, при которой истощение почв (выпашка) возмещалось забрасыванием участка пашни в залежи иногда на многие годы или введением в пахотный оборот целинных земель. Однако, по мере накопления полеводческого опыта и знаний о местных почвенно-климатических условиях, под давлением постоянного прироста населения (относительно аграрного перенаселения) в старозасельённых районах уже в XVIII в. начинается переход к навозо-удобрению. Но навозоудобрение вплоть до второй половины XIX в. внедрялось медленно. Основным сдерживающим фактором, по-видимому, являлось наличие в крае огромного фонда свободных земель и, как следствие, успевшие сложиться специфическое хозяйственное поведение — неполная земледельческая оседлость.
Интенсивная распашка вела к повсеместному замещению на больших площадях диких фитоценозов культурными. Уже в XVIII столетии русское крестьянство столкнулось со смывом почв, ветровой эрозией и наступлением песков на пашню, правда, эти негативные последствия земледельческого освоения в основном были характерны для лесостепья (южного) и степи. Непосредственное аграрное вытеснение леса было слабо выражено, ибо подсечная система земледелия не получила широкого распространения в регионе.
Важнейшей отраслью традиционного хозяйства было скотоводство. Западная Сибирь в XVIII—I пол. XIX веков занимала лидирующее положение как по общим размерам поголовья скота, так и по средней обеспеченности скотом крестьянского двора. Во взаимодействии с окружающей средой возникали сельхозугодья двух типов — выпаса (выгоны) и сенокосы. В результате интенсивного выпаса складывались фитоценоз-ные пространства типа пастбищ, характеризующиеся потерей ценных в кормовом отношении видов трав, а иной раз и леса.
Серьезной проблемой для скотоводства являлись кровососущие насекомые («гнус»). Однако с ростом населенности и, как следствие, большой окультуренности местности острота этой проблемы снижалась. Страшным бичом западносибирского скотоводства были эпизоотии и прежде всего сибирская язва. Эпизоотии практически не прекращались не на один год. Разница была лишь в том, какие территории края были ими охвачены и каковы были последствия. Пики эпизоотий за рассматриваемый период, по-видимому, пришлись на конец ХУ1П—первую четверть XIX веков, на начало 40-х и 50-х годов XIX столетия.
Много неприятностей доставляли сельскому хозяйству вредители и сорняки. Немало тому способствовала специфика почв. После интенсивной распашки сорные травы начинали забивать хлеба. Из насекомых вредителей наибольший урон наносила саранча. Среди неблагоприятных факторов, осложнявших полеводство, следует также отметить мышей-полевок. В рассматриваемый период русское крестьянство края не располагало сколько-нибудь действенными технологиями, способными эффективно противостоять указанным неблагоприятным факторам. Однако благодаря многолетним наблюдениям, крестьянству удалось накопить целый комплекс знаний и умений, позволявших даже в самые неблагоприятные годы сохранять свое хозяйство, пусть и с большими потерями, но на уровне, обеспечивающем выживание.
Большую роль в крестьянском хозяйстве играли различные промыслы. Среди последних видное место принадлежало рыбной ловле. Рыбу добывали в огромном количестве. Велики были и индивидуальные уловы. Сроки, способы и объёмы этого промысла не в последнюю очередь зависели от специфики природных условий: содержание кислорода в речной воде («замор»), особенности водного режима и стока, сезонные миграции и другие поведенческие установки рыбного стада. Товарность рыболовства, а значит и объёмы вылова, рыбы стали существенно расти с началом XIX века. Ведущее положение как по товарности, так и по объёмам занимали север Тобольской и Томской губерний. Рыбная ловля была главным занятием казаков Верхнего Прииртышья. В остальных местностях рыболовство было распространено широко, но не носило характер основного занятия.
На ранних этапах русской колонизации региона охотничий промысел играл значительно большую роль в крестьянском хозяйстве. Позднее одним из основных занятий наряду с рыбной ловлей охота оставалась только в неземледельческих районах, прежде всего в северной части региона (Средняя и Нижняя Обь). Промысловые интересы и способы охоты формировались из наличия и численности тех или иных животных в определённой местности и в зависимости от рыночной конъюнктуры.
Самое разнообразное и широкое применение в крестьянском хозяйстве и быту находили различные дикие растения. Специфика отдельных регионов проявлялась в том, что объектами собирательства становились растения, характерные только для местной флоры. Главное место среди собираемых растений занимали пищевые: хмель, дикая вишня, кедровый орех, грибы, ягоды и др. Здесь уже в начале XVIII в. сложился товарный выход. Сбор растений, употреблявшихся в пищу, и пищевых суррогатов особенно активизировался во время неурожаев, когда возникала реальная угроза голода. На севере региона в качестве промысла существовал промысел мамонтовой кости (бивней). Ещё одним специфическим северным видом собирательства был сбор яиц водоплавающих птиц. В целом круг собирательства был чрезвычайно широк: пищевые, лекарственные и технические растенияминералы, ископаемая кость. Объекты собирательства подвергались глубокой переработке, особенно в народной медицине, здесь же шел наиболее активный поиск новых объектов. Продукция собирательных промыслов всё шире поступала на рынок. Всё это свидетельствовало о высокой степени адаптации русского крестьянства к природным условиям региона. Объёмы и предпочтение в собирательстве диктовались природными и социальными условиями, требованиями рынка и экологическими (популяционными) закономерностями.
К добывающим промыслам относилась и добыча соли. О большинстве источников соли — степных «самосадочных» соляных озерах — правительство узнало благодаря крестьянской инициативе. На протяжении всего периода существовала государственная монополия на добычу соли. Однако, крестьянская «воровская» соледобыча процветала и к середине XIX в. окончательно победила в конкурентной борьбе с государственной.
В подавляющем большинстве крестьяне занимались добывающими промыслами вблизи своих селений. Однако многие не чурались дальних промысловых экспедиций, иногда за многие сотни километров от постоянного места жительства.
Уже к первой половине XVIII в. крестьянские кустарные промыслы иногда перерастали в небольшие «заведения», но в большинстве случаев и значительно позже промыслы находились в среде домашнего производства. Однако продукция кустарей всё чаще и всё в больших количествах попадала на рынок. Первое место среди кустарных производств как по распространенности и количеству занятых рук, так и по объёмам производства и товарности принадлежало деревообработке. Помимо деревообработки, в крае были широко распространены и другие лесные промыслы. Повсеместно в лесной полосе крестьяне занимались выгонкой смолы и дёгтя, выжиганием древесного угля, драли липовое лыко, заготавливали дубильные материалы. Разные виды деревьев испытывали различную степень промыслового давления. Самыми «ходовыми» и «потребными в хозяйстве» были сосна и береза. Немало леса заготавливалось крестьянами в качестве дров и стройматериалов, предназначенных на продажу. В Южном Зауралье лесозаготовки стимулировались не только потребностями края, но и соседних, уже в немалой степени обезлесенных местностей. Большое количество леса уходило на повседневные бытовые нужды крестьянства, на возведение жилищ и различных хозяйственных построек, транспортных средств (телеги, сани) и т. п. Заметный урон лесу наносила транспортная сеть деревни — дороги, тропы.
Локальные засухи, наводнения, затяжные дожди, возвратные и ранние заморозки, шквальные ветры и град постоянно преследовали земледельца. Последствия этих природных явлений были ощутимы для хозяйства тех или иных районов, но достаточно успешно преодолевались. Однако экстремальные природные процессы порой приводили к катастрофическим последствиям. Так, многоводные циклы в Обь-Иртышской речной системе наносили огромный урон и повергали агропромысловую хозяйственную структуру пойменного типа в состояние затяжной депрессии, когда большинство привычных хозяйственных занятий либо были осложнены, либо вовсе невозможны. Не только благополучию, но и самой жизни крестьянина угрожали глобальные засухи, когда иссыхали нивы и пастбища на территории всего края.
Мощнейшей составляющей воздействия агропромысловой деятельности на природу региона была пирогенная. В хозяйственном быту западносибирского крестьянства рассматриваемого периода широко применялся открытый огонь. В определенной степени это было связано с подсечной системой земледелия, лесными промыслами и другими отраслями хозяйства. Однако в подавляющем большинстве случаев причиной лесных и напольных пожаров, приводивших порой к катастрофическим последствиям, были так называемые палы, то есть применение огня с целью выжигания прошлогодней травы («ветоши») на сенокосных, ягодных и звероловных угодьях. Источники беспристрастно свидетельствуют о печальных последствиях применения огня в хозяйственных целях. В огне исчезали сотни тысяч десятин леса и целые поселения, гибли люди и животные. Не без участия человека Западная Сибирь знала лесные пожары-катастрофы. Катастрофические лесные пожары для хозяйственной структуры северного пойменного типа несли последствия, сравнимые с последствиями многоводных циклов речного стока, то есть также приводили к длительным депрессиям.
Огонь в качестве хозяйственного инструмента являлся атрибутом экстенсивного хозяйствования в условиях слабой заселенности и предназначался единственно для дешевого и быстрого введения в хозяйственный оборот новых угодий или поддерживания в приемлемом состоянии уже имевшихся. Меры по регламентации и ограничению применения открытого огня в хозяйственных целях, осуществлявшиеся крестьянским миром и правительством, не привносили существенных изменений в эту ситуацию. Изменения наступали только в условиях относительной земледельческой перенаселенности, когда приходилось интенсифицировать хозяйство, а побочные последствия стали перекрывать все достоинства этого хозяйственного приема.
В силу специфики сибирского земледелия в рассматриваемый период остро стояла проблема навозоудаления. Она постоянно только обострялась пропорционально успехам сибирского скотоводства. От навоза пытались избавиться самыми различными способами, но чаще попросту сваливали в огромные кучи или сбрасывали в водоемы. Уже современники отмечали, что эта практика вела к антисанитарии и ухудшению эпидемиологической ситуации.
В результате взаимодействия с агропромысловой структурой заметные изменения претерпевали ландшафтно-рельефные системы. Большие площади в Западной Сибири были заняты под селитбенные комплексы. Крестьяне сооружали дамбы, колодцы, пожарные водоемы и даже фортификационные рвы. Плотины водяных мельниц были причиной затопления значительных участков пойм.
В силу равнинного характера поверхности Западно-Сибирской низменности реки здесь часто изменяют русла — петляют. В результате образуются многокилометровые меандры. Между тем концы такой петли могут разделять по прямой несколько сотен или даже десятков метров.
Крестьяне с успехом использовали эту специфику речного стока. С помощью так называемых прокопов (каналов) концы речной петли замыкались и, таким образом, путь по реке сокращался иной раз на десятки и даже сотни верст.
Транспортные нужды иногда требовали создания целой системы гидротехнических сооружений, куда входили, кроме прокопов, примитивные шлюзы — плотины и канализированные («разрубленные») речки.
Еще одной проблемой, заставлявшей крестьян заниматься гидротехническими работами, являлся размыв берегов рек. Берега западносибирских рек сложены из глинистых и глинисто-песчаных пород, что делает их весьма уязвимыми во время половодий. Высокие берега рек, на которых, как правило, располагались поселения, обваливались и уносили с собой в речной поток огороды, полевые участки, дома и другие постройки. При помощи прокопов удавалось отвести речные русла от поселений и тем предотвратить размывы береговой линии в границах населенного пункта. Однако были случаи, когда, напротив, требовалось вернуть в прежнее русло «убежавшую» реку. С этой целью также возводились дамбы и прокопы. Речные петли отрезали также и целью создания новых рыболовных угодий — соров-стариц. Выгодность этого типа угодий заключалась в том, что они давали стабильные уловы круглый год, а во время пиков многоводных речных циклов сора-старицы становились практически основным видом рыболовных угодий.
Часто гидротехнические сооружения преследовали целый комплекс целей. Крестьяне добивались сокращения речного пути, а заодно получали выгодные рыболовные угодья, безопасность от обвалов берега и другие хозяйственные выгоды.
Западносибирские крестьяне создавали также ирригационные сооружения. Создание ирригационных систем в аридной зоне Западной Сибири было обусловлено прежде всего спецификой водного режима озер. В лесостепной зоне края находится несколько десятков тысяч озер. Их водный уровень периодически колеблется. Озера то усыхают, некоторые до полного исчезновения, то появляются вновь. Эти чередующиеся с усыханием мощные «озерные приливы» не имеют строгой периодичности. Однако промежутки между ними не бывают меньше 25 и более 35— 40 лет. Крестьяне знали об этом природном феномене. В периоды усы-хания они начинали испытывать нехватку воды для поения скота, в связи с чем вынуждены были прокапывать канавы из по соседству расположенных озер и болот в одно озеро и, таким образом, накапливать воду.
От взаимодействия с агропромысловой структурой серьезное давление испытывали биоценозы. Они претерпевали существенные изменения по численности и составу, изменялись ареалы их обитания. Некоторые животные, попадавшие в зону промысловых интересов крестьянства, были практически выбиты или поголовье их было существенно сокращено. В особенности это касалось пушного зверя. В результате перепромысла звери покидали прежние места обитания. Ранее изобильные охотничьи угодья забрасывались. Промысел переносился все далее от населенных пунктов или угасал совершенно. В меньшей степени сказывались последствия перепромысла на фауне подтаежной зоны и зоны тайги.
Антропогенное давление на животный мир не обязательно сказывалось только в виде деградации или полного исчезновения какого-либо вида. Измененная человеком среда могла благоприятствовать какому-либо виду. Не были сколько-нибудь серьезно подорваны запасы рыбы.
Известно, что человек, осваивая новые районы, приводит с собой неизвестные ранее на этих территориях биоценозы, так называемые си-нантропные. Синантропными биоценозами в Западной Сибири рассматриваемого периода были воробей, рак, таракан, одичавшие лошадь, собака и медоносная пчела.
Кедр, по существу, был превращен крестьянами Западной Сибири в плодовое дерево. В культурное (окультуренное) дерево кедр обращался.
251 двумя способами. Либо деревья высаживались (семенами или саженцами), либо окультуривался участок тайги (кедрового леса). В так называемых садовых кедровниках кедры приобретали форму и свойства плодового культурного дерева. От взаимодействия с агропромысловой структурой наибольшую нагрузку испытывали леса. «Оскудение лесов» на юге Западной Сибири констатировали наблюдатели уже в XVIII веке. Еще интенсивнее, чем сведение лесов, шел процесс их видовой деградации. Различные крестьянские промыслы порой вели к полному исчезновению эксплуатируемого вида древесной растительности. Уже в XVIII столетии стал заметен процесс замещения красных (хвойных) лесов лиственными. В значительно меньшей степени страдали от хозяйственной деятельности крестьянства леса на севере региона.
