Образ будущего в современных социокультурных концепциях

Актуальность темы

исследования. Рассуждения о том, что человечество находится на одном из переломных этапов своего развития, в социально-исторической точке бифуркации, стали своего рода «магической формулой» современной науки и общественных диспутов. Вопрос о том, куда мы движемся, ожидает нас углубление кризиса современности или же его благополучное разрешение, сегодня более чем когда-либо актуализирует проблему прогнозирования человеческого будущего. Однако не сегодня и не вчера впервые была поставлена проблема предсказания или прогнозирования нашего завтра.

Проблема будущего является одной из сквозных проблем «обыденного» сознания каждого человека и рационального познания мира. Она возникает практически во всех отраслях знания в той или иной форме. В астрономии и космологии ставятся вопросы об эволюции Вселенной, вплоть до ее будущейв перспективе отдаленной от нас даже не миллиардами лет, а гораздо большими сроками — «тепловой смерти», исходя из второго закона термодинамики и процессов энтропии. В биологии — о дальнейшей эволюции всего живого и человека, в частности. Дискурс будущего наличествует в гуманитарных дисциплинах. Это и социальная прогностика как таковая, и концептуализации исторического процесса от Маркса и Данилевского до Гумилева и Белла, которые претендуют на возможность экстраполяции своих результатов «вперед» по временной шкале. Это футурология, как дисциплина создающая «вероятностную историю будущего» на основе научных методов. Это психология и педагогика, которые изучают влияние личного «образа будущего» на успешность личности, на профессиональную деятельность и т. д. Проблема будущего актуализирована в духовных исканиях человека, начиная с глубочайшей древности — внимание к ней мы отмечаем и в мифологии древних сообществв религиозном сознаниив поисках смысла жизни, как отдельной личности, так и человечества в целом.

Такое внимание закономерно объясняется многими факторами и определяет позитивную актуальность исследований будущего, что в научном поиске, что в художественном творчестве, что в «житейской мудрости» обыденного сознания. Без представлений о будущем невозможно осуществлять управление не только человеческим обществом, но и собственной жизнью. Это справедливо отмечалось не только в научных дискуссиях, но и неоднократно в художественном творчестве. Так, М. А. Булгаков вложил в уста Воланда фразу: «Виноват, — мягко отозвался неизвестный, — для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный «срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?» [15]. В этом смысле исследование будущего приобретает не только теоретическую, но и вполне практическую прикладную актуальность.

Вместе с тем дискурс будущего может порождать уродливые социальные феномены — кризисные мировоззрения эсхатологического характера, спекуляции на поиске человеком смысла жизни и истории, которые производят как тоталитарные секты, так и общественные и политические движения контркультурного характера. Страх перед возможной в будущем ядерной войной преследовал настоящее человечества на протяжении почти пятидесяти лет «холодной войны" — рецидивы его мы наблюдаем и сегодня. «Прогнозы» будущего демографического развития используются националистическими движениями для актуализации расовой, этнической и религиозной нетерпимости в целях рекрутирования новых членов и приобретения общественного влияния. В таких смыслах дискурс будущего приобретает негативную научную и общественную актуальность.

Эти обозначенные нами проблемы требуют не только и не столько анализа трендов развития и построения очередной картины «мира завтрашнего дня». Эти проблемы актуализируют в науке исследования второго порядка — исследования исследований будущего. В этом смысле весьма актуальна проблема, которая появляется при сравнительном анализе двух научно-фантастических произведений, сюжетные построения которых выстроены вокруг проблемы прогнозирования предсказания развития человечества. В цикле романов Айзека Азимова «Основание» (в некоторых переводах -«Академия») одним из принципов математической (статистической) психоистории является незнание человечеством своего будущего развития. Знание будущего искажает это будущее — так можно было бы сформулировать основной социальный принцип психоистории. В цикле романов Фрэнка Херберта «Дюна» пророк Пауль Муад’Диб, будучи результатом евгенического-отбора и развития пророческих качеств на протяжении девяноста поколений, изрекает противоположную максиму: «Знание будущего загоняет тебя в его ловушку». Является ли прогноз жестким предуказанием или фактором, который сам по себе изменяет линию развития? — так необходимо формулировать первоочередную проблему исследований дискурса будущего. Ведь если прогноз является — в сколько-нибудь значительном числе случаев — предуказанием, то встает и проблема этической и социальной ответственности прогнозиста. А это точно так же может привести к новым спекуляциям будущим — теперь уже основанным на сознательном построении неверных, но имеющих манипулятивную ценность прогнозов. Причем в ограниченном объеме человечество столкнулось с такой формой спекуляции, правда, на краткосрочных прогнозах — в политической предвыборной борьбе.

Для Российской Федерации, как для государства, вынужденного идти по пути «догоняющего» развития и стремящегося при этом войти в когорту развитых постиндустриальных стран, такое исследование тем более актуально, что поможет критически осмыслить опыт западной прогностики и социального управления в этом направлении. Такое исследование не столько позволит избежать ошибок, совершенных странами Запада на этом пути, сколько дает возможность подготовиться к наступлению определенного рода незапланированных последствий" социально-экономического и политического реформирования.

В силу всех обозначенных выше обстоятельств и замечаний мы считаем исследование дискурса будущего в современном социокультурном пространстве актуальной проблемой. Необходимость такого исследования имеет как теоретическую природу поиска смыслов человеческого бытия и исторического развития цивилизации в целом, так и вполне прикладной характер базиса практики управления. Такое исследование необходимым образом является междисциплинарным, однако образы будущего существуют в социокультурном пространстве и оказывают влияние на социокультурную динамику. В этом смысле, на фоне политологических, социологических, философских исследований необходимо изучение образа будущего в поле культурологического знания.

Проблема исследования заключается в определении места и роли в формировании образа будущего двух культурных феноменов, имеющих множество точек соприкосновения: научного футурологического прогноза и художественных антиутопий, как феномена творческого поиска. Антиутопии в этом смысле имеют «фиксированную» пессимистическую позицию относительно человеческого будущего. А футурология, в подавляющем большинстве случаев, стоит на оптимистических позициях. Конечно, это не означает, что футурология не ставит проблемных вопросов относительно человеческого развития, однако в русле большинства концепций торжествуют позиции технооптимизма. Сравнительный и обобщающий анализ футурологических концепций и образа будущего, который формируется антиутопиями, позволяет поставить и решить вопрос о том, каким образом воспринимает будущее как грядущую объективную реальность человечество в целом.

Степень исследованности проблемы. Проблема времени и будущего как одного из его модусов привлекла внимание людей задолго до становления классической науки. Попытки осмысления феномена времени мы отмечаем в работах древнегреческих философов — Демокрита, Гераклита, Аристотеля и т. д. Логическое схоластическое осмысление получила проблема будущего в средневековой Патристике, в контексте дихотомии «время — вечность», в частности, в трудах Св. Августина [1].

Историческое и социальное время исследуется в рамках попыток генерализации исторического процесса, философской концептуализации развития человечества XVIII, XIX и начала XX веков. Это работы Н. Я. Данилевского [106], А. Тойнби [175], О. Шпенглера [195] и т. д. Представления о «фундаментальном времени» изменили релятивистские концепции А. Эйнштейна [197], теория хаоса и синергетика, разработанные, например, в трудах И. Пригожина [166- 167].

Проблемам исторического, социального и «фундаментального» времени посвящены диссертации Р. Н. Верхошанской [43], Н. В. Гриценко [44], В. Ф. Диденко [45], О. П. Зубец [46], С. А. Ковальчука [47], К. Н. Павлюц [58].

Изучению дискуссионных вопросов социального восприятия времени, соотношения фундаментального и концептуальных времен, особенностям цивилизационного восприятия времени и пр. посвящены исследования А. М. Анисова [72], А. М. Бекарева [79], Н. В. Буковской [88], М. Н. Громова [99], А. И. Гулидова [102], Е. А. Корягиной [133], JI. В. Логуновой [144], Т. П. Лолаева [145- 146], О. Ю. Матвеевой [150], А. И. Миргородского [151], Н. И. Моисеевой [154], Я. Петерса [163], А. С. Пономарева [165] и др.

Разработка понятий социального и исторического времени применительно к социальной прогностике, концептуализации современности и будущего развития, методологии прогнозирования и общему анализу футурологической традиции даны в работах Я. Ю. Васильева [91], Е. Голоцана [97], 3. О. Губбыевой [101], В. В. Деркач [109], И. К. Калимонова [122], С. Г. Кара-Мурзы [123], Д. М. Коломыца [129], И. В. Леонова [141], А. Ослона [160].

Необходимо отметить исследования О. А. Солоповой [171- 172], в значительной мере раскрывающие проблематику влияния образа будущего на актуальное в настоящем политическую реальностьстатьи С. И. Ануфриева.

73], А. А. Грякалова [100], Т. Ф. Гусаковой [104] по анализу понятия «современность» и социальных перспектив развитии культуры, исходя из современной ситуации.

Заслуживает внимания попытка классификации современных футурологических подходов на методологических основаниях, предпринятая Р. И. Вылковым [94].

Социально-философская и культурологическая разработка дискурса будущего дана в диссертационной работе В. О. Люльченко [52]. Анализу понятий «социальная перспектива», «модель будущего», «образ будущего» посвящены диссертации JI. В. Ракитянской [61] и Б. С. Сивиринова [64]. Проблематика развития западно-европейской традиции прогнозировании и перспективам западной цивилизации специально освещена в диссертационном исследовании А. И. Молева [55].

Проблемы осмысления современного общества как переходного, анализ отличительных черт и специфики концепций постиндустриального и информационного общества дан в работах как отечественных, так и зарубежных исследователей. Круг исследований постиндустриальной иили информационнальной тематики на сегодняшний день необычайно широк.

Проблематике формирования постиндустриального общества и связанных с этим как в настоящем, так и в социальной перспективе потрясений посвящены исследования Д. В. Иванова [119], А. В. Истюфеева [121], Е. В. Неходы [158]. Весьма оригинальная критика концепций постиндустриального и информационного общества дается в статье Г. В. Телегиной «» Общество знания", «экономика суперсимволов», «образование через всю жизньмагические заклинания или новая реальность» ?" [174] и В. С. Цаплина «Постиндустриализм: оправданы ли претензии?» [191].

Понятию «информационное общество», специфике процессов коммуникации (в том числе и политической) в условиях развития среды Интернет и пр. посвящены диссертации А. А. Муратова [57], М. В. Платоновой [59], Е. А. Путиловой [60], А. В. Рунова [63]. Освещаются социальные, экономические, культурные и пр. аспекты «информационной революции» в статьях и исследованиях С. Гриняева [98], А. Давыдова [105], А. Д. Елякова [113], Я. Н. Засурского [116- 117- 118], А. А. Кононова, Г. Л. Смоляна [130], Л. А. Коробейниковой [131], И. Н. Курносова [138], И. А. Мальковской [148], А. Г. Мовсесяна [152], Ю. Г. Просвирина [168], О. Г. Юренкова [200] и пр. Специальный анализ феномена Интернета, явлениям виртуальной социальности и пр. проводился такими исследователями, как М. В. Каткова [126], Н. В. Корытникова [132], Н. Н. Лапченко [140], А. И. Ненашев [157], А. Черезов [192] и др.

Среди зарубежных исследований необходимо отметить, в первую очередь, критические труды М. Кастельса «Галактика Интернет» и «Информационная эпоха» [124- 125], Ф. Уэбстера «Теории информационного общества» [180], А. Турена «Возвращение человека действующего» [179], 3. Баумана «Индивидуализированное общество» [77], Ж. Бодрийяра «Общество потребления» [84], 36. Бжезинского «Between two ages.» [201] и др.

Особую позицию библиографии представляет собой фундаментальная работа Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования» [80], ставшую классической как для постиндустриальной информационной социальной парадигмы, так и для футурологической научной прогностики.

Оригинальная концепция «постэкономического общества», анализ социально-экономической и культурной ситуации современности и в социальной перспективе, дана в трудах Вл. Л. Иноземцева, в том числе в работе «Расколотая цивилизация» [120].

Разработке проблем методологии прогнозирования, непосредственно анализу трендов современности в отечественной традиции посвящены фундаментальные исследования академика И. В. Бестужева-Лады [81- 82].

Отечественная прогностика и футурологические исследования представлены в статьях Н. А. Агаджаняна по экологической антропологии [71], С. Выгонского [93], [108], Н. Н. Моисеева [153], А. Неклессы [156], С.

Переслегина [162], С. Д. Хайтуна [188]. В той или иной степени футурологическую и прогностическую компоненту содержит большинство отмеченных выше исследований по теориям постиндустриального и информационного обществ.

Зарубежная футурологическая традиция представлена социологическими трудами Ж. Аттали [75],, Э. Тоффлера [176- 177], Ф. Фукуямы [183- 184- 185- 186] и др.- философским осмыслением перспектив виртуальной социальности П. Вирильо [92]- узкоспециальной работе по развитию менеджмента П. Ф. Друкера [111].

Критическое осмысление перспектив развития социума дается в статье Жиля Делеза «Общество контроля: Postscriptum» [107], в работах членов Римского Клуба, в частности, Э. Пестеля [161]. I.

Оригинальные аналогии между историческими реалиями и социальными перспективами проводитятся в статьях, лекциях и эссе философа, писателя, медиевиста Умберто Эко «От Интернета к Гуттенбергу: текст и гипертекст» [198] и «Средние века уже начались» [199].

Футурологическая проблематика, так или иначе, присутствует в уже упоминавшихся работах Д. Белла [80], М. Кастельса [124- 125], Ф. Уэбстера [180] и пр.

Политологический и стратегический анализ представляет собой отдельную сторону зарубежной футурологической традиции — она представлена трудами И. Валлерстайна [89- 90], 36. Бжезинского [83], С. Хантингтона [189] и пр.

Необходимой частью исследование стал анализ феноменов фантастического в художественном творчестве, жанра научной фантастики в литературе. Следует отметить работы А. Б. Косаревой [134- 135- 136], А. Н. Фетисовой [181], диссертацию Т. В. Тимошенко [67], и т. д. Вопросы фантастиковедения и природы фантастического освещались в диссертации и статьях челябинской исследовательницы Е. JI. Трушниковой [178], которая провела анализ генезиса и развития фантастического в культуре человечества с древности до современного этапа развития.

Исследование феноменов утопии и антиутопии было бы невозможным без анализа фундаментальных трудов Э. Я. Баталова [76], Е. Щацкого [194], М. Шадурского [193]. Специально проблематика утопии, как социально-философского феномена, утопического сознания, утопии как специфического литературного жанра была освещена в диссертационных исследованиях М. А. Кяровой [49], О. Ю. Максименко [53], JT. А. Морщихиной [56], Т. С. Стяжкиной [65], И. В. Фроловой [69], С. А. Шишулькиной [70] и др.

Занимались проблемами определения жанра антиутопии, вопросами его развития, становления традиций антиутопической литературы в России и за рубежом такие исследователи, как Ю. А. Борисенко [42], Т. Н. Клименко [127], Е. Ю. Козьмина [48], О. В. Лазаренко [50], Е. В. Малышева [54], 3. И. Плех [164], С. С. Романова [62], А. В. Тимофеевой [66] и др. Наиболее развернутая разработка проблематики русской антиутопической традиции дана в трудах и диссертационном исследовании Б. А. Ланина [51]. Специально проанализирована специфика антиутопического жанра в драматургии в статье Ли Сын Ока [142]. Частные вопросы антиутопической проблематики в творчестве отдельных авторов или в рамках отдельных кратко-срочных исторических периодов изучались Е. В. Бородой [87], И. В. Головачевой [96], Н. Е. Лихиной [143], С. М. Козловой [128] и пр.

При написании диссертации также привлекались исторические и историко-культурные работы Г. М. Бонгард-Левина [86], В. М. Строгецкого [173], Д. Э. Харитоновича [190] и других по проблематике социальных отношений, экономики, специфике сознания и картины мира в древности и средневековый период. Для анализа этих проблем использовались исторические источники из разных культур и исторических периодов: трактаты по военному и гражданскому управлению «Искусство войны» Сунь Цзы [8] и «Книга правителя области Шан» Шан Яна [7], работы и произведения античных классиков и христианской патристики — поэмы «Труды и дни».

Гесиода [3], «О природе вещей» Тита Лукреция Кара [6], «Исповедь» Августина Аврелия [1] и пр. Для осмысления «фронтирного подхода» к феноменам виртуальной социальности привлекались исследования Н. Ю. Замятиной [115] и Д. И. Олейникова [159]. Социологические работы А. В. Жаворонкова [114] и В. Н. Бокова [85] освещают различные спорные аспекты теорий постиндустриального и информационного общества: природу услуги (сервиса), уровень семиотической подготовки населения (сравнительный анализ современности с исторической ретроспективой) и т. д.

Объект исследования: будущее как модус социально-исторического времени в аспекте прогностической функции культуры и социологического анализа.

Предметная область исследования: социальная, творческая и научная рефлексия будущего, как исторической перспективы развития человечества. Взаимосвязи и взаимовлияния произведений антиутопического жанра с футурологическим концепциями, выраженные в феноменах культуры и социальных отношениях и представленные коллективными ожиданиями трансформации природы этих феноменов в будущем.

Цель исследования заключается в критическом анализе представлений об образе будущего в футурологии и антиутопиях.

Для решения поставленной цели нами были поставлены следующие задачи:

1. Проанализировать феномен времени в философии, социогуманитарных и точных науках;

2. Выделить типические и уникальные черты образа будущего в ряду образов прошлого и настоящего, в сравнении с физической картиной мира;

3. Определить формы и типы прогнозирования, разработать иерархически-структурную модель типов прогнозирования в современном социуме;

4. Провести сравнительный анализ основных футурологических подходов к концептуализации современности и перспективно-историческому развитию;

5. Рассмотреть проблему детерминации основных социокультурных характеристик виртуальной социальности ее специфической пространственной природой;

6. Построить интегральную картину образа будущего, разработанного в современной футурологии;

7. Изучить феномен антиутопии как специфического жанра художественного творчества и особого типа рецепции будущего (выделить типические и уникальные черты антиутопии в сравнении с утопией и научной фантастикойопределить социокультурные и культурфилософские критерии выделения антиутопии как самостоятельного жанра).

8. Выявить специфику образа будущего, представленного в антиутопиях (представить результаты в виде социальной модели: проанализировать антропологические теории художественных антиутопий, социальную структуру, социокультурное пространство).

9. Дефиницировать специфику инструментария социально-политического управления, также определяющую социокультурное пространство антиутопических моделей.

Теоретико-методологическая база исследования. Специфика исследования дискурса будущего в науке и художественном творчестве требует выхода за пределы одной научной дисциплины, привлечения теоретических подходов и конкретных фактов из практически всей области социогуманитарного знания. Исследование имело культурфилософскую междисциплинарную природу, однако в основе его лежало несколько основных подходов:

Семиотический подход, который в отечественной науке разрабатывался представителями тартусско-московской школы: Ю. Лотманом [147] и др. -позволил подойти к работам классиков футурологии не просто как к результатам социального, экономического, политического анализа, но и как к результату социальной рефлексии проблемы будущего. Образ будущего как любой феномен культуры существует в определенном. символьном поле, которое породило традицию восприятия реальности, некритически усваиваемую и ретранслруемую значительным числом современных исследователей. Семиотический, анализ стал одной из основ исследования литературных и иных художественных источников диссертации — антиутопий. Анализ знаковых систем моделируемых авторами антиутопий социумов, которыми насыщены тексты антиутопий, позволил построить интегральный антиутопический образ будущего, невзирая на формальную противоречивость отдельных элементов различных антиутопических моделей.

Герменевтический подход, который разрабатывали Х.-Г. Гадамер [95], П. Рикёр [169], Г. И. Богин [78] и др., позволил проанализировать тексты антиутопий с позиций целеполагания, носимых смыслов, предполагаемых и реально-осуществляемых функций. На основе герменевтического подхода была проведено междисциплинарное микроисследование исторического смыслообразования в антиутопических моделях.

При помощи компаративистского метода мы провели итоговый сравнительно-исторический анализ материалов научного дискурса будущего и «превентивного переживания» будущего в художественном творчестве. Сравнительно-исторический метод также использовался при анализе футурологических концепций — для анализа отдельных феноменов, отмечаемых исследователями-постиндустриалистами, как уникальные черты постиндустриального, информационного и пр. общества, в исторической ретроспективе.

Исторические методы стали базой исследования взаимовлияний антиутопий и футурологических концепций в течение XX — начала XXI века.

Для анализа функций антиутопий и разработки проблемы понимания антиутопии как цельной социальной модели мы обращались к функциональному и системному методам исследования.

В рамках исследования привлекались сведения из смежных областей знания: философии, истории, политологии, социологии, психологии, искусствоведения, экономики и т. д.

Источниковой базой исследования стали тексты литературных антиутопий, компьютерные интерактивные развлекательные программы (компьютерные игры), кинофильмы-антиутопии (экранизации литературных антиутопий и самостоятельные в художественном отношении произведения).

Научная новизна и теоретическая значимость:

1. Выявлена значимая взаимосвязь между системой ценностей и норм, социальной рефлексией ивосприятием модусов времени в циклических и линейных «моделях» времени.

2. Формализовано понятие «образ будущего" — выделены его универсальные (типичные и для образов иных модусов времени) и специфические черты: открытость к изменениям при одновременной субъективной завершенности на каждый данный момент времени, фрагментарность, субъективность, формирование на базе как индивидуальных представлений, так и коллективных ожиданий и т. д.

3. На основании проанализированного соотношения научного и творческого компонентов в процессе прогнозирования разработана классификация прогнозов по принципу основания возможной релевантности прогноза (для воспринимающего субъекта).

4. С позиций сравнительно-исторического анализа феноменов постиндустриального и информационного общества предложена концепция понимания их как результата фронтирного функционирования отдельных «областей» современной социокультурной реальности.

5. Определены основные черты образа будущего, который формируется современной футурологией — на основании данного образа предложена концепция понимании современного этапа развития общества как Мульти-Эры (мульти-общества): взаимодействия различных, как исторически уже сложившихся, так и транзитных форм социальности, локализованных внутри отдельных обществ или интегрированных в общечеловеческую цивилизацию при увеличении значимости фактора исторически-динамического неравновесия разных сфер социальной жизни, экономики, культуры и пр.

6. Выделены социокультурные и культурфилософские критерии жанра антиутопии (построение сравнительно-реалистической модели общества, чьи ценности и нормы неприемлемы для читателя и, одновременно, основаны на утопических, идеологических или актуально-политических представлениях об устройстве идеального обществаориентация на изображение негативных черт таких социумов: государственного насилия, культа вождя, кардинальные изменения человеческой природы, традиционных социальных институтов и т. д.). Выявлены такие функции антиутопии как деспераритивная (исторически-перспективного «обезнадеживания»), интерпретационная (по отношению к данной социальной реальности) — провоцирующая (для форм и феноменов актуальной социальности) — определен модельный характер антиутопии.

7. Представлены интегральные образы будущего в научном дискурсе (футурология) и художественном творчестве (антиутопии): дан сравнительный анализ по основным культурным и социально-политическим характеристикам моделируемых социумов (отношения власти, природа человека, роль информации, развитие культуры, мутация социальных институтов и т. д.).

8. Воздействие образа будущего на протекающие в настоящем события определено как вероятное (а не просто допустимое или возможное) — определено негативное влияние антиутопий на историческую перспективу развития общества через механизм трансляции и актуализации антиутопической идеи при «сдвиге» системы ценностей реального общества.

9. Дефиницирована необходимость социальной и этической ответственности автора-прогнозиста (будь то антиутопия или футурологическая работа) относительно непреднамеренного влияния на текущую ситуацию, специальной спекуляции или «незапланированных последствий».

Положения, выносимые на защиту:

1. Будущее как один из трех модусов времени сопряжено в социальной рефлексии не только и не столько с его физической природой будущего, сколько с аксиологическими переживаниями перспектив развития. Модусы времени определяются относительно друг друга через сравнение систем ценностей, норм.

2. Образ будущего как ментальный феномен имеет следующие приоритетные характеристики: субъективность, фрагментарность, неокончательность в целом и завершенность для каждого данного момента времени. Образ будущего формируется как в общественном, так и в индивидуальном сознании каждого конкретного индивида.

3. Современная футурология, де-факто, находится на «авторитетном» уровне прогнозирования (опирающемся на научный или социальный авторитет прогнозиста), релевантность ее «научных» рациональных методов постоянно критикуется.

4. Теория постиндустриального или информационного общества в существующем виде, невзирая на свое консенсусное доминирование среди социальных парадигм, не является безусловно верной. Исторический анализ позволил поставить вопросы о степени уникальности «сервисной», природы постиндустриального общества.

5. Современные информационные технологии сформировали особое, динамично расширяющееся особое агеографическое пространство — киберреальность (виртуальную реальность цифровых коммуникаций), которая является территорией «фронтира». Взаимодействие информационного фронтира с феноменами актуальной социальности стало основанием для становления радикальных футурологических прогнозов относительно социальных сдвигов современности и исторической перспективы.

6. Определение антиутопии как самостоятельного жанра художественного творчества (прежде всего, литературы) возможно только через систему социокультурных и культурфилософских критериев: восприятие социума как антиутопического зависит от субъективного видения представленной модели читателем. Основной процедурой формирования «ощущения антиутопического» является перверсия системы ценностей моделируемого социума относительно современного автору общества при сопереживании (самоотождествлении) читателя герою.

7. Конкретными чертами антиутопичности социума (в рамках литературной модели) являются: иерархизация социума, репрессии, контроль и программирование социальных и индивидуальных действий, идеологизированность. общества и индивида в синтезе с религией. Основные элементы идеологии: социальная стабильность как главная цель и власть вождя как инструмент ее достижения.

8. Образ будущего футурологии совпадает по большинству частных черт с образом будущего в антиутопиях. Принципиальное различие заключается в эмоциональной доминанте восприятия будущего. Антиутопия — пессимистична, футурология же в большинстве своем — оптимистична. Хотя, конечно, весьма важны различия в методике построения прогнозов.

9. Этическая и социальная ответственность в форме воспитания «прогностической культуры» является необходимым элементом развития прогностики как области рационального или научного знания, художественного творчества, мистического переживания. В культурном смысле необходимо не бороться с антиутопиями, а актуализировать утопии как жанр, избегая актуализации утопического сознания, особенно в политико-историческом мышлении.

Практическая значимость исследования. Выводы из работы могут быть использованы при разработке новых прогнозов социального развития, и для коррекции существующих концепций исторического развития.

Результаты исследования позволяют скорректировать юридически-нормативную базу функционирования социума с принятой концепцией социального развития: например, определить баланс защиты прав автора и интеллектуальной собственности и необходимости расширяющейся свободы информационного обмена.

Материалы диссертации могут быть использованы для преподавания таких дисциплин, как культурология и история культуры, межкультурная коммуникация, социальная философия и история философии, социология, история социологической мысли, социальное прогнозирование, в курсах истории русской и зарубежной литературы XX века.

Апробация исследования. Результаты исследования неоднократно обсуждались на международной научно-творческой конференции молодых ученых, аспирантов и соискателей «Молодежь в науке и культуре XXI века» (Челябинск 2007, 2008, 2009), на кафедре культурологи и социологии ЧГАКИ.

Результаты исследования также представлены в 5 публикациях, общим объемом 19,4 печатных листов, в частности в монографии «Светлое завтра? Антиутопия футурологии и футурология антиутопии».

Объем и содержание работы. Диссертация состоит из введения, 3 глав (по 3 параграфа), заключения и списка источников и литературы. Общий объем 199 страниц, включая список источников и литературы (с. 176−199). Список источников и литературы включает 201 наименование, в том числе 8 исторических источников и 33 литературных источника.

Заключение

.

Современная футурология приняла на себя функцию универсального социального оракула, одновременно претендуя на научность своих методов и отказываясь от требования определения релевантности своих прогнозов. Прогнозирование будущего стало и предметом научного исследования, и прибыльным бизнесом, и объектом всевозможных спекуляций. Среди прочих направлений в футурологическом анализе и социальном прогнозировании выделяются работы, соотносимые с концепциями постиндустриального и информационного общества. Безусловно, различия между этими двумя концепциями и другими возможными вариантами (супериндустриальным обществом Э. Тоффлера [176], информационнальным обществом М. Кастельса [125], технотронным обществом 36. Бжезинского [201], обществом контроля Ж. Делеза [107], постэкономическим обществом B.JI. Иноземцева [120] и т. д.) есть и в области методологии, и в концептуализации результатов исследований. Однако мы не видим достаточных оснований для принципиального разделения этих концепций. Зато оснований для объединения их в «постиндустриально-информационную парадигму» вполне достаточно: стадиальный подход, выделение взаимодополняющих в разных концепциях «приоритетных» факторов социального развития, ориентация на прогресс технической и информационной сфер и т. д. Как правило, футурологические прогнозы этого направления отличаются сдержанным, но плохо скрываемым оптимизмом. Оптимистические прогнозы востребованы сторонниками текущей линии развития человечества и ориентированы на вполне удовлетворенных нынешним положением дел обывателей-гедонистов. Это апология потребительского гедонизма, который экономически и политически обеспечивается научно-техническим превосходством развитых стран «первого мира» по отношению к эйкуменистической окраине. Пессимистические прогнозы могут представлять собой как спекуляции на уже сформировавшемся социальном недовольстве определенными феноменами современного общества, так и попытку реального осознания возможных угроз развитию человечества и предупреждения управленческой элиты об этих угрозах.

Однако в современной культуре1 проблема будущего актуализирована не только в научном дискурсе, но и в художественном творчестве. В первой половине XX столетия" сформировался сложный комплекс взаимосвязанных литературных жанров иподжанров, который получил общее название антиутопии. И если футурологияв большинстве случаев эмоционально позитивна, то антиутопии — это всегда негативное изображение картины будущего — там, где действие антиутопии отнесено в будущее. Некоторые исследователи ограничивали социальный смысл антиутопии критикой утопического проекта [127, с. 16]: Однако очевидно, что и социальное прогнозирование при этом играет непоследнюю роль. Да, О.' Хаксли действительно давал критику фордистского и бихевиористского социальных «проектов» [35], однако одновременно его роман «О дивный новый мир"-был и попыткой тенденциального прогнозирования развития этих проектов, «при прочих равных условиях». Безусловно, Дж. Оруэлл в числе прочего критиковал и советский социализм, и преклонение перед советской системой западных «левых». Однако-в его-романе четко прослеживается линия прогнозирования тех возможностей, какие дает политической, диктатуре техническое развитие [30, с. 98] и перерождение любой некритически воспринимаемой идеологии в основу тоталитарной системы. И критика утопических проектов, и социальный прогноз позиционируется авторами антиутопий как функции предупреждения и предостережения. Однако нам хотелось бы отметить-две функции антиутопии, которые до сих пор не были обозначены в научном дискурсе: провокационную и деспераритивную (от латинского «desperare» — «не иметь надежды», «потерять надежду»).

Провокационность проявляется именно* в сопряжении антиутопического прогноза с социальной практикой и футурологическим прогнозом. Большой брат Джорджа Оруэлла превратился в, «Большого брата» голландского телевидения. Идея реалити-шоу, скандализирующего социальную жизнь была подсказана рассказом Р. Шекли. Другим примером подобного провокативного воздействия является смена «знака» оценивания прогнозной ситуации с минуса на плюс.

Так, Ф. Фукуяма осторожно, но все же восхищается лекарствами, моделирующими человеческое поведение — снижающими агрессивность, асоциальные склонности и т. д. [184, с. 65−87]. В антиутопиях С. Лема «Возвращение со звезд» [26] и «Футурологический конгресс» [27] подобные фармацевтические модуляторы приводят к потере человеком собственной человечности, а во второй повести — чувства реальности вообще.

В целом, на основе1 анализа футурологических концепций и антиутопий мы можем выделить следующие пункты совпадения прогностической «фактуры» при частичном несоответствии или полном противопоставлении оценки этих явлений:

• перенаселение, нехватка ресурсов, вытекающие из этого конфликты.

• влияние на сознание людей, программирование их поведения при помощи химических, психологических, компьютерных средств,.

• девальвация культуры, 1 потребительское отношение к миру, обществу, объектам и феноменам социальности, «машинный» подход к человеку, углубление социальной стратификации вплоть до социального раскола, деформации этических и эстетических комплексов и систем, мутация религии, ее упрощение, перверсия ценностей и догм, ее «шоу-изация»,.

• этнические, расовые, цивилизационные, глобальные конфликты, страх перед ядерной и/или экологической катастрофой,.

• торжество информационного «трэша» / телевидение как канал распространения «информационного мусора» против Интернета, как свободной информационно-насыщенной коммуникации,.

• общественный стазис при декларации стремительного развития, государственный контроль гибкими и мягкими методами, доминирование идеологии и идеологическая нетерпимость, стремление к распространению идеологии на всю планету общество,.

• деформация семьи, ее исчезновение, изменение норм сексуальных отношений (поощрение сексуальных перверсий, полный отказ или, наоборот, абсолютная свобода секса), генетические и технологические манипуляции с человеческим телом.

Естественно, многие из этих черт будущего имеют давнюю историю. Угроза перенаселения витала и над древнеегипетской цивилизацией, была актуализирована в науке Т. Мальтусом. Идея деградации культуры, этоса и пр. также сопровождает человечество весь обозримый период его существования (на ней базируются ретроспективные концепции «Золотого века» и пр.). 3 глобальных конфликта, включая и две открытых Мировых войны состоялось уже в XX веке, однако «локальные» (скорее локализованные) и этнические, и государственные, и цивилизационные конфликты протекали постоянно и продолжаются сейчас. Стремлением к сохранению социального статус-кво отличаются конфуцианская философская доктрина, социальная составляющая индуизма, апологии сословных структуру хоть в России в XVII веке, хоть в Европе. Деление людей на способных и неспособных критически осваивать информационное пространство, очевидно, также старо, как и попытки манипулировать информацией. Инженерно-конструкторский подход к человеку можно отметить уже в трудах Платонапроекты «внесемейной» сексуальности реализовывались в Спарте, предлагались тем же Платоном и т. д.

Из такой устойчивости общих, деконкретизированных черт образа будущего в исторической ретроспективе следует два альтернативных вывода:

1. Либо перечисленные выше черты имманентно-присущи образу будущего в человеческом восприятии и актуализируются любым вариантом реального развития.

2. Либо эти черты действительно проходят «красной нитью» через всю историю человечестваявляются «устойчивой проблемой» цивилизации.

Это касается и научно-футурологических прогнозов и антиутопического образа будущего, функция предупреждения в которых срабатывает далеко не всегда. Вместо нее антиутопия — по мере сдвига системы социальных ценностей — провоцирует, подсказывает пути социальной эскалации негативных феноменов. Футурология — оптимистически настроенная — легко подхватывает эту провокацию, ретранслирует ее в общество уже как положительную. Антиутопия также срабатывает детонатором и для негативных социальных ожиданий.

Мы встаем перед логически неразрешимой проблемой — стоит ли акцентировать воспитательную и социальную значимость феномена, который провоцирует развитие негативных социальных тенденций и негативное восприятие будущего вообще? Вместе с тем, не прислушиваясь к негативным прогнозам, мы оказывается смотрящими на мир через розовые очки, не замечающими ни современных проблем, ни негативных тенденций, которые в будущем могут принять конкретные и весьма уродливые формы. Приведенные выше примеры демонстрируют также необходимость крайне осторожного отношения к футурологическим прогнозам, необходимости формирования прогностической культуры, связанной с понятием социальной ответственности прогнозиста: ответственности не перед внешней цензурой или ангажирующими прогноз лицами, а перед самим собой и будущими потомками, которым предстоит жить в «светлом» («-ли»?) мире завтрашнего дня.