Крымская война 1853−1856 гг. занимает особое место в истории России, которая в XVIIIпервой половине XIX вв. уже свыклась со своим статусом страны-победительницы. Были выиграны все войны с турками, персами, шведами, поляками, усиливались позиции на Кавказе и в Средней Азии. Территория увеличилась на тысячи квадратных километров, население — на миллионы новых подданных. Авторитет Петербурга на мировой арене не подвергался сомнению. Россия спасала соседние империи (Австрию и Турцию) от «внутренних врагов» (первую — от восставших венгров, вторуюот мятежного египетского паши). Откровенных неудач на протяжении полутора столетий было немного (Прутский поход 1711 г., интернирование в 1808 г. эскадры адмирала Д. Н. Сенявина, неудачные кампании 1805 и 18 061 807 гг.). В 1812 -1814 гг. Россия торжествовала после окончания войны с Наполеоновской Францией, что стало пиком политического влияния Петербурга на европейские дела, высшей точкой военного могущества империи Романовых. Крымская война закончилась в то время, когда неприятель находился на русской земле, главная морская база на Черном море — Севастополь была уничтожена, военные корабли затоплены. По условиям Парижского мирного договора Россия утратила право держать на Черном море военный флот и «арсеналы», и обязывалась не укреплять Аландские острова на Балтике. Кроме того, ряд положений договора ущемлял интересы России на Балканах и в зоне Черноморских проливов. Страна была потрясена национальным унижением. Успешное окончание «покорения» Кавказа в 18 591 864 гг., подавление Польского восстания 1863−1864 гг., завоевание Средней Азии в 1860—1880-е гг. не смогли сгладить горечь поражения. Даже завершившаяся победой Русско-турецкая война 1877−1878 гг. не стала реваншем за «крымский погром» ни в военно-политическом, ни в коммеморативном плане. В 1877—1878 гг. была разбита только турецкая армия, игравшая более чем скромную роль в Крымской кампании 1854−1855 гг.
Англия своими военными демонстрациями повлияла на исход и политические итоги войны. В 1904;1905 гг. российские вооруженные силы потерпели сокрушительное поражение в войне на Дальнем Востоке, за которым последовала утрата части российской территории. Несмотря на то, что во всех военных кампаниях второй половины XIX — начала XX вв. было много доказательств военной доблести России, Крымская война оставалась болезненной, незаживающей раной в национальном самолюбии. Одним из средств лечения этой раны мог стать сценарий «морального одоления».
Каждое военное поражение влечет за собой целый шлейф объяснений и оправданий. Называют действительные и мнимые причины неудачи, разделяют действующих лиц на героев и антигероев, и, как правило, ищут измену. Крымская кампания 1853−1856 гг. не стала исключением. Осознание частью современников масштабов произошедшей катастрофы сосуществовало с патриотическими лозунгами, в которых чувство гордости смешивалось со скорбью, ощущением ненапрасных жертв в войне «за святое дело». Эволюция восприятия этой войны прошла сложный путь: от признания катастрофичного поражения, «непривычного позора"1 и «национального унижения» для ее современников и участников2 к прогрессирующей героизации.
Война 1853−1856 гг. в историографии и коллективном историческом сознании воспринимается как эпохальное событие в истории России, как один из важнейших героических и народно-патриотических символов. Изучение этих символических элементов представляет особый интерес, поскольку они завоевали свои позиции в дореволюционной России, сохранились и даже усилились в СССР, благополучно пережили ревизию исторических ценностей в постсоветские десятилетия, несмотря на «войны памяти», развернувшиеся в последние два десятилетия, отмеченные борьбой за коллективные представления о событиях и деятелях минувшего. В результате распада СССР.
1 Соловьев С. М. Записки. Пг., 19! 5. С. 150.
2 См. например, Милютин Д. А. Воспоминания. 1863 — 1864 / Под ред. Л. Г. Захаровой. М., 2003; Тютчева А.Ф.
При дворе двух императоров. М., 2004; Письма Тургенева И. С. и Аксаковых // Вестник Европы. 1894. № 2- Чичерин Б. Н. Современные задачи русской жизни // Голоса из России. Кн. 1-Ш. Вып. 2. М., 1875. 4 о и отсоединения Украины на российской ментальной карте обозначилась потеря важных имперских «священных мест» — Крыма и Севастополя. Это обстоятельство придает дополнительную актуальность изучению процесса формирования культурной памяти о Крымской войне.
Произошедшие в последние два десятилетия масштабная трансформация социально-экономического уклада и политическое переустройство России сопровождались процессом радикальной переоценки давнего и недавнего прошлого. Это привело к обострению проблемы мифологизированности исторических представлений. В этой связи особый интерес представляют складывание и функционирование механизмов конструирования культурной памяти, влияние на нее социокультурной конъюнктуры, приемы и результаты использования исторических символов в политических целях.
В 2000;е гг. предпринимались попытки «переоценки» Крымской войны и Парижского мирного договора 1856 г. с целью «рассеять в общественном сознании мифы и «главный миф» о Восточной войне — что Россия потерпела в ней сокрушительное поражение"4. В новейшей историографии заметно стремление некоторых авторов абсолютизировать «победоносность» российской военной истории, для чего вносятся заметные коррективы в устоявшиеся представления об итогах Крымской и Русско-японской войны 1904;1905 гг. Общими для таких работ являются утверждения, что «при освещении Крымской войны должна преобладать оптимистическая тональность, а главным ее итогом стало то, что Россия в одиночку выстояла против объединенной Европы, доказав тем самым жизнеспособность самодержавно-крепостнической системы и значительный боевой потенциал рекрутской армии"3, при этом «для России война закончилась позорным.
О терминологии, принятой в данной диссертации, см. далее на С. 14−16.
4 Бесов А. Г., Зеленина Л. В., Шеремет В. И., Якушев М. И. О мифах, стереотипах и парадоксах Восточной (Крымской) войны 1853−1856 гг. М., 2006. Режим доступа: http://www.panarin.com/comment/542/. Последнее посещение 12.11.2009.
3 Багдасарян В. Э., Толстой С. Г. Русская война: столетний историографический опыт осмысления Крымской кампании. М., 2002. С. 228−229. Следует отметить, что, в целом, данная работа не лишена критического подхода, поэтому такой вывод не очевиден и не следует из общего содержания. 5 миром, но не позорным поражением"6. 150-летняя годовщина окончания Крымской кампании актуализировала тему войны 1853−1856 гг. в общественном сознании, о чем свидетельствует организация нескольких конференций, а также выход целого ряда публикаций7. К юбилейному 2005 году по проекту журналиста Леонида Парфенова был подготовлен четырехсерийный «фильм-реконструкция» под названием «Война в Крыму, все в дыму», посвященный истории войны 1853−1856 гг. с ее хрестоматийными героями и географическими местами. Интерес к событиям более чем 150-летней давности на фоне общественно-политической дискуссии о судьбе Крыма позволяют говорить о том, что Крым остается едва ли не единственной частью СССР, территориально-политический отрыв которой от России в 1991 г. занимает особое место в российском общественном сознании. По мнению А. Зорина, причина этого — глубинные малоотрефлексированные представления о том, что обладание Крымом составляет венец исторической миссии России8. Данное утверждение достаточно дискуссионно, но бесспорным является то, что Севастополь в российском общественном сознании все еще остается «городом российском славы», символом великого морского прошлого России и потому «священным местом» на российской ментальной карте.
Исследование культурной памяти помогает приблизиться к решению проблемы психологической травмы, которой неизбежно сопровождаются эпохальные события. Изучение действий по закреплению, замещению, забвению или стремлению «забыть» прошлое открывает перспективы для изучения «политики памяти» и тех значений, которыми наделялись.
6 Выскочков Л. Николай I. М., 2006. С. 411.
7 Восточная (Крымская) война 1853−1856 годов: новые материалы и новые осмысления (материалы международной научной конференции). Симферополь, 2005; Крымская (Восточная) война 1853−1856 годов. (К 150-летию начала войны). Материалы научно-практической конференции. Севастополь, 2004; Шеремет В. И. Непобежденные: к 150-летию выхода России из Крымской войны, 1853−1856 гг.: в 2 ч. Ч. 1: Эссе. М., 2006; Конференция, посвященная 145-летию окончания Крымской войны 1853−1856 гг. Конференция, посвященная Дням памяти воинов, павших в Крымской войне и при обороне Севастополя в 1854—1855 гг. / Под ред. Бабенко Г. А. Симферополь, 2001; Казарин В. П. Перед юбилеем. Очерки и размышления накануне 150-летия Крымской войны. Сб. статей. Симферополь, 2004.
8 Зорин А. Эдем в Тавриде. «Крымский миф» в русской культуре 1780 — 1790-х годов // Он же. Кормя двуглавого орла.
Литература
и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX в. М., 2001. С. 121. коллективные практики дореволюционной России. Рассмотрение механизмов памяти о Крымской войне, дает возможность найти еще один подход к изучению методики конструирования политических и идеологических установок. Кроме того, помещая в фокус исследовательского внимания культурную память о крупном историческом событии, мы можем по-новому рассмотреть его как явление, а также проследить трансформацию представлений общества о нем на протяжении определенного периода времени.
Комплексное изучение юбилейных практик и коммеморативных мероприятий (открытие памятников и музеев, устройство кладбищ, проведение юбилейных торжеств), а также политики памяти по отношению к ветеранам и их потомкам может способствовать реконструкции социальной истории и особенностей функционирования общества. Дореволюционные практики коммеморации показательны при сравнении со своеобразием политики памяти, проводимой в СССР и современной России.
Хронологические рамки исследования охватывают 1853−1914 гг., на протяжении которого происходило складывание коммеморативного комплекса материалов в рамках дореволюционных культурно-исторических традиций. Нижняя граница совпадает с началом формирования мифа о Крымской войне, что имело место уже в период осады Севастополя. Верхняя граница — начало 1 -й Мировой войны, переориентировавшей внимание общества и государства. Англия и Франция, являвшиеся в середине XIX века противникам, к 1914 году уже были союзниками, что крайне затрудняло использование памяти о «Севастопольской страде» в патриотической пропаганде.
Историография Крымской войны очень обширна и достойна отдельного исследования на предмет эволюции и функционирования исторических образов в научных исследованиях дореволюционного и советского периода. Впервые попытки осмысления войны 1853−1856 гг. и реконструкции «того, как это было» предприняли ее участники и современники, в том числе и военные9. Их труды представляют для нашего исследования интерес, прежде всего, как источники. Дореволюционные военные историки обращали особо пристальное внимание на событийную канву, на дипломатические вопросы и военные сюжеты (стратегические планы, состояние вооруженных сил противоборствующих сторон и ход боевых действий). Работы этого направления несут на себе отпечаток соперничества в военной сфере, что способствует болезненной актуализации военной истории, и, как следствие, тенденциозной трактовке сведений исторических источников, а также построению схем, где патриотизм довлеет над беспристрастностью. При этом в длинном списке разных по жанру трудов о защите Севастополя в 1854—1855 гг. нет ни одного, где авторы проявляли интерес к самому процессу складывания картины бесспорно героической эпопеи, а также к особенностям создания пантеона героев-защитников город а-крепости.
Дискурс «героической» обороны" был заложен еще в нарративах середины — второй половины XIX века: «Чем бы все это не кончилось, героическая защита Севастополя спасет нашу военную славу и составляет одну из блистательных страниц нашей военной истории"10. В советской историографии Крымской войны11 реанимировались с отпечатком, свойственным эпохе, многие оценочные характеристики историографии дореволюционной. Советские авторы первоначально поместили Крымскую войну в разряд «позорных страниц» российского прошлого, но уже в 1930;е гг.
9 Богданович М. И. Восточная война 1853−1856 гг.: В 4 т. СПб., 1876- Дубровин Н. Ф. История Крымской войны и обороны Севастополя: В 3 т. СПб., 1900; Дубровин Н. Ф. Восточная война 1853−1856 годов. Обзор событий по поводу соч. М. И. Богдановича. СПб., 1878- Дубровин Н. Ф. Трехсотсорокадевятидневная защита Севастополя. СПб., 1872- Зайончковский A.M. Восточная война 1853−56 гг. в связи с современной ей политической обстановкой: В 2 т. СПб., 1908;1913.
10 Переписка кн. М. С. Воронцова с А. П. Ермоловым // Русский архив. 1890. № 4. С. 471.
11 Тарле Е. В. Крымская война: в 2-х т. М.-Л., 1941;1944; Тарле Е. В. Город русской славы. Севастополь в 1854 -1855 гг. М., 1954; Тарле Е. В. Героическая Севастопольская оборона 1854−1855 гг. М., 1957; Тарле Е. В. Нахимов. М., 1942; Сергеев-Ценский С. Н. Синопский бой. Исторический очерк. М., 1944; Сергеев-Ценский С. Н. Адмирал В.А. Корнилов: Ист. очерк // Сергеев-Ценский С. Н. Витязи морей: Ист. очерки, рассказы, новеллы, статьи. М., 1985; Бескровный Л. Г. Русское военное искусство в Крымской войне. М., 1953; Бестужев И. В. Крымская война 1853−1856 гг. М., 1956; Горев Л. Война 1853−1856 гг. и оборона Севастополя. М., 1955; Берков Е. А. Крымская кампания. Под ред. Пясковского. М., 1939. Бестужев И. В. Крымская война 1853−1856 гг. М., 1956; № 185- Бушуев С. К. Крымская война 1853−1856. М.-Л. 1940; Зверев Б. И. Синопское сражение. М., 1953; Он же. Вице-адмирал В. А. Корнилов. Симферополь, 1957; Он же. Выдающийся русский флотоводец П. С. Нахимов. Смоленск. 1955; Лунин Б. В. Героическая оборона Таганрога в 1855. Ростов н/Д., 1945 и др. 8 наметилось возрождение севастопольского мифа. В условиях войны и новой осады Севастополя в 1941;1942 гг. возникла острая необходимость в реактуализации имперских героических мифов и образцов, конструировании образов врага. В 1940;1950;е гг. сложилась формулировка: в период первой осады «тяжкое поражение потерпел самодержавный строй, но не русский народ"12. Е. В. Тарле в своем фундаментальном труде «Крымская война», всячески подчеркивал героизм и самоотверженность солдат, руководителей обороны — адмиралов П. С. Нахимова и В. А. Корнилова, подвергая в то же время резкой критике «правительственную верхушку».
Работой, суммирующей основные достижения дореволюционного и советского опыта изучения войны 1853−1856 гг., является фундаментальная.
13 монография В. Э. Багдасаряна и С. Г. Толстого. Авторы начали с анализа первых рефлексий современников войны и закончили осмыслением советской историографии. Основное внимание в этой работе обращено на подходы к исследованию различных тем, на постановку проблем, на тенденции, на идеологическое наполнение. В. Э. Багдасарян и С. Г. Толстой отметили проблему мифологизированности истории войны как в дореволюционной, так и советской историографии. Однако, из-за иного фокуса исследовательского внимания, за пределами их работы остались вопросы, поставленные в настоящем диссертационном исследовании.
Одним из первых исследователей, изучавших мнение общественных кругов российского общества в период Крымской войны, был Ш. М. Левин. Историк посвятил главы своей монографии14 изучению позиций славянофилов и западников по отдельным вопросам и событиям войны (осада Севастополя, смерть Николая I). Ш. М. Левин отмечает, трансформацию настроений славянофилов: от начального энтузиазма и поддержки войны к нарастающему глубокому разочарованию и критике хода войны, внутреннего управления и.
12 Тарле Е. В. Крымская война: В 2 т. М.-Л., 1941;1944. Т. 2. С. 553.
13 Багдасарян В. Э., Толстой С. Г. Русская война: столетний историографический опыт осмысления Крымской кампании. М., 2002.
14 Левин Ш. М. Очерки по истории русской общественной мысли. Вторая половина XIX — начало XX века. Л., 1974. действий правительства еще задолго до падения Севастополя, «все чаще и резче в переписке и дневниковых записях звучат слова о негодности, о разложении системы"13. Западники, как отмечает автор, выражали недоверие официально объявленным мотивам и целям войны, критиковали внутреннюю систему николаевской администрации, рассматривали войну как великий урок, как наказание за отсталость, крепостные порядки и неразвитость свобод, надеясь на благоприятный итог поражения для будущего развития страны. В умах современников крепло убеждение в том, что поражение послужит России во благо, способствуя национальному пробуждению, реформаторским инициативам и переменам к лучшему.
Реконструкции общественного мнения в период Крымской войны посвящены работы А.И. Шепарневой16, в которых особое внимание уделено тому, как в 1853—1856 гг. представители различных политических сил и течений оценивали ситуацию в стране и перспективы изменений в системе государственного управления. Исследований такого же характера, но выполненных на материалах второй половины XIX — начала XX вв. пока не опубликовано.
Целый ряд современных исследований объединяет то, что авторы ставили перед собой цели изучения Крыма и Севастополя как компонентов национальной идентичности, упоминали при этом о существующих проблемах мифологизированности знания о прошлом и трансформации памяти о Крымской войне. Изучению места Крыма в коллективном российском j у сознании посвящены работы К. Иобст (Kerstin S. Jobst). Автор отмечает специфическое положение Крыма как важной и неотъемлемой части понятия «отечество» на «метальной карте» России. Концепт Крыма рассматривается.
15 Левин Ш. М. Указ. соч. С. 307.
16 Шепарнева А. И. Крымская (Восточная) война в оценке российского общественного мнения (1853−1856). Орел, 2005; Она же. Крымская война в освещении западников // Вопросы истории. 2005. № 9.
17 Jobst К. The Crimea as a Russian Mythical Landscape (18th-20th Century). A Framework of Research // Mythical Landscapes then and now: The Mythtification of Landscapes in Search for National Identity / Ed. J. Peltz, R. Buttner, Yerevan, 2006. P. 78−91- Йобст К. Крым как российское lieu de memoire. Истоки в XIX веке // Историческая память и общество в Российской империи и Советском Союзе (Конец XIX — начало XX века). Международный коллоквиум. Научные доклады. СПб., 2007. С. 88−93- Jobst К. Die Perl des Imperiums. Des russische Krim-Diskurs im Zarenreich. Konstanz, 2007. как элемент коллективной российской идентичности. По мнению автора, освоению полуострова и трансформации его в российское lieu de memoire способствовало, прежде всего, развитие полуострова как развлекательной периферии и туристического центра, создание художественных произведений, посвященных Крыму, образ Крыма как колыбели русского православия, а также две обороны Севастополя. За рамками статьи осталась проблема формирования мифа о Крымской войне и Севастопольской кампании 18 541 856 гг.
О складывании культурного мифа вокруг Крыма в 1780—1790-х гг. писал.
А. Зорин, указывая, прежде всего, на то, что полуостров обладал громадным символическим капиталом. Крым, по мнению этого автора, репрезентировал.
18 одновременно и христианскую Византию, и классическую Элладу, являлся прообразом земного рая на российской национальной ментальной карте. Процесс конструирования райского тропа в российском дискурсе о Крыме в период царствования Екатерины II был описан в статье А. Шонле (Andreas Schonle)19. Изучению репрезентаций Крыма как «первого русского Востока» в начальный период ментального освоения пространства полуострова.
20 посвящена работа С. Дикенсон (Sara Dickinson). Главный предмет ее исследования — процесс имперского освоения территории Крыма в духе цивилизаторских идей эпохи Просвещения. Крым рассматривается как райский сад империи, колыбель христианской культуры, поликультурное пространство на стыке восточной, античной, византийской цивилизаций, как место репрезентации России в статусе европейской державы.
Из исследований, касающихся проблем коллективных представлений о Крымской войне и ее составляющих, следует отметить работу О. Файджес.
18 Зорин А. Эдем в Тавриде. «Крымский миф» в русской культуре 1780 — 1790-х годов // Он же. Кормя двуглавого орла.
Литература
и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX в. М., 2001. С. 100.
19 Schonle A. Garden of the Empire: Catherine’s Appropriation of the Crimea. // Slavic Review. 2001. Vol. 60. No. 1. P. 1−23.
20 Dickinson S. Russia’s First «Orient»: Characterizing the Crimea in 1787 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2002. Vol. 3. No 1. P. 3−25.
Orlando Figes). Фокусируя внимание на событиях Крымской войны, автор затронул проблему памяти об этом вооруженном конфликте, обратил внимание на важную роль войны в формировании национальной идентичности. Историк также отметил важную роль таких компонентов, как память о войне 1812 года, придававшей «народный», «национальный» характер образу Крымской войны, а также сочинений Л. Н. Толстого.
С. Плохий (Serhii Plokhy)22 попытался дать объяснение севастопольскому феномену в ментальном пространстве Российской империи, СССР и постсоветской России. По его мнению, главную роль в формировании представлений о событиях 1854−1855 гг. в Крыму сыграл панславизм, память о Бородинской битве, Русско-японская война 1904;1905 гг. Несмотря на явное повышение внимания к процессам коммеморации в дореволюционной России, специальных работ, в которых подвергался бы анализу процесс складывания культурной памяти о Севастопольской обороне, до настоящего времени еще не представлено на суд научного сообщества.
Формированию картины Крымской войны в Великобритании посвящена.
23 книга Стефани Марковиц (Stefanie Markovits). В работе особое внимание уделено важнейшей роли прессы в складывании британской памяти о войне, исследуются способы подачи информации в периодических изданиях разных типов, а также особенности восприятия этой информации различными слоями общества. Автор анализировала комплекс компонентов британского национального мифа о Крымской войне, основы которого закладывались еще в период военной кампании: образы героизма (в том числе героизма женскогоФлоренс Найтингейл), воплощенные в национальной литературе («Атака легкой кавалерии» Теннисона), визуализацию воинской доблести в изобразительном искусстве.
21 Figes O. Crimea: The Last Crusade. N.-Y., 2011.
22 Plokhy S. The City of Glory: Sevastopol in Russian Historical Mythology // Journal of Contemporary History. 2000. Vol. 35. №. 3. P. 369−383.
2l Markovits S. The Crimean War in the British Imagination. Cambridge, 2009.
В современной зарубежной историографии проблема памяти о вооруженных конфликтах является одной из наиболее активно разрабатываемых. Особенное внимание исследователей привлекает изучение коммеморативных практик. Среди этих работ следует отметить книгу М.
Коннели (Mark Connelly), посвященную британской памяти о Первой мировой войне. Автор предлагает рассматривать природу юбилейных празднований и мемориальную политику для изучения того, как различные городские религиозные общины (пресвитерианцы, иудеи, ирландские католики и др.) воспринимали войну и формировали свою память о ней, «делили» городское пространство и возводили мемориалы. М. Конелли уделяет внимание тому, как военные памятники, воздвигнутые в Лондоне, выполняли коммеморативные функциикак ритуалы и особый язык был связан с осмыслением феномена смерти, образной памятью о «своих» умерших, благодаря которой создавалась определенная история войны. Такой подход к истории войны, социальной истории и проблеме мифотворчества представляется новаторским и продуктивным в перспективе исследований коллективной, корпоративной памяти.
Важную веху в изучении процессов формирования культурной памяти составляют труды американского историка Дж. Моссе25 (George Mosse), посвященные исследованию памяти о Первой мировой войне в Германии. Одним из важных тезисов Моссе было положение о включенности в конструирование героического дискурса о павших солдатах христианских, религиозных традиций, а также античных сюжетов. Символическое освящение жизни и смерти солдат стало важной частью мифа о военном опыте. Такое освящение, по мнению Моссе, позволяло описывать конец военной драмы как счастливый: те, кто пожертвовал своими жизнями, после войны воскреснут.
24Connely M. The Great War, Memory and Ritual. Commemoration in the City and East London, 1916;1939. Boydell and Brewer, 2002.
23 Mosse G.L. Fallen Soldiers. Reshaping the Memory of the World Wars. Oxford, 1991; Mosse G.L. Two World Wars and the Myth of the War Experience // Journal of Contemporary History. 1986. Vol. 21. No. 4. P. 491−513- Mosse G.L.
National Cemeteries and National Revival: The Cult of the Fallen Soldiers in Germany // Journal of Contemporary History. 1979. Vol. 14. No. 1. P. 1−20.
Для реализации такого подхода к памяти миф мобилизовал христианские традиции и практики, а также некоторые античные сюжеты. Дж. Моссе писал, что кампания по увековечиванию памяти о погибших в Германии в результате Первой мировой войны приняла такие масштабы, что союз мертвых и живых, культ мертвых превратился в новую реальность, а не просто объект для пассивного созерцания. Дж. Моссе считал Германию не уникальной страной, пережившей подобный опыт.
Историки не обошли своим вниманием то, что Севастопольская оборона являл собой первый образец позиционной войны, где широко использовались новые технологии индустриальной эпохи (нарезное оружие, паровые суда, железные дороги). Принципиальным новшество было и то, что это была первая медийная война26. Благодаря развитию современных средств коммуникаций (телеграф, фотография, газеты и иллюстрированные журналы, профессиональный репортаж с места событий) тысячи людей в различных странах испытали «эффект присутствия».
Административная организация празднований, ритуальное пространство и символическое значение юбилейных торжеств Российской империи.
21 привлекает к себе интерес исследователей. В фундаментальном труде «Сценарии власти» Ричард Уортман, обращаясь к феномену юбилеев в России, анализирует церемониальные аспекты и традиции праздничных торжеств Российской империи в перспективе репрезентаций императорской власти. Отдельные главы второго тома посвящены 200-летию Полтавского сражения и 300-летию дома Романовых. Однако и в этой работе оказались обойденными вниманием обстоятельства подготовки и сворачивания 50-летнего юбилея.
26 Keller U. The Ultimate Spectacle: A Visual History of the Crimean War. Amsterdam, 2001. P. 71. Цит. по: Франк С. Видимая и невидимая война в Крыму (начало медийной эпохи и «Севастопольские рассказы Льва Толстого) // Режим доступа: http://lib.pushkinskijdom.rU/Portals/3/PDF/PUSH/Krymski-text/Frank/Frank.pdf. Дата посещения 24.01.2011.
27 Майорова O.E. Бессмертный Рюрик, празднование тысячелетия России в 1862 году // Новое литературное обозрение. 2000. № 43. С. 137−165- Она же. Славянский съезд 1867 года: метафорика торжества // Новое литературное обозрение. 2001. № 5 1. С. 89−110- Цимбаев K.H. Православная церковь и государственные юбилеи императорской России // Отечественная истории. 2005. № 6- Он же. Феномен юбилеемании в российской общественной жизни конца XIX-начала XX века // Вопросы истории. 2005. № 11- Буслаев А. И. Имперские юбилеи — тысячелетие России (1862 год) и девятисотлетие крещения Руси (1888 год): организация, символика, восприятие обществом: дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2010.
Севастопольской обороны в 1903;1904 гг.28, который оказался вне поля зрения и других исследователей, писавших об отмечании памятных дат в начале XX.
29 века .
Таким образом, одной из заметных тенденций в современной международной исторической науке можно отметить рост интереса к исследованию проблем коллективной памяти (memory studies), проблем мифологизированности исторических знаний. Как один из путей преодоления односторонности трактовок используется анализ коллективных представлений, взаимосвязи литературы и идеологии, изучение феномена памяти как источника репрессированных интерпретаций прошлого. В фокусе исследовательского внимания историков находятся различные исторические.
30 периоды и действующие лица. Проблема «производства» памяти о Крымской войне в исследовательской литературе не была решена. Не предпринималась попытка рассмотреть это событие как конструкт и продукт мифологизации, состоящий из набора стереотипов, культурных образцов, заимствованных извне, не находил отражения в исследованиях. Нерешенной проблемой является вопрос о том, как фактическое поражение превратилось в один из национальных моральных триумфов. Изучение процесса складывания культурного мифа о Крымской войне позволит приблизиться к пониманию того, как функционируют механизмы конструирования исторического прошлого в России.
28 Уортман Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии: В 2 т. Т. 2. От Александра 11 до отречения Николая II. М., 2004.
29 Ульянова Г. Н. Национальные торжества (1903;1913) // Россия в начале XX века. Исследования. М., 2002.
30 Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М., 2005; Век памяти, память века. Опыт обращения с прошлым в XX столетии / Под ред. И. В. Нарского, О. С. Нагорной, О. Ю. Никоновой, Ю. Ю. Хмелевской. Челябинск, 2004; Вишленкова Е. Утраченная версия войны: символика Александровской эпохи // Ab Imperio. 2004. № 2- Лапин B.B. Кавказская война в исторической памяти // Историческая память и общество в Российской империи и Советском Союзе (конец XIX — начало XX века). СПб., 2007. С. 153−164- Колоницкий Б. И. Память о первой российской революции в 1917 году: случаи Севастополя и Гельсингфорса // Неприкосновенный запас. 2009. № 2(64) — Петров А. Е. Эволюция памяти о Куликовской битве 1380 г. в эпоху становления московского самодержавия (Рубеж XV—XVI вв.): К вопросу о моменте трансформации восприятия «места памяти» // Исторические записки. М., 2004. Вып. 7 (125). С. 35−56- Киселева Л. К формированию концепта национального героя в русской культуре первой трети XIX века // Лотмановский сборник. 3. М., 2004. С. 69−93- Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: Святой, правитель, национальный герой (1263−2000). М., 2007; Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2003; История и память: историческая культура Европы до начала нового времени / Под. ред. Л. П. Репиной. М., 2006 и многие др. работы.
Анализ историографической ситуации и отсутствие специальных исследований, посвященных изучению мифа о Севастопольской обороне, показывает, что история Крымской войны в российской и советской историографии в известной степени героизирована, мифологизирована, дидактична. Некоторые указанные работы объединяет то, что авторы ставили перед собой цели изучения места в национальной памяти таких концептов как Крым, Севастополь и др. как компонентов национальной идентичности, однако сам военный конфликт 1853−1856 гг. не был разработан в перспективе деконструкции мифологем. В историографии не предпринималось попыток разрешить противоречие между фактом сдачи Севастополя и проигранной Крымской войной, с одной стороны, и историей о «героической осаде» как позитивного примера из военного прошлого для потомков, с другой. Соответственно, решить исследовательскую проблему означает изучить процесс конструирования памяти о Крымской войне, то есть процесс трансформации фактического поражения в миф о моральной победе в контексте «духовного превосходства» России над Западом.
Сложившаяся на сегодняшний день историографическая ситуация определила цель данного исследования — изучение особенностей запоминания и забывания обществом тех или иных событий прошлого на основе анализа процесса формирования культурного мифа о Севастопольской обороне 18 541 855 гг. Для достижения этой цели предполагается разложить различные версии истории обороны на элементы (модели, структурные образцы и пр.), которые использовали авторы для конструирования образов и сюжетов, сопряженных с военным Севастополем. Один из приемов исследованиясравнение механизмов конструирования образов Отечественной войны 1812 г. и Крымской войны. Необходимым представляется проанализировать особенности конструирования образов народных героев Севастопольской обороны. Предполагается проследить развитие «послевоенного» Севастополя как важного символического центра национальной памяти, а также проанализировать различные интерпретации героизма, народности и патриотизма, связанные с событиями обороны Севастополя. Особое внимание уделяется тем историческим, идеологическим основаниям празднования 50-летнего юбилея Севастопольской обороны, а также следованию уже сформировавшимся традициям аналогичных торжеств.
Решение поставленных в работе задач требует различных подходов и исследовательских моделей, как общенаучного характера, так и применяемых в современной исторической науке. В данной работе применяются историко-типологический метод, элементы структурного анализа и контент-анализа. Структурный анализ текста — метод, заимствованный из практики литературоведения, и связанный с законами организации художественного произведения. В основе структурного анализа лежит взгляд на текст как целостную систему, состоящую из взаимосвязанных элементов. Применение данного метода обусловлено использованием в качестве источников текстов в высокой степени беллетризованных. Контент-анализ позволяет выявить то, что хотел скрыть или подчеркнуть автор, какие смыслы он вкладывал в то или иное значение. В диссертации данный метод применяется в тех случаях, когда материалы рассматриваются как массовый источник. Дискурсивный метод анализа источников подразумевает выявление и классификация дискурсов внутри источника, исследование их взаимосвязей, природу их возникновения. Исходя из утверждения, что память о прошлом отлична от самого прошлого, и учитывая различия и сходства между личной памятью и официальной историей, в фокусе внимания данного исследования находятся дискурсы воспоминания вокруг истории Севастопольской обороны, коммеморативные мероприятия, посвященные этому событию. Анализ «исторического нарратива» через особенности построения сюжетов, используемой риторики, терминологии, позволяет увидеть историографический «фон» формирования научного текста, социальные условия его создания, а также предполагаемую аудиторию, к которой обращен текст, содержащий, с точки зрения нарратологии, как любое Сообщение, имплицитный образ Отправителя и Адресата31.
Несколько комментариев к понятийному аппарату данной работы (культурная память, миф, места памяти, коммеморация, ментальная карта). Выражение «миф», само по себе не несущее определенной оценочной нагрузки, в контексте с героическими и патриотическими символами часто порождает подозрение в желании покуситься на эти символы. Эта явная тенденция является наследием периода в отечественной историографии и публицистике, когда вместе с откровенно ложными, созданными в целях пропаганды конструктами, подверглись жесткой и нередко предвзятой ревизии относительно достоверные картины прошлого. Миф в контексте данного исследования подразумевает не отрицание достоверности, не антоним рационального знания, но символическую базу культурной памяти, особый тип осмысления и переработки прошлого опытакак опыт, переработанный в рациональное знание. Современные исследовательские практики демонстрируют, что миф не следует рассматривать как фикцию,.
32 противостоящую историческим фактам. С точки зрения Я. Ассмана, «прошлое, закрепленное и интериоризованное3 до состояния обосновывающей истории, есть миф независимо от того, фиктивно оно или действительно"34. Память о прошлом имеет немного общего с самим прошлым. Представление о героизме участников Севастопольской обороны, сложившееся в ходе Крымской войны и по ее окончании, никак нельзя считать порождением только государственных творцов общественного мнения. События, передаваемые и сообщаемые мифами (в форме коллективной jl Шмидт В. Повествовательные инстанции // Он же. Нарратология. М., 2003. С. 41. л Нарский И. Конструирование мифа о Гражданской войне и особенности коллективного забывания на Урале в 1917;1922 гг. // Ab Imperio. 2004. № 4- Портелли А. Массовая казнь в Ардеатинских пещерах: история, миф, ритуал, символ // Неприкосновенный запас. 2005. № 40−41 (2−3) — Mosse G.L. Two World Wars and the Myth of the War Experience //Journal of Contemporary History. 1986. Vol. 21. No. 4. P. 491−513. To есть сформированное внутренне индивидуально посредством воздействия социальных представлений, внешних обстоятельств. Ассман Я. Культурная память. М., 2004. С. 80. памяти), за счет активного вовлечения и участия общества переживаются всем сообществом или его большинством.
Всплеск интереса историков к теме «памяти» и отсутствие четкости в определениях понятий «социальная», «историческая», «групповая», «коллективная», «национальная» память привели к тому, что эти термины в профессиональной исторической литературе становятся взаимозаменяемы. Особые возражения вызывает термин «историческая память», который, по мнению некоторых ученых, содержит в себе противоречие, поскольку история и память не тождественны друг другу33. В то же время, следует заметить, что понятие «памяти» само по себе предполагает обращение к прошлому опыту, использование его в настоящем, имплицитно подразумевая субъективность знания и оперирование языковыми метафорами. При употреблении подобных терминов в профессиональной литературе зачастую речь идет о социальных представлениях по отношению к прошлому. Здесь заслуживает внимания позиция итальянского историка М. Ферретти (Maria Ferretti), которая использует термин «память» как «совокупность представлений о прошлом, которая в данном обществе, в данный исторический момент становится доминирующей и образует нечто вроде разделяемого большинством «здравого смысла"36.
• 37.
Отталкиваясь во многом от идей М. Хальбвакса (Maurice Halbwachs), в частности, о памяти как социального феномена, о связи индивидуального воспоминания с коллективной памятью, Я. Асманн (Jan Assman) в предложил руководствоваться термином «культурная память». Особенность данной терминологии автор видит в том, что она подразумевает внешнее измерение человеческой памяти, внешние, то есть социальные культурные рамки.
33 См. статью, посвященную содержательной стороне понятия «историческая память»: Савельева И.М.
Концепция «исторической памяти»: истоки и итоги // Историческая память и общество в Российской империи и.
Советском Союзе (Конец XIX — начало XX века). Санкт-Петербург, 25 — 28 июня 2007 г. С. 246−255.
36 Ферретти М. Непримиримая память: Россия и война. Заметки на полях спора на жгучую тему // Неприкосновенный запас. 2005. № 2−3(40−41). С. 76.
37 Хальбвакс М. Социальные рамки памяти / Пер. с фр. и вступ. статья С. Н. Зенкина. М., 2007.
О о культура воспоминания). Это «холодная» память, поддерживаемая символическим кодированием, то есть письменными текстами и ритуализированием, осуществляется в рамках институций. Эта память противостоит памяти «коммуникативной» («горячей»), охватывающей воспоминания, которые связаны с недавним прошлым и представляют память поколения, передающуюся устно. С уходом из жизни выживших участников войны исчезала «горячая» память о ней. Постепенно для большинства подданных российской империи оборона Севастополя являлась уже не воспоминанием о пережитом прошлом, а частью героической истории России, частью культурной памяти. «Культурная память» более содержательна, поскольку включает историческую, социальную память, а также сложившиеся вокруг изучаемого явления мифологемы, мифы, традиции, стереотипы. Кроме того, этот термин представляется более отстраненным и свободным от дополнительных смыслов, которые содержит, к примеру, «коллективная психика» (с чем порой ассоциируется «коллективная память»),.
Многотомное издание под редакцией П. Нора (Pierre Nora), другие работы о коллективной памяти Франции ввели в научный оборот понятие «lieu de memoire». «Место памяти» в понимании П. Нора и используемое в данной работе, находит выражение не только в физически осязаемых объектах, но в символическом единстве материального и институционального, географического и исторического, функция которого заключается в сохранении групповой памяти. В качестве «мест памяти» в данной работе будут служить исторические персонажи, события, здания, памятники, кладбища, географические точки, рассказы, нагруженные символическими смыслами и значениями.
Использование понятия коммеморация (лат. commemoratioнапоминание, воспоминание) в специализированной исследовательской литературе стало общепринятым в силу своей особой функциональности.
8 Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004. С. 19.
Нора П. Места памяти // Франция-память. СПб., 1999.
Коммеморация определяется как «процесс, который мобилизует разнообразные дискурсы и практики для репрезентации события, содержит в себе социальное и культурное видение памяти о коммеморативном событии, [.] служит выражением солидарности группы"40. «Если память — побочный продукт прошлого опыта, то коммеморация возникает в настоящем из желания сообщества, существующего в данный момент, подтверждать чувство своего единства и общности, упрочивая связи внутри сообщества через разделяемое его членами отношение к прошлым событиям, или, более точно, через разделяемое отношение к репрезентации прошлых событий. Коммеморацияэто способ скрепления сообщества, сообщества коммемораторов"41. Аналитический потенциал изучения исторической памяти состоит в том, что обращение к различным формам коммеморации: зафиксированным воспоминаниям о событиях прошлого, историописанию, изобразительному, монументальному искусству данной эпохи позволяет увидеть не только персональный опыт автора, но одновременно с этим выделить особенности организации социального опыта. По замечанию Ф. Б. Шенка, создающийся всяким обществом образ «собственного» прошлого позволяет делать выводы о соотносящихся с этим образом концептах коллективной идентичности42.
Понятие «ментальная карта» является частью такого междисциплинарного научного направления как «ментальная (воображаемая) география», и включает представления человека об окружающем пространстве, территориях, границах, культурах и др.
Исследование культурной памяти помогает приблизиться к решению проблемы формирования памяти о проигранной войне у общества, «привыкшего» к военным победам43, в условиях, когда общественное мнение.
40 Нора П., Озуф М., Де Пюимеж Ж., Винок М. Франция-Память. СПб., 1999.
41 Мегилл А. Память //Он же. Историческая эпистемология. М., 2007. С. 116.
42 Шенк Ф. Б. Указ. соч. С. 10.
43 Лев Толстой в незаконченном романе «Декабристы», начатом в 1862 году, напишет о событиях войны 18 531 856 гг., что «это было недавно», в то время, когда «все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге. Состояние, два раза повторившееся для России в XIX столетии: в первый раз, когда в двенадцатом году мы отшлепали Наполеона I, и во второй раз, когда в пятьдесят шестом году нас отшлепал Наполеон 111» (см. Толстой Л. Н. Декабристы // Собрание сочинений: В 22 т. Т. 10. С. 357).
21 приобрело особую значимость для правительства. Восприятие войны претерпело изменения по сравнению с тем, как относились к военным конфликтам ранее, поскольку прежде «всегда выходило так, что русские люди одолевали турецких"44. Возникшая сразу после окончания войны проблема экстремально «непривычной» ситуации, смена социальных оценок войны с позитивных на негативные повлекли рождение в обществе вопросов, ответы на которые необходимо было найти. Это требовало осознания опыта поражения. Одним из следствий изучения культурной памяти является расширение исторического понимания. Социальная память непосредственно связана с изучением идентичности, культурным конструированием социальных категорий и связей, формированием и легитимацией различных социальных, культурных и политических институтов45. Изучение исторической памяти обогащает понимание исторического и культурного контекста, в котором происходило формирование и создание того или иного понятия. Изучение тех или иных действий по закреплению, замещению, забвению или стремлению «забыть» прошлое открывает перспективы для изучения «политики памяти» и тех значений, которыми наделялись коллективные практики.
Для решения поставленных задач были привлечены исторические источники разного жанра и происхождения, созданные как в период военных действий 1853−1856 гг., так и появившиеся спустя годы после отраженных в них событий. При изучении материалов учитывалась необходимость комплексного подхода к ним, поскольку взаимовлияние мемуаров, исторических сочинений, официальных документов, публицистики и т. д. было очень велико. Другими словами, изучение складывания культурной памяти о Крымской войне проводится с учетом воздействия на этот процесс различных факторов.
44 Война Англии и Турции с Россией и генерал-инженер Тотлебен, главнокомандующий Русской Армией в 1878 г. под Константинополем. М., 1879. С. 4.
4э Розенберг У. «Является ли память полезной категорией исторического анализа?» // Историческая память и общество в Российской империи и Советском Союзе (Конец XIX — начало XX века). СПб., 2007. С. 245.
В качестве источников использовались также исторические труды дореволюционных авторов о войне 1853−1856 гг.46, значимость которых определялась авторитетностью некоторых из них не только как профессионалов-ученых, но и как участников описываемых событий. Их работы в известной мере стали образцами написания истории Крымской войны, предлагая читателю официальную версию событий. Большинство из них отличает откровенная апологетика действий правительства Николая I, возложение основной ответственности за развязывание войны на европейские державы, стремление доказать, что «не на нашей совести лежит начало почти трехлетней кровавой борьбымы защищали дело правое"47.
Для исследования проблем исторической памяти и ее эволюции важным источником являются публицистические статьи и воспоминания участников событий, которые зачастую трудно однозначно отнести к одному виду источников, поскольку авторы выступали одновременно в роли и свидетелей событий (мемуаристов), и публицистов, писавших «на злобу дня». Одним из таких ярких примеров является статья анонимного автора «Из записок.
48 севастопольца", опубликованная в журнале «Русский архив» и спровоцировавшая полемику, растянувшуюся на несколько лет. Анализ публицистики и мемуаров дает картину столкновения нескольких «памятей», конкуренции различных вариантов прошлого. Это позволяет сравнить различные мнения (индивидуальную память) на одни и те же события и проследить формирование памяти коллективной. В целом, комплекс мемуарной и художественной литературы, публицистики и официальной документации (в том числе цензурных постановлений) создает достаточную основу для изучения столкновения интерпретаций прошлого.
46 Богданович М. И. Восточная война 1853−1856 гг. Т. 1−4. СПб., 1876- Дубровин Н. Ф. История Крымской войны и обороны Севастополя, Т. 1−3. СПб., 1900; Дубровин Н. Ф. Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. СПб., 1871−1872- Дубровин Н. Ф. Восточная война 1853−1856 годов. Обзор событий по поводу соч. М. И. Богдановича. 1878- Дубровин Н. Ф. Трехсотсорокадевятидневная защита Севастополя. 1872- Зайончковский A.M. Восточная война 1853−56 гг. в связи с современной ей политической обстановкой. Т.1. СПб., 1908, Т.2. СПб., 1913; Зайончковский A.M. Исторический путеводитель по Севастополю. СПб., 1907 и др.
47 Зайончковский A.M. Оборона Севастополя. Подвиги защитников. Краткий очерк с иллюстрациями. СПб., 1899. С. 11.
48 Из записок севастопольца// Русский архив. 1867. № 12. Стб. 1579−1637.
О неугасающем внимании российского общества к истории Крымской войны свидетельствует то, что во второй половине XIX — начале XX вв. материалы о ней регулярно публиковались в «Русской старине», «Русском архиве», «Историческом вестнике», «Отечественных записках», «Современнике», «Вестнике Европы», «Вестник всемирной истории», а также в ведомственных изданиях («Морской сборник», «Военный сборник», «Артиллерийский журнал»). Рост издательской активности приходится именно на «ключевые» годы, когда можно отыскать взаимовлияние интереса к Севастополю и социокультурной обстановки. Всплески публикаций происходят в 1859, 1867−1868, 1870-е, 1883−1885, 1896, 1903;1905, 1909;1913 гг.49 Характерно, что к началу XX века (по сравнению с серединой XIX в.) сюжеты, связанные с «севастопольским сидением» стали явно преобладать над сюжетами о событиях на других театрах боевых действий. В подавляющем большинстве популярных и юбилейных изданиях хронология войны сжималась до 1854−1855 гг., охватывая лишь период обороны Севастополя50. Заметна и тенденция изменения названия конфликта: в текстах различного характера выражение «Крымская война» вытесняет «Восточную войну».
Особое значение для настоящего исследования как источник имеет популярная литература «для детей и народа», которая позволяет судить об одном из важнейших способов формировании «официальной» версии истории Крымской войны (Севастопольской обороны), о том, какие значения.
49 Данный подсчет по периодическим изданиям «Морской сборник», «Военный сборник», «Русский архив», «Русская старина», «Исторический вестник» и др. выполнен на основании библиографических, систематических указателей [Сводный указатель к «Русскому архиву» П. И. Бартенева. M., 2001; Городецкий Б. М. Систематический указатель содержания «Исторического вестника» за 25 лет (1880−1904). СПб., 1908; Рудаков В. Е., Мартемьянов Т. А. Систематический указатель содержания «Исторического вестника» за 7 лет. 1905;1911. Пг., 1915; Тимощук В. В. Систематическая роспись содержания Русской старины, изд. 1870−1884. СПб., 1885- Лацинский A.C. Систематическая роспись содержания «Русской старины», изд. 1885−1887- Систематический указатель статей Русской старины за 1897−1902. СПб., 1903; Систематический указатель «Военного сборника» за 1858−1890 гг. СПб., 1891- Систематический указатель «Военного сборника» за 18 911 897 гг. СПб., 1898- Общее оглавление статей, помешенных в «Морском сборнике» за 1854−1868 гг.- Зеленой Н. Указатель статей «Морского сборника»: с 1873 по 1882 гг. СПб., 1883- Систематический указатель статей, помещенных в «Морском сборнике» за 1886−1918 гг. СПб., 1918]. Другая часть изданий, включающих исторические сочинения, книги, популярные брошюры и пр. была выявлена с помощью систематического каталога Российской Национальной Библиотеки в Санкт-Петербурге.
30 Рерберг П. Ф. «Севастопольцы». Сборник портретов участников обороны Севастополя 1854−1855 годов. Участники 11-месячной обороны Севастополя в 1854—1855 гг. / Сост. и изд. П. Ф. Рерберг. Вып. 1. СПб., 1903, Вып. 2, СПб., 1904, Вып. 3. СПб., 1907. придавались тем или иным героям и событиям. Это дает также материал для понимания социальных контекстов, в которых создавались такие сочинения. Важным представляется и анализ взаимовлияния научных (и в том числе претендующих на научность) работ и сочинений популярного характера, рассчитанных на массового неподготовленного читателя. Эти популярные работы сыграли особую роль развитии мифотворчества и образов «народных героев"31. Характерной особенностью таких письменных источников является ангажированность изложения, что свойственно для большинства так называемых, книг и брошюр «для народа"52.
Литература
«для народа» играет важную роль для исследования образов, исторических клише и стереотипов, «схемы» войны в культурной памяти, поскольку несет с собой адаптированную, упрощенную картину прошлого. Можно предполагать, что такие работы были одними из важнейших источников информации читающей публики. Отличием таких изданий, рассчитанных на массового читателя, является схематичность их содержания, сглаживание острых, спорных моментов обороны. История войны в популярных работах приобретает обтекаемые формы и представляет цепь героических, и зачастую, откровенно лубочных сюжетов.
Важным источником являются «Севастопольские рассказы», стихотворные опыты JI.H. Толстого, участника военных действий в Крыму. Литературно-художественный материал представлен также историческими романами и стихотворными сочинениями, посвященными обороне Севастополя и, вероятно, оказавшими влияние на формирование исторических образов53. В фокусе внимания находятся как стихотворения известных поэтов, м Голохвастов К. К. Матрос 30-го Черноморского экипажа Петра Кошка и другие доблестные защитники Севастополя. 1893- Лукашевич K.B. Даша Севастопольская. (Первая сестра милосердия). Быль. [1915]- Лукашевич К. В. Богатыри Севастопольские. Вице-адмирал Корнилов. (Краткая биография). М.: изд. Сытин, 1915; Головин Н. Б. История 349-ти великих дней. Оборона Севастополя в очерках для юношества Н. Б. Головина. 1905; Валуева-Мунт А. П. Севастополь и его славное прошлое. СПб., 1899.
32 Зайончковский A.M. Оборона Севастополя. Подвиги защитников. Чтение с проекционными картинами, заимствованными из книг того же автора и под тем же заглавием. 1900 (Чтение для солдат и народа) — Лукашевич К. В. Оборона Севастополя и его славные защитники. Для детей и народа. 1904; Погосский А. Ф. Оборона Севастополя. Беседы о войне 1853−1855 г. Для войск и народа. СПб., 1878.
33 Филиппов M.H. Осажденный Севастополь. СПб., 1888- Шелонский H.H. Севастополь в осаде. СПб., 1898- Лавинцев А. И. Под щитом Севастополя. Исторический роман. СПб., 1904; Соколов A.A. Сестра милосердия.
25 так и непрофессиональное поэтическое творчество современников Крымской войны. Феномен социальной памяти и ее «производства» заключается в том, что все общественные силы, сообщества и отдельные личности, правительство, и участники событий, так или иначе, участвовали в процессе фильтрации информации и формирования образов прошлого. Взаимосвязь мифа, художественной литературы, репортажа, мемуаров и пр. в дискурсивном пространстве очень велика. Художественные образы из литературной сферы имеют свойство переходить в исторический нарратив, упрощая реальность и формируя различные стереотипы («неприятель», «герой», «антигерой» и т. д.).
Важнейшим источником для реконструкции общественных представлений о Севастопольской обороне, о коммеморативных мероприятиях являются публикации в газетах «Русский инвалид», «Санкт-Петербургские ведомости», «Новое время», «Северная пчела», «Севастопольский вестник», «Кронштадтский вестник», «Крымский вестник», «Николаевский вестник», «Одесский вестник» и др. В газетах сообщалось о выходе юбилейных изданий, посвященных войне 1853−1856 гг., об учреждении медалей к предстоящим юбилеям, об установке памятников и юбилейных торжествах в честь героев войны. Эти материалы используются не только как резервуар, откуда черпались сведения о событиях, но и как источник для выявления методов воздействия на умы читателей (формулировки, риторические отступления, характер исторических экскурсов, умолчания и пр.).
Важным материалом для подготовки диссертации являются неопубликованные документы, хранящиеся в Российском государственном архиве военно-морского флота (РГАВМФ), в Российском государственном историческом архиве (РГИА), в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА), в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), в Отделе рукописей Российской Национальной Библиотеки.
Год в Севастополе. В 4-х книгах. СПб., 1876−1877- Он же. Сестра милосердия. Кн.1−3. СПб., 1878- Он же. Сестра милосердия. Роман. В 3-х частях. СПб., 1885- Соколов A.A. Славная оборона Севастополя. Популярный рассказ в 2-х частях. СПб., 1887.
ОР РНБ). В РГИА в фондах Канцелярии императорского двора34, Конторы наследника великого князя Александра Александровича33, Хозяйственного управления Синода56 обнаружены документы о подготовке к юбилейным торжествам, об установке памятников, о прочих коммеморативных мероприятиях в память Севастопольской обороны. Здесь же находятся сведения о льготах, адресованных потомкам севастопольцев. Значительная часть документов по вопросам «вспомоществования» ветеранам.
5 7.
Севастопольской кампании отложилась в фонде Главного штаба в РГВИА. Ценные сведения содержатся в документах о награждениях участников севастопольской обороны, которые хранятся в фондах РГАВМФ, РГВИАЗУ. Документы о праздновании 50-летнего юбилея Синопского сражения, прошения на выдачу денежного пособия и разрешения на похороны на братском кладбище, списки участников Севастопольской обороны хранятся фонде Главного морского штаба в РГАВМФ60. Это подразделение Морского ведомства также занималось сбором средств и строительством храма Св. Владимира в Севастополе, проведением юбилейных торжеств по случаю памятных дат в истории российского флота. Материалы перлюстрации офицерских писем, адресованных родственникам и содержащие альтернативное видение войны, обнаружены в ГАРФе61.
Одной из тенденций современных гуманитарных наук является обращение к визуальным источникам, которые необходимы и при разработке данной темы. Уже первые события войны нашли свое отражение в лубке,.
54РГИА. Ф. 472. Оп. 45. Д. 55. Дело канцелярии императорского двора о праздновании 50-летия севастопольской обороны.
35 РГИА. Ф. 1339. Оп. 1. Д. 56. Дело о сборе сведений относительно севастопольской обороны.
56 РГИА. Ф. 799. Оп. 5. Д. 2452. Дело о сборе пожертвований среди духовенства империи на увековечивание памяти Севастопольской обороны.
57 РГВИА. Ф. 400. Оп. 37. Д. 1. Дело по разработке милостей ветеранам Севастопольцам в день пятидесятилетнего юбилея Севастопольской обороны, Ф. 400. Оп. 37. Д. 4. Переписка по севастопольскому делопроизводству. 16 марта 1904 — 4 марта 1905, Ф. 400. Оп. 37. Д. 5. Переписка по Севастопольскому делопроизводству. 4 марта 1905 — 21 мая 1905. Ч. 2, Ф. 400. Оп. 37. Д. 6. Часть 4. Переписка по Севастопольскому делопроизводству, 2 сент. 1905 — 25 апр. 1906.
38 РГАВМФ. Ф. 283. (Инспекторский департамент морского министерства). Оп. 3. Д. 4871, 4928, 5528, 5428, 5517, 5477, 4635, 5464, 5512, 5457, 5503, 5411, 5405, 4634.
59 РГВИА. Ф. 400. Оп. 37. Д. 1−6.
60 РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 2. Д. 886- Ф. 417. Оп. 6. Д. 700- Ф. 417. Оп. 2. Д. 716- Ф. 417. Оп. 6. Д. 765.
61 ГАРФ. Ф. 722 (Фонд великого князя Константина Николаевича). Оп. 1. Д. 201.
27 поскольку военная тематика пользовалась устойчивым спросом. Сложился особый военный репертуар, магистральные «темы» которого служили средством напоминания о славе русского оружия. Лубочные, или народные картинки, с одной стороны, формировали представления, образы, стереотипы сознания, с другой, сами были порождением народной культуры. Подписи к лубочным картинкам и сами изображения, являясь текстами, формирующими образ, воспринимались, повторялись людьми и становились их собственными текстами, входили в их собственные представления62. Лубочные картинки представляли героизм военачальников (С.А. Хрулев, М. Д. Горчаков, H.H. Муравьев, В. И. Тимофеев и др.), императоров Николая I и Александра И, и великих князей, подвиги народных героев, солдат и матросов (Петр Кошка, Тимофей Чиликин, прапорщик Щеголев и др.), наиболее крупные военные события. Тиражи таких изданий неуклонно росли. Наиболее полная публикация гравированных народных картинок (в количестве 70), выпущенных в период 1853—1855 гг., была выполнена в 2010 году на базе собрания Института русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук63.
Политическая карикатура на тему войны позволяет оценить циркулировавшее в обществе отношение к «чужим» (армиям союзников), а также формы саморепрезентации российского общества. Важную роль в комплексе источников играет коллекция сатирических рисунков, состоящая из 116 карикатур H.A. Степанова64, П. Аннинского65, П. Боклевского66, В. Беляева67, а также другие сборники68. Для изучения процесса формирования.
62 Оболенская C.B. Образ немца в русской народной культуре XVIII — XIX вв. // Одиссей. М., 1991. С. 164.
6j Русский батальный лубок середины XIX века. Крымская война 1853−1855 гг. / Сост., подготовка текста, комментарии и указатели Я. В. Зверевой, Г. В. Маркелова. СПб., 2010.
64 Степанов H.A. Карикатуры. В 3-х Выпусках. Цена 3 руб. сер. СПб., 1855- Современные шутки. Альбом карикатур. СПб., 1856.
65 Аннинский П. Пословицы в карикатурах. Лит. Мюнстера. СПб., 1855- Аннинский П. Пословицы: от пословиц не уйдешь. Лит. Мюнстера. СПб., 1855.
66 Боклевский П. На нынешнюю войну. Лит. Мартынова. М., 1855.
67 Беляев В. Сказание в лицах о том, как незваные гости пожаловали в гости и смех и горе привезли из-за моря. Лит. Э. Лилье. М., 1855.
68 Избранная коллекция карикатур новейших времен. Лит. И. Чуксина. M., 1854- Сцены из жизни времен прошедших, настоящих и будущих. Издание пересмотренное, поправленное и значительно умноженное. Копия.
Севастопольского мифа использовались и публикации в «Русском художественном листке» Василия Федоровича Тимма69. Некоторые из них использовались для изготовления иллюстраций в других изданиях, а также стали сюжетной и «идейной» основой для монументальных полотен, оказав тем самым сильное воздействие на построение общей мифологической концепции. «Русский художественный листок» издавался 11 лет, с 1 января 1851 г по 20 декабря 1862. Каждый выпуск заключал в себе одну или несколько страниц текста и один лист рисунков в формате большого листа, выходил 3 раза в месяц по 36 «нумеров» в год. Восприятие и видение послевоенного Севастополя отражают коллекции фотографий Р. Фентона и.
70 71 72.
В.Н. Клембовского, собрание гравюр Н. Берга, рисунки К. Боссоли. Анализ подготовки юбилейных торжеств, посвященных 50-летнему юбилею Севастопольской обороны, невозможен без привлечения материалов,.
73 связанных с созданием панорамы «Штурм 27 августа 1855 г.» Ф. Рубо. В 1903, 1904 и 1907 гг. в Санкт-Петербурге вышло 3 выпуска «Сборника портретов участников Севастопольской обороны» участника войны П. Ф. Рерберга. В первом выпуске были размещены 484 портрета. Такое число упоминаемых действующих лиц — небывалое ранее явление. В предисловии прямо указывалось на стремление составителей сборника «передать потомству имена и изображения меньшей Севастопольской братии наряду со своим начальством и главными руководителями"74. В 1904 году вышел второй выпуск, в который вошли еще 533 портрета, виды севастопольских укреплений и развалин, планы оборонительных линий. Издание широко рекламировалось в газетах и журналах, и поддерживалось комитетом по с последних изданий Лондона и Парижа. Перевод с французского. Цена 5 рублей сер. за 20 карт- 25 коп. за 1 лист. Лит. И. Чуксина. М., ?854.
69 Тимм В. Ф. Русский художественный листок: в 3 альбомах и 3 каталогах. Факсимильное издание 1851−1862 гг. СПб., 2007.
70 Виды полей сражений Крымской кампании 1854−1855 гг. По фотографиям полковника В. Н. Клембовскаго. Издание музея Севастопольской обороны. СПб., Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1904.
71 Берг Н. Севастопольский альбом. М., 1858.
72 Пейзажи и достопримечательности Крыма в рисунках Карло Боссоли. Киев, 2003.
73 Протопопов И. Н. О Панораме: Отчет о командировке в Мюнхене летом 1903 г. к художнику Рубо. Докладные записки военного специалиста // ОР РНБ. Ф. 1000. Собрание отдельных поступлений. Оп. 2. Д. 964.
74 Рерберг П. Ф. «Севастопольцы». Участники I 1-месячной обороны Севастополя в 1854—1855 гг. С. 1.
29 восстановлению памятников Севастопольской обороны под руководством великого князя Александра Михайловича. Альбом дает ценнейшие сведения о принципах формирования «пантеона» Севастопольской обороны.
Важный материал для понимания репрезентации «схемы» войны, которая сформировалась в культурной памяти, является фильм «Оборона Севастополя», снятый в 1911 году75. Заслуживают внимания также сценарии.
76 77 спектаклей «Севастополь» и «Даша Севастопольская», поставленных в народном театре Николая II.
Ценным источником информации является некрополь в Севастополе. Следует оговорить специфику изучения и работы с информацией, которую несет в себе памятник на военном кладбище. В исследовательской литературе78, кладбище и надгробные эпитафии, как правило, рассматриваются как источники для идентификации (годы рождения, брака, смерти) умерших представителей дворянства и др. сословий с целью восстановления генеалогии, трансформаций социального статуса и других аспектов биографии. В настоящей работе используется иной подход, который обусловлен принципиально иными задачами. Главный интерес представляют те значения и смыслы, которые транслировали надгробные памятники: их расположение, внешние формы, масштаб, символическое наполнение, организация мемориального пространства на кладбище и отношение властей. Полем исследования является братское кладбище в Севастополе на Северной.
75 Первоначальное название, данное фильму, — «Воскресший Севастополь». Режиссеры и сценаристы В. М. Гончаров и А. А. Ханжонков. По цензурным соображениям, фильм сокращен, и видимо, переименован. В новых титрах к фильму, смонтированного в советское время для коллекции Госфильмофонда, лента «Оборона Севастополя» названа «исторической драмой».
76 Оленин П. Севастополь. /Мать-сыра-земля/. Историческая хроника в 5 действиях. М., 1901.
77 Протопопов В. В. Даша Севастопольская. Исторический этюд в 2-х действиях. М., 1904.
78 Мельцин М. О. Судьбы старинного российского дворянства в конце XVIII — начале XX века: князья Долгоруковы в системе общественных отношений: дис. канд. и ст. наук. СПб.: Европейский Университет в Санкт-Петербурге, 1999; Шилов Д. Н. «Русский некрополь» великого князя Николая Михайловича: история создания, неопубликованные материалы и проблемы их изучения и издания: дис. канд. ист. наук: 07.00.09. СПб., 2004; [Шереметевский В.В.] Русский провинциальный некрополь. Т. 1. М., 1914; [Чулков Н.П.] Русский провинциальный некрополь. Т. 2 // Река времен. Книга истории и культуры. Кн. 4. М., 1996; [Сайтов В.И., Модзалевский Б.Л.] Московский некрополь. Т. 1−3. М., 1907;1908; [Сайтов В.И.] Петербургский некрополь. Т. 1−4. СПб., 1912;1913; Сайтов В. И. Петербургский некрополь или Справочный исторический указатель лиц, родившихся в XVIII и XVIII столетиях по надгробным надписям Александровской лавры и упраздненных петербургских кладбищах. М., 1883- Чернопятов В. И. Русский некрополь заграницей. Вып. 1−3. М., 1908;1913.
30 стороне, для непосредственного ознакомления с которым автором диссертации была совершена рабочая поездка в 2010 году.
При работе с источниками постоянно учитывалось то обстоятельство, что формы культурной памяти не существуют сами по себе. Они связаны с социальными группами, обусловлены всем их существованием и деятельностью, поскольку именно в разнообразных формах «воспоминания».
79 возникает и находит свое выражение идентичность группы. Проблема соотношения и одновременной конкуренции репортажа, популярной книжки-схемы, газетной статьи, воспоминаний и научного аналитического сочинения является ключевой при реконструкции феномена культурной памяти. Тесная взаимосвязь разножанрового материала, относящегося к одной эпохе, учитывалась при прочтении и анализе каждого вида источников.
79 Арнаутова Ю. Е. Memoria: «тотальный феномен» и объект исследования // Образы прошлого и коллективная память в Европе до начала Нового времени. М., 2003. С. 36.
Заключение
.
Конструирование памяти о Крымской войне — это процесс трансформации фактического поражения в миф о моральной победе в контексте «духовного превосходства» России над Западом.
Миф о героической обороне в «многострадальном городе» формировался под воздействием адаптации евангельских структурных образцов и моделей (пасхальные образы страдания, мученичества, жертвенности, воскресения, спасения, противостояния добра и зла), актуализированных внешнеполитических стереотипов и ксенофобских мифологем, образов прошлого «победоносного» военного опыта, представлений о народности и фольклорных стилизаций, элементов античной и западноевропейской коммеморативной культуры. Кроме того, миф об обороне Севастополя наряду с христианскими и античными моделями сочетал в себе иное по сравнению с предыдущим этапом отношение к смерти, что было связано с организацией братского кладбища, которое демонстрировало священность смерти на войне. Заложение памятников и церквей, посещение городских некрополей (в частности, братского кладбища в Севастополе) служило важной частью мифа о минувшей «славной» обороне, формируя определенный образ прошлого. «Мертвый город» стал «многострадальным городом», напоминавшем о «великой тризне славы», что предопределило репутацию города-героя.
Базовая конструкция мифа о войне, несмотря на последующие дополнения, сформировалась уже во время войны. Эйфория первых успехов, ожидания несомненной будущей победы, патриотическая гордость и подъем начала войны усугубили последовавшие разочарования от поражений. Культ погибших стал базовым элементом, который конструировал память о войне 1853−1856 гг. С погибшими героями были тесно связаны мотивы оправдания и утешения. К памяти о них прибегали, когда было необходимо вспомнить о героическом прошлом. Память о погибших адмиралах, генералах, солдатах, матросах и даже затопленных кораблях служила способом легитимации политики России в прошлом и настоящем, средством оправдания целей, хода, жертв войны. Места сражений и захоронений превратились в места памяти, священность которых стала бесспорной наряду с жертвами войны.
Культ погибших героев-севастопольцев, превращенных в объект поклонения, новых святых, стал новым явлением дореволюционной России. Практика посещения кладбищ и мест памяти утратила приватный характер, став частью образовательного процесса и индустрии туризма, а также новой формой паломничества.
Крымская война повлекла за собой рождение нового опыта коммеморации на стыке исторической памяти, коммерциализации и национализма. Война обусловила появление в России традиции массового туризма, но историческим местам и полям сражений на уровне индустрии, превратив Севастополь в город русской славы, музей под открытым небом.
Коммеморативные мероприятия, цикл юбилейных дат (юбилеи первой бомбардировки Севастополя, Синопского сражения и др.), периодичность торжественных обедов, памятники, места памяти Севастополя, братское кладбище как место последнего упокоения солдат и моряков, севастопольские рассказы Толстого, — все это создавало пространство памяти, ключевые точки, интеллектуальную рамку, опираясь на которые формировалось представление о прошлом. Огромную роль в создании Мифа о войне сыграли современники и участники обороны, которые обобщая прошлое, много делали для формирования пространства памяти. Предпринятые современниками, свидетелями войны попытки деконструкции мифологем Крымской войны не привели к демифологизации образа войны в массовом сознании. Не произошло возобладания альтернативной трактовки событий, несмотря на возникавшие дискуссии. Напротив, образы «Севастопольских рассказов» из литературного канона перешли в исторический нарратив о военном событии.
Особенности обращения к памяти о Крымской войне позволяли российскому обществу оправдаться перед самим собой и мировой общественностью за вступление в войну, декларируя с одной стороны то, что.
Россия — мирная страна, вступившая в войну по необходимости, сама являющаяся жертвой агрессоров. Одновременно с мерами по увековечиванию памяти об обороне Севастополя и социальной политикой в адрес севастопольцев власть пыталась продемонстрировать исключительность подвига, проявленного защитниками города при «спасении» его и России, жертвенность, которая была ими проявлена ради будущей жизни.
В создании пантеона национальных героев и антигероев Крымской войны отразился процесс преодоления травматического прошлого (противостояние добра и зла) и сотворение мифа о «моральной победе» (обретение славы и бессмертия). Война в Крыму способствовала появлению нового типа героя и героини, когда героями стало и военно-морские чины, и все гражданское население. Соединение массовой жертвенности с чинопочитанием. Образы Даши Севастопольской, Петра Кошки и др. «герои из народа», имея прототипов, во многом собирательны и типологичны, такую судьбу во время и после войны имели многие участники обороны Севастополя. Герои «из народа», вошедшие в канон, были необходимы для признания заслуг простого народа в войне. Поскольку война носила «народный» характер, все «категории» населения обрели в памяти своего «группового героя». Таким образом, в дополнении с образами идеальных военачальников (Нахимова, Корнилова, Истомина, Хрулева) историческая картина войны обретала целостность и законченность.
Превращаясь в миф, память о войне фрагментировалась, постепенно накапливая оценочные суждения, редуцировалась до моральных оценок того или иного героя и его поступка, чему способствовали личный опыт, воспоминания, время. В процессе функционирования памяти происходила ее фильтрация и отбор наиболее актуальных и значимых фактов и событий, которые служили идеальными образами и нравственными ориентирами.
Конструирование мифа о проигранной войне выполнило свою терапевтическую функцию. Преодоление травматического прошлого произошло посредством минимизации трагической и постепенным.
287 дополнением ее героической памяти. Ощущение того, что «слишком далеко зашли"834 уходило в тень, постепенно забываясь, оставляя в памяти лубочный образ войны и синдром «славного поражения».
854 Пирогов Н. И. Севастопольские письма Н. И. Пирогова. СПб., 1899. С. 71.
