Философская программа М. М. Бахтина и смена парадигмы в гуманитарном познании

.-лвается сферой теории науки (где она обычно обсуждается), а имеет пряотношение также и к опыту гуманитарных наук, как исторической g ктике". Более того: вопрос Т. Куна о «смене парадигмы» ограничен теорети-S, а! навательной плоскостью и моделью естественнонаучного познанияв этих cj j: !|ах актуальность вопроса, как кажется, не может быть осознана в полной —• Йными словами, проблематика Т. Куна нуждается в дополнительной, гер-зт^ческой тематизации в сфере исторического опыта и наук об историче-¦ыте, т. е. в плоскости гуманитарного познания и философских основ его. d. такой дополнительной тематизации «смены парадигмы» ощущается сегодня повсеместно, особенно в отечественной философии и методологии гуманитарных наук. Это объясняется, очевидно, тем, что по не относящимся к науке причинам отечественная философия и гуманитария не сумели вполне реализовать те возможности, которые, по-видимому, созрели в России в начале XX в. Приходится констатировать, что в советской философии, ориентировавшейся, явным образом, на анахроническую и догматическую теорию познания естественнонаучного образца, — «смена парадигмы», как факт и фактор исторического бытия-события, социокультурной действительности жизненного мира (а отсюда научного сознания и познания), не могла быть в подлинном смысле осознана и тематизирована. Поэтому основное событие в западной (прежде всего немецкой) философии XX в. — «переход от мира науки к миру жизни» 1 в самой философской науке — остается почти вовсе еще не понятым у нас в своих мотивациях, основаниях и результатах. С другой стороны, процесс смены парадигмы не мог не затронуть и отечественные гуманитарные науки: как и на Западе, у нас в пореволюционные годы произошел (давно зревший) раскол между гуманитарными науками и философией — «ихним Гейстом», как иронизировали между собою русские формалисты. То была относительно оправданная защитная реакция специальных наук против теоретизированных (в том числе и научных) притязаний Разума и Духа в самих «науках о духе», оберегавших специфику своего предмета. И в результате смена парадигмы, определившая, в значительной мере, пути развития как философских, так и иных гуманитарных наук, выразилась в том, что единство гуманитарно-филологического мышления (и, соответственно, гуманистического сознания), по точной констатации С. С. Аверинцева, «было взорвано во всех измерениях» 2. Позитивные моменты «взрыва» имели очевидные резоны и выгодынегативные же последствия должны были сказаться не сразуно сегодня налицо скорее они. Бахтин оценил ситуацию в момент «взрыва», притом в полном объеме. Здесь, логически и исторически, место того «и», которое соединяет в названии данного исследования проблему научно-философской программы М. Бахтина с проблемой «смены парадигмы» и различными объективациями ее, прежде всего в «поворотах» философии — феноменологическом, экзистенциальном, онтологическом, диалогическом, лингвистическом, герменевтическом и т. п.

3) Актуальной представляется предпринятая в этом исследовании двусторонняя попытка реконструировать философскую программу Бахтина на путеводной нити «перехода», о котором говорит Гадамер, а сам этот парадигматический сдвиг или переход рассмотреть как имманентную логику бах-тинского авторства, как программу. Наследие Бахтина, освобожденное от дурной модернизации (если угодно, «постмодернизации»), на наш взгляд, обладает, при всей своей внешней незавершенности и недоговоренности, мощным потенциалом «собирания» исторической действительности мира, сознания и познания. В ситуации сегодняшнего философского и общекультурного кризиса, как.

1 Гадамер Г.-Г. К русским читателям // Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., «Искусство», 1991. СЛ.

2 Аверинцев С. С. Филология // «Краткая литературная энциклопедия», М., «Сов. энциклопедия», 1972. Кол. 979. бы утраты реальности вместе с саморазложением многих укоренившихся теоретических и общественных представлений и идеализаций, такое собирание исторической реальности, частью которой мы сами являемся, необходимо для новой продуктивной ориентации. Речь идет о более или менее общем ходе вещейдля России, как и в начале века, ситуация является особенно острой и ответственной. За научной проблемой смены парадигмы стоит «ино-научный» опыт, то, что можно назвать, употребляя выражение Достоевского, русским «запросом на идею». Задача, по-видимому, состоит в том, чтобы суметь отказаться от ряда исторических (дои по-революционных) интуиций, предрассудков и иллюзий, не отказываясь, однако, ни от парадигматического для XX в. русского опыта, ни от своего «права на слово» — права, которое сегодня и впредь придется отстаивать заново.

Степень разработанности проблемы. Уже к началу 90-х гг. на Западе и в России появился ряд монографий (М.Холквиста/К.Кларк, Г. С.Морсона/ К. Эмерсон, Цв.С.Тодорова, В.С.Библера), в которых были сделаны интересные и продуктивные попытки осмыслить единство бахтинской мысли (так называемый «диалогизм» М. Бахтина) в контексте современной истории гуманитарной культуры Х1Х-ХХ вв. Тем не менее «второй конец века» принес такие резкие изменения социокультурного, научно-теоретического, общественного порядка, ситуация в самой бахтинистике так явно изменилась и продолжает меняться на наших глазах, что ощущается нужда в новых подходах, способных, с одной стороны, освободить бахтинистику от модернизаций, а с другой — подтвердить смелый тезис Бахтина о «положительной модернизации» на материале его собственного творчества. В самом деле: по мере того как появляются архивы Бахтина1 и достоянием общественности становятся его собственные свидетельства2 и свидетельства мемуаристов3, наряду с появлением материалов по истории так называемой Невельской школы философии4, — становится все очевиднее некая онтологически-событийная «нестыковка» горизонтов: в бахтинистике — между интерпретациями и предметом интерпретаций, вне бахтинистики — между началом и концом XX в. Невозможно признать случайным тот факт, что в 60−80-е гг. Бахтина зачастую истолковывали (и у нас, и на Западе) с тех самых теоретических позиций, с которыми он полемизировал на протяжении всей своей жизни (формалистических, структуралистских, сциентистских, марксистских и т. п.). Все это сегодня стало невозможнымсвоеобразная «реакция» против Бахтина в филологии (особенно в пост-советской) — тому подтверждение. Деконструируются старые представления в новой ситуации. Бахтин в СССР и по-своему на Западе.

1 Бахтин М. М. Собрание сочинений в семи томах Т.5: Работы 1940;начала 60-х годов. М., 1996.

2 Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным. М., 1996.

3 Бочаров С. Г. Об одном разговоре и вокруг него// «Новое литературное обозрение», № 2 (3993). С. 7089. См. также воспоминания Г. Д .Гачева, В. В. Кожинова, В. Н. Турбина и др.

•Николаев Н. И. Невельская школа философии: М. Бахтин, М. Каган, Л. Пумпянский И М. М. Бахтин и философская культура XX в. Выпуск первый. Часть 2. Спб., 1991. С.31−43- Каган Ю. М. Люди не нашего времени // «Бахтинский сборник». Кн. 11, М., 1991.С.87−98- Лекции и выступления М. М. Бахтина в записи Л. В. Пумпянского I Публ. и прим. Н. И. Николаева. // Бахтин как философ. М., «Наука». 1992.С.221−252- Пул Б. Роль М. И. Кагана в становлении философии М. М. Бахтина (от Германа Когену к Максу Шелеру) // «Бахтинский сборник». Кн. III. М. Д997.С.162−181- Пумпянский Л. В. Невельские доклады / Подг. текста Н. И. Николаева И «Литературное обозрение», 1997, № 2.С.З-19. /См. 7- 15- 20- 21/. был в 60−80-е гг., мы бы сказали, Троянским конем другости (инаковости): он был настолько своеобразен и, вместе с тем, как бы понятен, что его не преминули сделать внешним авторитетом внутреннего самоутверждения, не разобравшись в сути делаэто объясняет пост-советский рессентимент. Такие понятия, как «диалог», «карнавализация», «полифония» превратились (у нас и на Западе) в своего рода жаргон неподлинности — так велико расхождение между смыслом этих понятий у Бахтина и экспроприацией понятий в особенности на почве идеологического постмодерна.'Можно говорить о заслуженном кризисе бахти-нистики сегодня: прежние представления само-деконструировались, а новые еще не возникли. При этом дискуссии вокруг идей Бахтина не только не идут на убыль, а наоборот, ширятся и обновляются (в «Индексе цитирования» за рубежом Бахтин занимает третье место). В 90-е годы появились работы, тесно связанные с темой данного исследования. Сюда относятся попытки понять «бахтинскую революцию» в гуманитарном познании1- междисциплинарные контексты бахтинской мысли XIX—XX вв.2- перформативный аспект бахтинского авторства в связи с проблемой Бахтина и его «масок» 3. Важны также работы в историко-культурном и теоретическом жанре «Бахтин и .» 4- исследования взаимоотношений бахтинской мысли с «постмодернизмом» 5, с «лингвистическим поворотом» в России и на Западе6. Особое значение для нашей темы имеют новейшие историко-философские и теоретико-методологические исследования7. Наконец следует упомянуть новую отрасль бахтинистики, посвященную сближению российской и зарубежной бахтинисти-ки8. Эти и подобные работы подготавливают новые подходы к наследию Бахтина в большом контексте «конца Нового времени» .

Цель и задачи исследования

Наметить реконструктивный подход к философской программе М. М. Бахтина в ее развитии — подход, преобразующий условия возможности восприятия и понимания его авторства с нашего сегодняшнего места-времени: такова цель диссертационного исследования. В соответствии с нею ставятся следующие задачи:

1) реконструировать принципиальное направление и смысл преобразования М. М. Бахтиным западной философской традиции, от Платона до неокантианства;

2) тематизировать «диалогизующий фон» (Бахтин) — историко-философский и общекультурный — бахтинской программы, т. е. тот объектив.

1 Ponzio A. La revoluzione bachtiniana: II pensiero di Bachtin e l’ideologia contaparanea. Bari 1997.

2 Bakhtin in Contexts: Across the Disciplines / Ed. by Any Mandelker. Evanston (111.) 1995.

3 Bachtin e le sue maschere: 11 percorso bachtiniano fino ai Problemi dell' opera di Dostoevski) (1919;1929). Bari 1995.

4 Bachtin e.: Averincev, Benjamin, Frend, Greimas, Levinas, Marx. Bari 1993; Haynes D.I. Bakhtin and the Visual Arts. Cambridge UP 1995.

5 Lavala J.M. La postmodernidad y Mijail Bajtin. Madrid 1991; Malcuzynski M.-P. Entre — dialogues avec Bachtin ou sociocritique de la [de| raison poliphonique. Amsterdam 1992.

6 Friedrich J. Der Gestalt der SprachformParadigmen von Bachtin bis Vygotskij. Berlin 1993.

7 Freise M. Michail Bachtins philosophische Asthetik der Literatur. Frankfurt a. M. etc. 1993; Bemard-Donalds M.F. Mikhail Bakhtin: Between Phenomenology and Marxism. Cambridge UP, 1994.

8 Face to Face: Bakhtin in Russia and the West. Sheffield UPEmerson C. The First Hundred Years of Mikhail Bakhtin. Princeton UP 1997. ный исторический контекст, который Бахтин, буквально, «имел в виду» и ответом на который стало его авторство;

3) поставить проблему «смену парадигмы» в философии, в гуманитарном мышлении XX в. под углом зрения социокультурных трансформаций извне и изнутри «теории» ;

4) охарактеризовать основные теоретико-философские и общегуманитарные программы исхода из «забвения бытия» в ситуации конца Нового времени;

5) установить «условия невозможности» (ограничения) продуктивной встречи с бахтинской мыслью в горизонте идеологического постмодерна — теоретических практик культуравангарда и социального утопизма на стадии самоотрицания и эпигонской радикализации;

6) рассмотреть истоки гуманитарного кризиса нашего времени изнутри проблемной констелляции начала XX в., на путеводной нити критики Бахтиным классического и нового «теоретизма», «монологизма» и т. п.;

7) поставить проблему неофициальной русской культуры 20-х гг., постсимволистской и пост-революционной, как непосредственной «почвы» бахтинской мысли;

8) поставить в связь литературно-философские монографии Бахтина о Достоевском и Рабле с его философской, программой преобразования гуманистически-просветительского Разума. С точки зрения этой задачи тезис Бахтина о «радикально новой авторской позиции» Достоевского-художника в полифоническом романе1 оборачивается вопросом о радикально новой авторской позиции самого Бахтина в культуре XX в., но не в художественном, а в научно-философском познании.

Методологические основы и источники исследования. Соискатель опирался на три группы источников. Во-первых, основной ориентацией и опорой служила методология самого Бахтина: внешне фрагментарная, она обладает внутренней цельностью и, главное, актуальным герменевтическим потенциалом2. Во-вторых, мы опирались на неисторицистскую концепцию жизненного мира опыта, времени и историчности, которая через С. Кьеркегора и В. Дильтея, М. Хайдеггера и Э. Гуссерля, Г. Миша и западных «философов диалога» ведет к Г.-Г.Гадамеру, образуя новую парадигму познания, которую можно назвать эк-зистенциально-феноменолого-герменевтической философией «жизненного мира» /см. 8, с. 56/. В-третьих, соискатель опирался на работы отечественных философов и исследователей общегуманитарной ориентации (работы С. С. Аверинцева, Л. М. Баткина, В. С. Библера, В. В. Бибихина, П. П. Гайденко, Ю. Н. Давыдова, А. Ф. Лосева, М. К. Мамардашвили, А. В. Михайлова, Л. А. Микешиной, Н. В. Мотрошиловой, А. П. Огурцова, Э. Ю. Соловьева, Г. В. Сориной, С. С. Хоружего и др.), а также на бахтиноведческую литературу — отечественную (С.Г.Бочаров, К. Г. Исупов, А. Н. Исаков, В. В. Кожинов, Н. И. Николаев, О. Е. Осовский, В. Н. Турбин и др.) и зарубежную (В.Ляпунов, А. Михайлович, Г. С. Морсон, М. Холквист, В. Страда, К. Эмерсон и др.).

1 Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М.," Сов. писатель", 1963. С. 77.

2 См., в частности: Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М. М. Соб. соч. Т.5. Цит. изд. С.7−10.

Научная новизна исследования. Мысль о внутреннем единстве бахтинской мысли не новановым в данном исследовании является попытка реконструировать это единство по его же собственной логике, развернув герменевтический потенциал программы Бахтина, используя, по бахтинской терминологии, наш сегодняшний «избыток видения», нашу «причастную вненаходмость» бытию-событию XX в. Такой подход к «архитектонике ответственности» (М.Холквист), «прозаике» (Г.С.Морсон и К. Эмерсон), «диалогизму» (М.Бахтин) означает три вещи. Во-первых, необходимо, отказавшись от постмодернизаций, разведение контекстов: логика бахтинского авторства должна быть увидена и осмыслена одновременно «изнутри» программы — как «единство становящейся (развивающейся) идеи» 1 и «извне» программы — в объективном, конкретно-историческом процессе смены парадигмы в философии и гуманитарном познании в особенности первых десятилетий XX в. -Во-вторых, другой стороной методического разведения контекстов в данной работе является прояснение онтологически-событийного различия между началом и концом XX в.- это различие контекстов, как мы надеемся показать, в значительной мере объясняет многочисленные постмодерные аберрации в истории восприятия идей Бахтина В-третьих, онтологически-событийное различие между началом и концом XX в. понимается как условие возможности проблемного «совпадения» с Бахтиным в большом времени гуманитарной культуры, как реальность самого интереса к Бахтину в наше время.

Сказанным определяются более конкретные моменты новизны:

1) ключевые понятия или паратермины бахтинской программы не только и не столько формально-дефинитивно определяются, сколько применяются к самой программе и к событию смены парадигмы, в качестве герменевтической практики;

2) «диалогизм» Бахтина укореняется в исторически объективном и исторически же незавершенном большом контексте так называемой «постидеалистической философии» Х1Х-ХХ вв., ближайшим образом — в направлении «социальной онтологии» XX в.;

3) для описания или фиксации событийных трансформаций ино-научного порядка, влиявших на смену парадигмы в теоретических практиках, вводятся новые понятия: «трансцендентальная рокировка», «альтернативный моноло-гизм», «опричное мышление» и др. Такие понятия — не столько термины, сколько паратермины, образованные по типу ряда бахтинских понятий и имеющие — как и у современников Бахтина: М. Хайдеггера, Ф. Розенцвейга, Ф. Эбнера, — не теоретизирование «строгий», а событийно «участный» (воплощенный) ха-1 рактер. С их помощью мы пытаемся осветить реальность гуманитарного кризиса и смены парадигмы по ту сторону «теоретизма» ;

4) тематизируется и диалогически разрешается дилемма современной бах-тинистики, которая стоит перед выбором между деконструкцией бахтинского авторства и обновленной проблематизацией его;

5) понимая философскую программу Бахтина как ключ ко всем его идеям.

1 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М. «Искусство». 1979. С. 360. и концепциям, соискатель ставит под вопрос пост-современные интерпретации этих идей и концепций, показывая исторические границы («условия невозможности») диалога с Бахтиным как раз в ту эпоху (начиная с 60-х гг.), когда, казалось бы, влияние Бахтина на мировую гуманитарию стало фактом;

6) логика программы Бахтина ставится в связь с развитием других программ исхода из забвения бытия и теоретизма Нового времени, причем не по внешнему «влиянию» или сходству, не в плане детерминации, а скорее в плане со-бытийной «со-детерминации» 1;

7) в духе бахтинской концепции «неофициальной культуры» ставится вопрос о «третьем ренессансе» в русской культуре 10−20-х гг.- сопринадлежность Бахтина этому звену преемственности в отечественной мысли — важный аспект защищаемой в диссертационном докладе концепции /см. 19/;

8) в противоположность случайным и неисторичным аналогиям между мышлением Бахтина и традициями русской религиозно-философской мысли (от исихазма до «религиозного ренессанса» начала XX в.) соискатель переносит эту проблематику в конкретно-исторический — европейский и русский — контекст «трансформации философии» (К.-О.Апель), «перехода от мира науки к миру жизни» (Г.-Г.Гадамер), т. е. в план единораздельного для Запада и России события — смены парадигмы в гуманитарном познании.

Положения, выносимые на защиту:

1. Научно-философская программа М. М. Бахтина невыводима из тех «влияний» на нее в философии и в культуре, без которых она в то же время немыслима, не могла бы состояться. «Степень ответности» (по его же выражению) на все влияния (западные и русские) у Бахтина настолько велика, что его идеи и концепции невозможно адекватно интерпретировать ни путем редукции их к чему-то уже известному и (якобы) понятному, ни альтернативным этому путем изоляции бахтинской мысли из исторического контекста (и неизбежной в этом случае сугубой «модернизации-под-себя»).

2. В сегодняшней ситуации с Бахтиным — в бывшем СССР и на Западе, — когда степень известности ряда его концепций и понятий не находится ни в каком реальном соответствии с тем, что Бахтин называл «активным восприятием» и «активным пониманием», целесообразно методическое воздержание от суждения в отношении жаргонизированных и постмодернизированных паратерминов Бахтина, как «диалог», «карнавализация», «полифония» и др. Эти — более поздние — его понятия могут быть адекватно и вместе с тем продуктивно поняты только в качестве развития исходного философского замысла Бахтина.

3. Термин «диалог» не является изначальным или ключевым для понимания бахтинского «диалогизма» -— как и диалогического принципа вообще. Подобно западным инициаторам «философии диалога» (С.Кьеркегор, Ф. Розенцвейг, О. Розеншток-Хюсси и др.), которые либо вообще не употребляли этот термин, либо употребляли его редко и дифференцированно (а то и негатив.

1 Термин «со-детерминация (co-deternrination) позаимствован у современного франко-американского философа, ученика П. Рикера и Э. Левинаса, Адриана Пепержака. См.: Peperzak A. The Relevance of Intersub-jectivity for First Philosophy and the History of Philosophy // Hermeneutic Phenomenology / Ed. by J. J. Kockelmans Washington 1988. P.322. но), Бахтин мыслил внутри программного диалогического принципа с самого начала, не пользуясь словом «диалог», а восприняв его извне во второй половине 20-х гг., он сумел придать этому понятию настолько разнообразный и дифференцированный смысл, как это не удалось ни одному из западных «Philosophen des Miteinander» («философов общения»).

4. «Смена парадигмы» в философии и науках исторического опыта в XIX и особенно XX в. — это объективный, конкретно-исторический, «диалогизирующий фон», который позволяет осмыслить одновременно уникальность и неуникальность (причастную вненаходимость) бахтинской программы бытию-событию современной гуманитарной культуры, т. е. позволяет понять само направление научно-философского замысла Бахтина и его развития на всех этапах творческой жизни мыслителя и ученого.

5. Диалогизирующим фоном парадигматического сдвига или сдвигов в современном гуманитарном познании может быть в философии преимущественно западный контекст, а в филологии и литературоведении преимущественно русский контекст первых десятилетий XX в. Путь западной философской и общегуманитарной мысли Бахтин прошел, в значительной мере, самостоятельно и своеобразно, многое предвосхитив в современной философской культуре и оставшись ею непревзойденным. В филологии, литературоведении и философской эстетике он еще более уникален (и одинок), поскольку он сумел осмыслить существо гуманитарного кризиса и «взрыва» начала XX в. и развить свою философскую программу в специализированных областях, т. е. за пределами собственно философии.

6. Герменевтический потенциал бахтинской мысли и сегодня еще остается почти вовсе невостребованным или нереализованным, потому что преобладающие в философском и научном познании формы мышления производны от тех.

I теоретических практик, с которыми всю жизнь полемизировал и Бахтин-философ, и Бахтин-филолог, и Бахтин-литературовед. Более того: сегодняшний гуманитарный кризис науки и образования (у нас и на Западе) — это то самое, что Бахтин «хотел сказать», сумев уже в творческих достижениях революционизированных теоретических практик 10−20-х гг. разглядеть семена самоотрицания и новых кризисов.

7. Особое место Бахтина в русской философии и гуманитарии определяется тем, что он стал в XX в. по сути дела единственным после Вл. Соловьева и несравненно более глубоким («диалогичным») проблематизатором западной философской традиции, от античности до наших дней. Именно в качестве критика спекулятивной метафизики Запада вплоть до ее греческих субстанциалистских истоков и источников — притом критика обновляющего, возрождающего мышление и науку — Бахтин, во-первых, оказался в подлинном смысле современником самокритики западного теоретизма («метафизики», «платонизма», «логоцентризма» и т. п.), а во-вторых, сделал шаг вперед в развитии российской философской науки, не вышедшей за пределы анахронических западных образцов ни в «материалистическом», ни в «идеалистическом» своем варианте. В этом смысле «после» Бахтина философские и филологические науки в принципе не могут уже быть тем, чем они были «до» него. и.

Практическая значимость исследования. Результаты и методология работы могут быть использованы при чтении курсов по истории современной философии и культурологии. Исследование может быть также использовано при разработке междисциплинарных программ — исследовательских и педагогических, а также при построении курсов или программ по философии, методологии гуманитарного познания, по истории «диалогического принципа», «герменевтической феноменологии» и русской философии начала XX в. Результаты исследования нашли отражение в курсах по истории философии, методологии гуманитарного познания, философии языка, философской эстетике, по философской и литературной герменевтике, читаемых автором для студентов и аспирантов гуманитарных факультетов МПГУ.

Апробация работы. Основные положения и результаты, полученные в ходе диссертационного исследования, соискатель имел возможность высказать и обсудить с 1989 г. на следующих отечественных и международных научных конференциях, симпозиумах и семинарах:

• отечественные конференции, посвященные М. М. Бахтину: в Саранске (октябрь 1989 г.), Махачкале (октябрь 1990 г.), Ленинграде (февраль 1991 г.), Москве (МГУ, май 1992 г.), Москве (РГГУ, февраль 1994 г.), Невеле (сентябрь 1994 г.);

• международные конференции, посвященные М. М. Бахтину: в Манчестере (Великобритания, июль 1991 г.), Кокойоке (Мексика, июль 1993 г.), Москве (МПГУ, июнь 1995 г.), Серези-ла-Саль (Франция, август 1995 г.), Калгари (Канада, июнь 1997 г.) — в отечественные и международные семинары или симпозиумы, посвященные М. М. Бахтину: в МПГУ (февраль 1994 г., январь 1995 г., февраль 1996 г.), в Шеффилде (Великобритания, июль 1995 г.), в университете Ювяскюля (Финляндия, май 1997 г.), в католической академии во Фрайбурге (Германия, ноябрь 1997 г.);

• отечественные и международные конференции и симпозиумы по русской философии: конференция «Личность и история» (Москва, МАИ, ноябрь 1991 г.), школа-семинар по русской философии для преподавателей российских вузов (Москва, МАИ, январь 1994 г.), русско-американская конференция «Перспективы русской философии» (Институт философии РАН, Москва, март 1993 г.), международная конференция «Обретения русской философии» (Бергамо, май 1994 г.);

• конференции по истории философии и методологии гуманитарного познания: «Философия и современность» (Москва, РГГУ, ноябрь 1994 г.), «Кьеркегор и современность» (Минск, БГУ, ноябрь 1995 г.), «Методологические проблемы преподавания философии» (Москва, РГГУ, ноябрь 1995 г.), «Апрельские чтения» на кафедре философии МПГУ (1993, 1995, 1997 гг.).

Структура диссертации. Диссертация защищается в виде научного доклада по совокупности опубликованных работ: в их числе монография, две брошюры, учебное пособие, статьи в журналах и сборниках научных трудов, другие формы научных публикаций. Доклад представляет собою обобщенное изложение результатов около семидесяти работ по теме диссертации. В тексте доклада даны необходимые ссылки на основные работы соискателя, указанные в библиографии. Доклад состоит (помимо вводной части) из трех разделов и Заключения1.

П. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Научное исследование наследия М. М. Бахтина, у нас и на Западе, находится еще почти в самом начале. Предложенный здесь подход не претендует быть ни единственно возможным, ни — тем более — сколько-нибудь исчерпывающим. Соискатель счел бы цель своего исследования достигнутой, задачи — выполненными, если удалось в итоге с большим основанием, чем прежде, переадресовать Бахтину слова, которые он сам однажды написал о Достоевском. Именно: Бахтин еще не стал Бахтиным, «он только еще становится им» (ЭСТ 316).

По теме диссертации в виде научного доклада опубликовано 68 работ общим объемом около 100 п.л. Из них наиболее существенными являются следующие:

1. Я и Другой: К истории диалогического принципа в философии XX в. — М.: «Либиринт», 1997. — 15,7 п.л.

2. «Из революции выходящий»: Программа // «Бахтинский сборник». Кн. Ш. Под ред. В. Л. Махлина. — М.: «Лабиринт», 1997. — 3,1 п.л.

3. «Систематическое понятие» (заметки к истории Невельской школы) // Невельский сборник: Статьи и воспоминания. Выпуск I: К столетию М. М. Бахтина. Спб.: «Акрополь», 1996. — 0,8 п.л.

4. Герменевтика греха И Кьеркегор и современность / Под ред. Т. В. Щицовой. — Минск: РИВШиГО, 1996. — 1 п.л.

5. Лицом к лицу: Программа М. М. Бахтина в архитектонике бытия-события XX века // «Вопросы литературы», 1996 (май-июнь), Москва. — 0,5 п.л. (Переводы: на японский: в журнале «Бэндай Сисо» («Современная мысль»), 1995, № 9- на английский: в кн.: Face to Face: Bakhtin in Russia and the West / Ed. by Carol Aldam, Rachel Falconer, Vitalii Makhlin & Alaster Renfrew. Scheffield 1997).

1 Бахтин H.M. Вера и знание (1926) // Бахтин H.M. Статьи. Эссе. Диалоги. М., «Лабиринт», 1995. С. 113.

6. Время сбрасывает маски // «Бахтин под маской». Выпуск 5 (1) / Под ред. И. В. Пешкова. — М.:" Лабиринт", 1996. — 0,4 п.л.

7. Комментарии // Там же. — 2,9 п.л.

8. Бахтин и западный диалогизм И «Диалог. Карнавал. Хронотоп», 1996, № 3.

0,5 п.л.

9. За текстом: кое-что о западной бахтинистике с постоянным обращением к постсоветской 1! М. М. Бахтин в зеркале критики / Под ред. Т. Г. Юрченко. — М.: ИНИОН, 1995. — 1,3 п.л.

10. Я и Другой (истоки философии «диалога» XX века. Материалы к спецкурсу.

Спб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1995. — 8 п.л.

11. Третий ренессанс II Бахтинология (2) / Под ред. К. Г. Исупова. — Спб.: «Алетейя», 1995. — 1,3 п.л.

12. Невельская школа // Русская философия: Малый энциклопедический словарь. / Под ред. А. И. Алешина. — М.: «Наука», 1995. — 0,4 п.л.

13. Бахтина круг // Там же. — 0,2 п.л.

14. «Принципиальный раскол» (анализ одного понятия М.М.Бахтина) II «Философские науки», 1995, № 1. — М: «Гуманитарий». —0,6 п.л.

15. «Первоклетка» диалогизма // Там же. — 0,4 п.л.

16. Бахтин и «карнавализация» гуманитарных наук II М. М. Бахтин и перспективы гуманитарных наук / Под ред. В. Л. Махлина. — Витебск, 1994. — 0,6 п.л.

17. Комментарии II Бахтин под маской". Выпуск 2: П. Н. Медведев. «Формальный метод в литературоведении». — М.: «Либаринт», 1993. — 0,8 п.л.

18. Комментарии // «Бахтин под маской». Выпуск 3. — М.: «Лабиринт», 1993. — 0,7 пл.

19. Бахтин и Запад (Опыт обзорной ориентации) II «Вопросы философии», 1993, № 1, 3. —2,1 п.л.

20. Что такое диалогизм? (рецензия) // «Диалог. Карнавал. Хронотоп», 1993, 1(2).

0,7 п.л.

21. Наследие М. М. Бахтина в контексте западного постмодернизма // М. М. Бахтин как философ. — М.: «Наука», 1992. — 1 п.л.

22. Событие и образ II «Диалог. Карнавал. Хронотоп», 1992, № 2. — 1 п.л.

23. К проблеме Двойника (прозаика и поэтика) // Философия М. Бахтина и этика современного мира / Под ред. О. В. Брейкина. — Саранск: МГУ, 1992. — 0,6 п.л.

24. От монологизма к диалогизму II М. М. Бахтин: Проблемы научного наследия.

Саранск: МГУ, 1992. — 1,3 п.л.

25. «Невидимый миру смех»: карнавальная анатомия Нового средневековья // Там же. — 3,4 п.л. (Перевод на испанс. яз.: «Una risa invisible al mundo: La anatomia carnavalesca de la Nueva Edad Media» // Acta Poetica (Mexico). — 1997, № 18.

26. Невозможный диалог: Бахтин и советская «эстетика истории» // М. Бахтин и философская культура XX века (Проблемы бахтинологии). Выпуск первый. Часть 2. — Спб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 1991. — 0,8 п.л.

27. Бахтин и Достоевский (к проблеме диалоговедения) // Хронотоп / Межвузовский сб. Под ред. С. Н. Бройтмана. — Махачкала: ДГУ, 1990. — 0,6 п.л.

28. «Диалогизм» М. М. Бахтина как проблема гуманитарной культуры XX века // «Бахтинский сборник». Книга 1 I Под ред. В. Л. Махлина и Д.Куюнжича. — М.: «Прометей», 1990. — 1,4п.л.

29. Михаил Бахтин: философия поступка. — М.: «Знание», 1990. — 3,4 п.л.